— Никак не научишься говорить толком? — спросил Владислав.
Подобрав измочаленного клоуна, он выбросил его в мусорное ведро. Другого материального урона котенок вроде бы не нанес. Придется в следующий раз запереть его в коридоре. Драгуров вспомнил двух вчерашних посетителей, нахмурился. Подливая в миску молоко, сказал:
— Когда вырастешь размером с тигра — поможешь мне в одном деле. Лучше потратиться на тебя, чем на них.
— Мр-рр-мя! — согласился Никак. Работы было много, но иногда Драгуров все же отвлекался, возвращаясь мыслями к металлическому мальчику, оставленному у Белостокова. Будто беспокоился о живом ребенке. Ловил себя на этом и, неизвестно отчего, злился. С появлением в его жизни странной игрушки Бергера все как-то пошло наперекосяк. Нет, конкретно ничего плохого не случилось, но он чувствовал непонятную, нависшую над ним и его семьей угрозу. Вот и с Кариной что-то происходит. И Галя… Даже приход рэкетиров казался ему теперь связанным каким-то боком с этой игрушкой, что было уж совсем глупо. Владислав понимал это, но ничего не мог поделать, не мог отогнать рой мешавших работе мыслей.
Перед обедом в мастерскую вошла зеленоглазая девушка в белом плаще.
Она остановилась, с любопытством разглядывая стеллажи с куклами, а Владислав с не меньшим интересом смотрел на нее, поскольку никогда не видел столь красивых и хрупких созданий. И голос у нее оказался под стать всему облику: мелодично-звенящий, словно хрусталь.
— Ну вот! Кажется, я пришла не вовремя.
— Данетже, как раз… я… — смутился Драгуров, будто боясь спугнуть неожиданно залетевшую бабочку в конце сентября. — А что Вам угодно? Присаживайтесь, ради бога!
Девушка оперлась ладонями о спинку стула, но продолжала стоять и улыбаться.
— У Вас тут так интересно, — промолвила она. — Как в музее. Но, говорят, нельзя слишком долго жить среди кукол. Они отнимают сердце. В детстве у меня было мало игрушек.
— Почему? — машинально спросил Владислав.
— Не знаю. Так воспитывали. — Пожав плечами, девушка прошлась по мастерской. — А вот своей любимой игрушки я здесь что-то не вижу.
Наконец-то Драгуров сообразил, что девушка пришла забрать заказ.
— Как Ваша фамилия? — Он достал регистрационную тетрадь, открыл на последних страницах.
— Караджанова.
Пока Драгуров листал тетрадь, девушка заглядывала через его плечо, и он чувствовал тонкий запах духов. Странно, Владислав считал себя более стойким мужчиной, не способным терять голову при виде смазливого личика или стройной фигурки. Но тут было что-то другое. Девушка нагнулась еще ближе и показала пальчиком в запись, сделанную четыре дня назад.
— Вот он, мой дед. «Металлический мальчик с луком и лютней». А… где же сама игрушка?
Драгуров вдохнул воздух, поскольку все это время почти не дышал.
— Хотите кофе? — неожиданно для самого себя спросил он.
Девушка немного помедлила, зеленые глаза взглянули чуть удивленно.
— Хочу, — просто ответила она.
— Вот этот негодяй, — ткнул пальцем в сторону сухощавого молодого человека Клеточкин. — Леша, иди сюда!
Карина представляла себе сценариста несколько иначе, более солидным, что ли, а тут к ней направлялся совсем юноша с курчавой бородкой, спутанной гривой соломенных волос и ускользающим взглядом. Передвигался он как-то лениво, будто размышляя над каждым последующим шагом, или будто любое лишнее движение вызвало у него отвращение. О своей внешности, судя по всему, он заботился мало. По пути успел пару раз остановиться, небрежно закурить, обмолвиться с кем-то несколькими фразами.
— Ползет, как черепаха, — проворчал Клеточкин. — Дармоед. Как он тебе?
— Вроде бы ничего. Хватит ругаться.
— Я ведь любя. А где, кстати, твой муж?
— Он не придет. Влад не хочет с тобой работать.
— Почему?
— Спроси у него сам, если надо. — Карина коснулась протянутой ладони сценариста, вялой и прохладной.
— Угу…гм-м… — промычал что-то нечленораздельное Колычев.
— А я — гым-м…ага… — ответила Карина. Сценарист улыбнулся.
— Вот и познакомились, — сказал Клеточкин, переводя взгляд с одного лица на другое. Что-то заинтересовало его, и он точно так же, как только что они, добавил: — Гм-м… гм-м… Ладно, вам есть о чем поговорить. А меня продюсер ждет. Юра! — крикнул он занятому работой оператору. — Кончишь снимать, иди в дирекцию — жду тебя там.
Любомудров, оторвавшись от камеры, помахал Карине рукой. Они все тут хорошо знали друг друга. И только Алексей Колычев производил почему-то впечатление инородного тела, как брошенная в кипящий работой муравейник личинка мухи. И, наверное, сам отлично понимал это, поскольку губы его то и дело кривила ироническая и слегка застенчивая улыбка.
— Извините, — произнес он вдруг.
— За что? — удивилась Карина.
— Так… просто. Мне показалось, что я Вас чем-то обидел.
— Нет.
— Ну, тогда заранее. Вперед. Может быть, расстрою в будущем.
— Мне бы этого не хотелось. Господи, мы говорим о какой-то ерунде.
Карина почувствовала, что начинает сердиться, — не столько на него, возомнившего о себе невесть что, сколько на себя. И все потому, что никак не могла уловить его взгляд: он скользил в сторону или вниз, хотя сам сценарист каким-то внутренним зрением изучал ее — это ощущалось всей кожей. Она даже испытала какое-то неприятное жжение внутри, около сердца. Странно, но он не походил на других людей, с которыми ей доводилось встречаться.
— Как Вас занесло в кино? — несколько раздраженно спросила Карина, не зная, о чем вести речь, хотя до последней минуты ей хотелось расспросить его о многом: например, откуда взялась идея сценария, какой он видит роль Селены в фильме, что он вообще, черт возьми, собой представляет?
— Пишу, и все. А Вам этого мало? — грубовато ответил Колычев. — Окончил ВГИК. Что еще? Не женат.
— Достаточно. Мне пора.
— Погодите! — Он ухватил ее за руку. — Мы еще не договорили.
— Разве? — Карина задержалась, наконец-то взглянув ему в глаза: они были серые, влажные, как два камешка в прозрачном ручье. И уходить расхотелось.
— Вам хоть понравился сценарий?
— Не совсем. И не все. Но впечатление производит.
— Это моя десятая попытка. Предыдущие девять пылятся на полках. Честно говоря, не уверен, что и сейчас фильм пойдет.
— Клеточкин другого мнения.
— А-а! Коля… — махнул рукой Колычев. — Знаете, что? Не могу я тут торчать, как фонарный столб. Пойдемте найдем какой-нибудь укромный уголок и потолкуем.
— Согласна, — ответила Карина.
Света Большакова относилась к Герасиму, как к младшему брату. Вообще-то ей всегда нравилось возиться с детьми и воспитывать их: она мечтала стать учительницей и знала, что будет поступать только в педагогический вуз. Гера никак не поддавался перевоспитанию и хороших манер не усваивал, но она не отчаивалась, упорно добиваясь поставленной цели — сделать из мальчика человека идеального во всех отношениях, грамотного и полезного обществу. Все задатки для этого у него есть, считала она. Просто надо помочь раскрыть их. И перевоплощение гадкого утенка в лебедя станет ее первым успехом на педагогическом поприще. Несмотря на разницу в возрасте, они были сильно привязаны друг к другу, и хотя Света иногда вела себя с ним чересчур строго, но никогда не ругала и не отталкивала.
Вот и сейчас она обрадовалась, увидев его в больничной палате вместе с Галей. «Это даже хорошо, что у него появилась подружка, — подумала она. Девочка умная и интеллигентная, а в этом переходном возрасте у них появляется интерес к противоположному полу. Надо бы дать Гере какую-нибудь книжку на эту тему, а то он совсем ничего не знает…» Сама Света уже добралась до Песталоцци и осваивала Гельвеция. Но тотчас поймала себя на «преступной» мысли о том, что скучает не по своему юному воспитаннику и даже не по родителям, приходившим вчера, а по любимому ротвейлеру, и обрадовалась бы его появлению здесь гораздо больше.
— Цветы в вазу, фрукты — в тумбочку, — сказала она. — Но у меня все есть. Как уроки? Вы что, сбежали?
— Еще чего! Я даже пятерку получил. По литературе, — ухмыльнулся Гера, толкнув Галю локтем.
— А по какой теме? — строго спросила Света.
— Сервантес. Внеклассное чтение.
— Отвечал без запинки, как Леня Якубович, — подтвердила Галя, не моргнув глазом. Ей Света еще тогда понравилась, в парке. Но раз она хочет играть в Мальвину, почему бы не присоединиться? Гера, конечно же, будет Буратино, ну а она согласна и на роль Пьеро.
— Молодец, — обрадовалась Света, а потом тяжело вздохнула. — А мне вот не повезло. Какие-то хулиганы на нас напали. Что с Лешей, не знаете? встревоженно спросила она.
— С ним все в порядке, — сказал Гера, взяв с тумбочки раскрытую книгу. Ян Амос Коменский. Тебе нельзя голову ерундой забивать.
Никто не успел ответить, а книжка уже полетела в форточку.
— Я схожу принесу? — предложила Галя.
— Нет, это сделает Герасим, — твердо ответила Света. — Ты поступил плохо и должен сам исправить свои ошибки. Иди.
— Вот она всегда такая, — засмеялся Гера. — Ей делаешь хорошо, а она не понимает. Ладно, с пациентами нельзя спорить, а то температура поднимется. Сейчас вернусь.
Спустившись по лестнице, он выскочил во внутренний дворик. Между липами и березками проветривались больные, кто — опираясь на костыли, а кто и в инвалидной коляске. Подобрав с клумбы книжку, Гера поднял голову и тотчас же присел на корточки, спрятавшись за чахлыми кустиками. Мимо него шли два человека. Одним из них был тот, кого пять дней назад он ударил спицей. Второй Корж. «Ну и дела! — подумал Гера. — Спелись они, что ли? А этот, выходит, выжил? Ну и отлично». Ему очень хотелось подслушать, о чем они говорят, и он крадучись пошел за ними вдоль кустов.
— Теперь мы в расчете? — спросил тот, с продырявленным животом; тугая повязка обхватывала его брюхо.
— Такой парень, как ты, Гнилой, никогда не подводит, я знаю, — с дурацким пафосом отозвался Корж. Гера усмехнулся: он хорошо изучил своего «наставника».
— И что дальше?
— Сегодня же и получишь его. В семь вечера.
Кусты кончились, а они удалялись по аллее, и Гера уже не мог слышать продолжение разговора. Сплюнув на землю, он побежал назад. Достаточно и того, что ему удалось узнать.
— Галя, нам пора! — сказал он, влетев в палату, — Наша подводная лодка погружается через пять минут. Вот, Светочка, твоя бесценная книга, поправляйся!
— Заводной, как юла, — прошептала Света, разглаживая страницы.
6
Девушку с зелеными глазами звали Снежана. Ей было двадцать пять лет, она училась в консерватории, терпеть не могла Филиппа Киркорова и обожала пирожки с капустой, испеченные в русской печке. В этом возрасте люди охотно говорят о себе и мало слушают других. Но Драгурову почему-то самому хотелось узнать о ней как можно больше, поэтому он только улыбался, вставлял редкие фразы и не мешал говорить. Наверное, у нее было мало друзей, либо она нелегко сходилась с людьми. Но отчего же столь откровенна с ним?
— Не подумайте, ради бога, что я так люблю болтать, — неожиданно сказала она, прервав какую-то тему и словно угадав его мысли. — Не знаю почему, но мне кажется — сегодня какой-то необычный день. Я с утра это поняла. Все — чудесно, легко, прекрасно. Так не бывает. По крайней мере, со мной. То начинают вдруг жать туфли, то кто-то пребольно толкнет в метро. Или не узнаешь себя в зеркале. У Вас бывает так, что смотрите в зеркало, а видите чужое лицо? То есть оно ваше, но совсем-совсем незнакомое — другой взгляд, улыбка…
— Нет, не бывает, — сознался Драгуров. — Это плохо?
— Не знаю. Вы счастливый человек. И с Вами очень просто. Может быть, потому что мы больше никогда не увидимся и нас ничто не связывает. Наверное, если бы Вы были моим соседом или старшим братом, я бы так не разговаривала.
— Клянусь никогда в жизни не становиться ни тем, ни другим, — всерьез пообещал Владислав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50