И писем последнее время не отправлял, такого я не припомню, чтобы он писал какие-нибудь письма. Может быть, на работе – но этого я не знаю.
– А сам он письма получал?
– Пожалуй, нет, не от кого получать. Вернулся он по собственному желанию, но его отъезд был как клеймо, многие знакомые стали делать вид, что никогда с ним ничего общего не имели, не отвечали на его письма, боялись… Это было уже давно, – вздохнула она. – Потом он понял, перестал о себе напоминать…
– Куда он раньше клал корреспонденцию?
– Сюда, в стол, кажется, во второй ящик справа. Но потом все сжег, даже старые письма жены. Не любил воспоминаний, а она – она ему постоянно припоминала все, что было когда-то… Однажды он сказал, что уже переплыл реку, ту, которую можно переплыть лишь раз, что он – пловец, познавший оба берега.
– Это связано с его женой?
– Думаю, что… – Она колебалась. – Думаю, что нет, ему было очень плохо в Мюнхене. Брат мне никогда не рассказывал подробно, но я поняла, что он хочет все забыть…
Она вытерла глаза и, умолкнув, села на диванчик. Села робко, в уголок, и Шимчик понял: на этом диванчике спал Голиан. Капитан собрался спросить о Мюнхене, но Лазинский опередил его, попросив рассказать подробнее о годах эмиграции.
– Я уже говорила вам, – ответила женщина устало. – Он почти ничего не рассказывал.
– И о жене тоже?
– Нет, о жене иногда упоминал. Последний раз о том, как они разошлись, жаловался, что те несчастные несколько марок пособия, что им давали, Вера тратила на косметику, и он однажды, не выдержав, хлопнул дверью и ушел. Сегодня утром вдруг вспомнил и рассказал. Я принесла ему завтрак, но он не захотел есть.
– Как вы думаете, почему он вдруг вспомнил о ней?
– Сегодня? Не знаю, наверное, я слишком долго смотрела на открытку, лежащую на столе. Вот он и сказал, что Вера наверняка не вернется… Что, если б хотела, могла вернуться с ним вместе, но побоялась, потому что некий… погодите, вспомню, некий Баранок, или какая-то похожая фамилия, вербовал ее…
Шимчик посмотрел на Лазинского; тот сделал вид, что это имя ничего ему не говорит, а потом спросил:
– Какой Баранок? Кто это?
– Один из них, из тех, кто моего брата в Мюнхене… И еще сказал, что этот Баранок как бульдог: вцепится в человека – не оторвать.
– Не оторвать? – Лазинский насторожился. – Он сказал «вцепится» или «вцепился»?
– Нет, «вцепится».
– Вы хорошо помните?
– Да, – твердо сказала Голианова. – Я сегодняшний день буду помнить до самой смерти. Я… Я осталась совсем одна. Это тяжелее, чем когда Дежо был… Ведь та река, за которой он сейчас… Скажите, его убили?
– Почему вы думаете, что его убили?
– Вы сказали, что это не авария.
– Не совсем так, – уточнил Лазинский. – Возможно, что не авария…
Анна Голианова опустила голову, и Шимчик вспомнил свой прошлый визит, рыдания, слышные за дверью. «Когда мы уходили, она была не такой бледной, хотя, может быть, черное платье бледнит…»
– Еще несколько вопросов, – словно извинился он.
Женщина кивнула. В саду гомонили воробьи.
– Ваш брат был верующим?
Она как будто не слышала вопроса, он повторил.
– Когда-то, когда был мальчишкой, юношей. Позже нет.
– Католик?
– Лютеранин. Наш дед был фараром .
– А вы верующая? – Капитан взглянул на картины. Она перехватила его взгляд.
– Нет, они уже висели здесь, когда мы переехали. До этого мы жили в подвальном помещении на Кошицкой улице, из этой квартиры хозяева уезжали, Дежо вовремя узнал, и нам удалось получить ее… Тогда у нас еще не было никакой мебели, лишь этот диванчик… Он был доволен, что хоть на стенах что-то висит. А потом так все и осталось.
Она встала, увидев, как поднялся капитан Шимчик, вслед за ним медленно сдвинулся с места и Лазинский. Он попросил:
– Вы позволите осмотреть квартиру?
Женщина явно ждала этого вопроса и безучастно наблюдала, как чужие люди ворошат бумаги в письменном столе ее брата: там были книги, учебники, два густо исписанных блокнота, документы в деревянной шкатулке – результаты удачных технических опытов, паспорт, ордер на квартиру за подписью Саги; в нижних ящиках – чистая бумага, коробка неочиненных цветных карандашей, почти полная подшивка «Технической газеты», в большом конверте – воскресная «Праца» и венская «Фолькс-штимме», обе от первых чисел мая. Венскую газету Шимчик смотреть не стал: его знание немецкого оставляло желать много лучшего; внимание капитана привлекло объявление в «Праце»: «Требуется инженер-химик с многолетней практикой… Оплата по соглашению. Предложения посылать…»
Он взял газету, поднял голову и снова увидел картины на библейские сюжеты, и снова Иисус, сидящий на скале.
Теперь, когда Голианова стояла спиной к окну, глаза уже не казались такими красными, пальцы не вонзались в ладони. «Облегчение»? – промелькнуло в голове, а если облегчение, то почему? Лазинский, закрывавший ящики письменного стола, вдруг сказал:
– Вы упоминали о корреспонденции, но здесь ничего нет.
Женщина ответила, что еще недавно во втором ящике лежал пакет.
– Какой пакет?
– Белый; конверт с каким-то письмом.
– Наш конверт?
Она не поняла вопроса.
– С нашей, чехословацкой, почтовой маркой? – уточнил Шимчик.
– Конечно.
– Вы не помните, от какого числа?
– Не знаю, на квартиру не приходило никаких писем. Наверное, на завод. Я заметила конверт неделю назад. Дежо открыл ящик, когда я вошла…
– Когда он унес это письмо? Случайно не сегодня?
– Не знаю, я не видела, как Дежо уходил. Я крикнула из кухни, чтоб пораньше вернулся.
– А он? Промолчал?
– Да, – выдохнула Анна Голианова.
– У него был диплом инженера в рамке. Где он висел?
– Он не висел} а лежал на той полке, – показала она и вздрогнула: – Во всяком случае, утром он там лежал.
– · Вы не заглядывали сюда после его ухода?
– Утром нет, а в полдень… Погодите, сдается мне, что тогда диплома здесь уже не было… Может быть, Дежо за ним вернулся и…
Лазинский согласно кивнул.
– Похоже на то. Или скажите, мог он кого-нибудь послать?
– За дипломом?
– За ним, – подтвердил Лазинский хмуро.
Она все поглядывала на полку. Солнечные лучи падали на письменный стол, полка за ним казалась недоступной и темной.
– Брат никогда никому не давал свой ключ, – ответила женщина.
– Никогда? – настаивал Лазинский, подходя к ней ближе.
Он был невысок ростом, но женщина едва была ему по плечо.
– Нет, – выдавила Анна, и в глазах ее появился страх. – Все его ключи были на одном кольце и всегда были при нем – от дома, от рабочего стола, от машины… Скажите, они пропали?
Вмешался Шимчек:
– Нет, они у меня. Мы нашли всю связку.
Затем в разговор вступил Лазинский:
– Вы сказали «ключ от машины», у него действительно был только один ключ?
– Насколько мне известно – да. – Женщина опустила голову.
– Должен быть еще запасной. Или он в гараже? Где находится гараж?
– У нас нет гаража, не было денег. Машина всегда стояла за домом на узкой улочке, и ночью тоже…
– А зимой? – Голос Лазинского скрипел, как ржавая пила.
– И зимой.
– Ваш брат выигрывал что-нибудь существенное в спортлото?
– Раза два, – ответила она обессиленно, – не то сорок, не то пятьдесят крон один раз, другой – двенадцать тысяч с небольшим, тогда-то он и купил машину. И еще одолжил…
– У кого, не скажете?
Она молчала, потом произнесла едва слышно глухим голосом:
– Не знаю…
Они вышли на улицу. Возле голубой служебной «победы» стоял Сага. Он курил, дожидаясь, когда к нему подойдут.
– Жду вот, хочу… – поспешно начал он, обращаясь к Шимчику, – может зайдем?… – Он взглядом показал на коттедж, в окнах которого, как в зеркалах, блестел свет, ультрамариновый, апельсиново-желтый, зеленый. Шимчик спросил:
– Что-нибудь случилось?
– Нет, собственно… ничего не случилось, но я забыл вам сказать, хотя и здесь могу…
Он словно не мог осмелиться и взглядом просил поддержки. Но капитан явно не собирался приходить ему на помощь.
– Это действительно он или?… – Директор опять заколебался. – Я говорю про формулы… – Вам уже известно, кто их списал? Если это действительно сделал Голиан, то…
– Вероятно, он, – ответил спокойно Шимчик. – Ну и?…
– Дело в том, что я был знаком с его женой. – Глаза Саги бегали. – Разумеется, шапочно, это, вероятно, не существенно, но мне пришло в голову… Я тебе тут же позвонил, но тебя не было, и я подумал, что, может быть, ты здесь… Она разыскала меня в прошлом году в Вене, красивая, приятная брюнетка, расспрашивала о муже. Голиан мне как-то говорил, что разошелся с ней, потому что эта женщина осталась за границей. Да, что вам сказать, он делал какие-то туманные намеки, у меня создалось впечатление, что он очень переживает. Короче – она разыскала меня в Вене в отеле, принесла сверток и попросила, чтоб я перевез его через границу и передал – нет, не ему, посылку она посылает его невестке, собственно, и не ей, ее уже нет в живых, а ее дочке, и я… Я долго отказывался, но она раскрыла сверток и показала, что в нем нет ни письма, ни чего-нибудь в этом роде, только свитер и какие-то консервы, шоколад, конфеты… В конце концов я согласился.
– И передал?
– Конечно. – Директор стоял опустив голову р смотрел в землю.
– Ему?
– Нет, какой-то женщине, думаю, что дальней родственнице или хорошей знакомой. Просто людям, у которых живет девочка.
– Девочка? – спросил Лазинский. – Сколько девочке лет?
– Одиннадцать, самое большее одиннадцать. Маленькая, хорошенькая.
– Вы ее видели?
– Конечно, – ответил Сага.
– Где?
– В Братиславе, эти люди живут в Авионе, на улице напротив Дома профсоюзов, вы, наверное, знаете, там когда-то была «Deutsche Partei».
– Знаю, знаю, – кивнул Лазинский.
– Как фамилия этих людей?
– Кажется, Доман или что-то похожее. С тех пор прошло два года, я, понятно, никогда больше туда не заходил, но, по-моему, Доман, если не ошибаюсь… Доман или нет, но фамилия определенно начинается на «До».
– Вы уверены?
– Конечно, – подтвердил Сага.
– Итак, Доман или что-то похожее. Но все-таки попытайтесь припомнить, вдруг удастся.
Он долго молчал. Мимо шел мальчишка и насвистывал песенку. Откуда-то доносился женский крик – женщина кого-то звала. Водитель служебной машины разглядывал журнал. На развороте слева – стишки, справа – девица по колени в воде. Обнаженная.
– Ну как, товарищ директор, не осенило?
Сага замотал головой.
– Не помню.
– Значит, это тебя мучило, – медленно произнес Шимчик, – а почему мучило, ты не можешь объяснить?
– Могу. – Директор докурил и затоптал окурок. – Днем ты спросил меня, не собирался ли Голиан в командировку. Я ответил, что нет, и для верности позвонил к Голиану в отдел – нет, не собирался. И вдруг мне пришло в голову – в связи с этой историей с Бауманном: если формулы действительно списал Голиан, не хотел ли он снова сбежать? Может быть, боялся, что старик уже все знает, весьма возможно, что Бауманн сам ему об этом сказал, специально, чтоб напугать.
– И таким образом принудить удрать за границу!…
– От Бауманна всего можно ожидать.
– Вернуться к жене?
– Повторяю: у меня создалось впечатление, что он все еще любит ее.
– Несмотря на развод?
– Несмотря на это, – настаивал Сага.
– Ты ему когда-нибудь говорил, что встречался с ней в Вене?
– Нет, никогда. Она просила, чтобы я… Чтобы я ничего не говорил ему о нашей встрече, о том, что она приходила ко мне, спрашивала о нем.
– Понятно, – ответил Шимчик, задумчиво глядя на часы и размышляя, какие дела его еще ждут: Бачова и анкеты, разговор с начальством – начальство потребует Письменного рапорта. Придется писать рапорт, выкручиваться – этого н врагу не пожелаешь…
Он спросил:
– Вы у себя на заводе применяете хлорэтан?
– Насколько мне известно, нет.
– А на складе он имеется?
– Надо узнать.
– Утром позвони мне. Если узнаешь сегодня, звони сразу же.
– Ты будешь на работе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– А сам он письма получал?
– Пожалуй, нет, не от кого получать. Вернулся он по собственному желанию, но его отъезд был как клеймо, многие знакомые стали делать вид, что никогда с ним ничего общего не имели, не отвечали на его письма, боялись… Это было уже давно, – вздохнула она. – Потом он понял, перестал о себе напоминать…
– Куда он раньше клал корреспонденцию?
– Сюда, в стол, кажется, во второй ящик справа. Но потом все сжег, даже старые письма жены. Не любил воспоминаний, а она – она ему постоянно припоминала все, что было когда-то… Однажды он сказал, что уже переплыл реку, ту, которую можно переплыть лишь раз, что он – пловец, познавший оба берега.
– Это связано с его женой?
– Думаю, что… – Она колебалась. – Думаю, что нет, ему было очень плохо в Мюнхене. Брат мне никогда не рассказывал подробно, но я поняла, что он хочет все забыть…
Она вытерла глаза и, умолкнув, села на диванчик. Села робко, в уголок, и Шимчик понял: на этом диванчике спал Голиан. Капитан собрался спросить о Мюнхене, но Лазинский опередил его, попросив рассказать подробнее о годах эмиграции.
– Я уже говорила вам, – ответила женщина устало. – Он почти ничего не рассказывал.
– И о жене тоже?
– Нет, о жене иногда упоминал. Последний раз о том, как они разошлись, жаловался, что те несчастные несколько марок пособия, что им давали, Вера тратила на косметику, и он однажды, не выдержав, хлопнул дверью и ушел. Сегодня утром вдруг вспомнил и рассказал. Я принесла ему завтрак, но он не захотел есть.
– Как вы думаете, почему он вдруг вспомнил о ней?
– Сегодня? Не знаю, наверное, я слишком долго смотрела на открытку, лежащую на столе. Вот он и сказал, что Вера наверняка не вернется… Что, если б хотела, могла вернуться с ним вместе, но побоялась, потому что некий… погодите, вспомню, некий Баранок, или какая-то похожая фамилия, вербовал ее…
Шимчик посмотрел на Лазинского; тот сделал вид, что это имя ничего ему не говорит, а потом спросил:
– Какой Баранок? Кто это?
– Один из них, из тех, кто моего брата в Мюнхене… И еще сказал, что этот Баранок как бульдог: вцепится в человека – не оторвать.
– Не оторвать? – Лазинский насторожился. – Он сказал «вцепится» или «вцепился»?
– Нет, «вцепится».
– Вы хорошо помните?
– Да, – твердо сказала Голианова. – Я сегодняшний день буду помнить до самой смерти. Я… Я осталась совсем одна. Это тяжелее, чем когда Дежо был… Ведь та река, за которой он сейчас… Скажите, его убили?
– Почему вы думаете, что его убили?
– Вы сказали, что это не авария.
– Не совсем так, – уточнил Лазинский. – Возможно, что не авария…
Анна Голианова опустила голову, и Шимчик вспомнил свой прошлый визит, рыдания, слышные за дверью. «Когда мы уходили, она была не такой бледной, хотя, может быть, черное платье бледнит…»
– Еще несколько вопросов, – словно извинился он.
Женщина кивнула. В саду гомонили воробьи.
– Ваш брат был верующим?
Она как будто не слышала вопроса, он повторил.
– Когда-то, когда был мальчишкой, юношей. Позже нет.
– Католик?
– Лютеранин. Наш дед был фараром .
– А вы верующая? – Капитан взглянул на картины. Она перехватила его взгляд.
– Нет, они уже висели здесь, когда мы переехали. До этого мы жили в подвальном помещении на Кошицкой улице, из этой квартиры хозяева уезжали, Дежо вовремя узнал, и нам удалось получить ее… Тогда у нас еще не было никакой мебели, лишь этот диванчик… Он был доволен, что хоть на стенах что-то висит. А потом так все и осталось.
Она встала, увидев, как поднялся капитан Шимчик, вслед за ним медленно сдвинулся с места и Лазинский. Он попросил:
– Вы позволите осмотреть квартиру?
Женщина явно ждала этого вопроса и безучастно наблюдала, как чужие люди ворошат бумаги в письменном столе ее брата: там были книги, учебники, два густо исписанных блокнота, документы в деревянной шкатулке – результаты удачных технических опытов, паспорт, ордер на квартиру за подписью Саги; в нижних ящиках – чистая бумага, коробка неочиненных цветных карандашей, почти полная подшивка «Технической газеты», в большом конверте – воскресная «Праца» и венская «Фолькс-штимме», обе от первых чисел мая. Венскую газету Шимчик смотреть не стал: его знание немецкого оставляло желать много лучшего; внимание капитана привлекло объявление в «Праце»: «Требуется инженер-химик с многолетней практикой… Оплата по соглашению. Предложения посылать…»
Он взял газету, поднял голову и снова увидел картины на библейские сюжеты, и снова Иисус, сидящий на скале.
Теперь, когда Голианова стояла спиной к окну, глаза уже не казались такими красными, пальцы не вонзались в ладони. «Облегчение»? – промелькнуло в голове, а если облегчение, то почему? Лазинский, закрывавший ящики письменного стола, вдруг сказал:
– Вы упоминали о корреспонденции, но здесь ничего нет.
Женщина ответила, что еще недавно во втором ящике лежал пакет.
– Какой пакет?
– Белый; конверт с каким-то письмом.
– Наш конверт?
Она не поняла вопроса.
– С нашей, чехословацкой, почтовой маркой? – уточнил Шимчик.
– Конечно.
– Вы не помните, от какого числа?
– Не знаю, на квартиру не приходило никаких писем. Наверное, на завод. Я заметила конверт неделю назад. Дежо открыл ящик, когда я вошла…
– Когда он унес это письмо? Случайно не сегодня?
– Не знаю, я не видела, как Дежо уходил. Я крикнула из кухни, чтоб пораньше вернулся.
– А он? Промолчал?
– Да, – выдохнула Анна Голианова.
– У него был диплом инженера в рамке. Где он висел?
– Он не висел} а лежал на той полке, – показала она и вздрогнула: – Во всяком случае, утром он там лежал.
– · Вы не заглядывали сюда после его ухода?
– Утром нет, а в полдень… Погодите, сдается мне, что тогда диплома здесь уже не было… Может быть, Дежо за ним вернулся и…
Лазинский согласно кивнул.
– Похоже на то. Или скажите, мог он кого-нибудь послать?
– За дипломом?
– За ним, – подтвердил Лазинский хмуро.
Она все поглядывала на полку. Солнечные лучи падали на письменный стол, полка за ним казалась недоступной и темной.
– Брат никогда никому не давал свой ключ, – ответила женщина.
– Никогда? – настаивал Лазинский, подходя к ней ближе.
Он был невысок ростом, но женщина едва была ему по плечо.
– Нет, – выдавила Анна, и в глазах ее появился страх. – Все его ключи были на одном кольце и всегда были при нем – от дома, от рабочего стола, от машины… Скажите, они пропали?
Вмешался Шимчек:
– Нет, они у меня. Мы нашли всю связку.
Затем в разговор вступил Лазинский:
– Вы сказали «ключ от машины», у него действительно был только один ключ?
– Насколько мне известно – да. – Женщина опустила голову.
– Должен быть еще запасной. Или он в гараже? Где находится гараж?
– У нас нет гаража, не было денег. Машина всегда стояла за домом на узкой улочке, и ночью тоже…
– А зимой? – Голос Лазинского скрипел, как ржавая пила.
– И зимой.
– Ваш брат выигрывал что-нибудь существенное в спортлото?
– Раза два, – ответила она обессиленно, – не то сорок, не то пятьдесят крон один раз, другой – двенадцать тысяч с небольшим, тогда-то он и купил машину. И еще одолжил…
– У кого, не скажете?
Она молчала, потом произнесла едва слышно глухим голосом:
– Не знаю…
Они вышли на улицу. Возле голубой служебной «победы» стоял Сага. Он курил, дожидаясь, когда к нему подойдут.
– Жду вот, хочу… – поспешно начал он, обращаясь к Шимчику, – может зайдем?… – Он взглядом показал на коттедж, в окнах которого, как в зеркалах, блестел свет, ультрамариновый, апельсиново-желтый, зеленый. Шимчик спросил:
– Что-нибудь случилось?
– Нет, собственно… ничего не случилось, но я забыл вам сказать, хотя и здесь могу…
Он словно не мог осмелиться и взглядом просил поддержки. Но капитан явно не собирался приходить ему на помощь.
– Это действительно он или?… – Директор опять заколебался. – Я говорю про формулы… – Вам уже известно, кто их списал? Если это действительно сделал Голиан, то…
– Вероятно, он, – ответил спокойно Шимчик. – Ну и?…
– Дело в том, что я был знаком с его женой. – Глаза Саги бегали. – Разумеется, шапочно, это, вероятно, не существенно, но мне пришло в голову… Я тебе тут же позвонил, но тебя не было, и я подумал, что, может быть, ты здесь… Она разыскала меня в прошлом году в Вене, красивая, приятная брюнетка, расспрашивала о муже. Голиан мне как-то говорил, что разошелся с ней, потому что эта женщина осталась за границей. Да, что вам сказать, он делал какие-то туманные намеки, у меня создалось впечатление, что он очень переживает. Короче – она разыскала меня в Вене в отеле, принесла сверток и попросила, чтоб я перевез его через границу и передал – нет, не ему, посылку она посылает его невестке, собственно, и не ей, ее уже нет в живых, а ее дочке, и я… Я долго отказывался, но она раскрыла сверток и показала, что в нем нет ни письма, ни чего-нибудь в этом роде, только свитер и какие-то консервы, шоколад, конфеты… В конце концов я согласился.
– И передал?
– Конечно. – Директор стоял опустив голову р смотрел в землю.
– Ему?
– Нет, какой-то женщине, думаю, что дальней родственнице или хорошей знакомой. Просто людям, у которых живет девочка.
– Девочка? – спросил Лазинский. – Сколько девочке лет?
– Одиннадцать, самое большее одиннадцать. Маленькая, хорошенькая.
– Вы ее видели?
– Конечно, – ответил Сага.
– Где?
– В Братиславе, эти люди живут в Авионе, на улице напротив Дома профсоюзов, вы, наверное, знаете, там когда-то была «Deutsche Partei».
– Знаю, знаю, – кивнул Лазинский.
– Как фамилия этих людей?
– Кажется, Доман или что-то похожее. С тех пор прошло два года, я, понятно, никогда больше туда не заходил, но, по-моему, Доман, если не ошибаюсь… Доман или нет, но фамилия определенно начинается на «До».
– Вы уверены?
– Конечно, – подтвердил Сага.
– Итак, Доман или что-то похожее. Но все-таки попытайтесь припомнить, вдруг удастся.
Он долго молчал. Мимо шел мальчишка и насвистывал песенку. Откуда-то доносился женский крик – женщина кого-то звала. Водитель служебной машины разглядывал журнал. На развороте слева – стишки, справа – девица по колени в воде. Обнаженная.
– Ну как, товарищ директор, не осенило?
Сага замотал головой.
– Не помню.
– Значит, это тебя мучило, – медленно произнес Шимчик, – а почему мучило, ты не можешь объяснить?
– Могу. – Директор докурил и затоптал окурок. – Днем ты спросил меня, не собирался ли Голиан в командировку. Я ответил, что нет, и для верности позвонил к Голиану в отдел – нет, не собирался. И вдруг мне пришло в голову – в связи с этой историей с Бауманном: если формулы действительно списал Голиан, не хотел ли он снова сбежать? Может быть, боялся, что старик уже все знает, весьма возможно, что Бауманн сам ему об этом сказал, специально, чтоб напугать.
– И таким образом принудить удрать за границу!…
– От Бауманна всего можно ожидать.
– Вернуться к жене?
– Повторяю: у меня создалось впечатление, что он все еще любит ее.
– Несмотря на развод?
– Несмотря на это, – настаивал Сага.
– Ты ему когда-нибудь говорил, что встречался с ней в Вене?
– Нет, никогда. Она просила, чтобы я… Чтобы я ничего не говорил ему о нашей встрече, о том, что она приходила ко мне, спрашивала о нем.
– Понятно, – ответил Шимчик, задумчиво глядя на часы и размышляя, какие дела его еще ждут: Бачова и анкеты, разговор с начальством – начальство потребует Письменного рапорта. Придется писать рапорт, выкручиваться – этого н врагу не пожелаешь…
Он спросил:
– Вы у себя на заводе применяете хлорэтан?
– Насколько мне известно, нет.
– А на складе он имеется?
– Надо узнать.
– Утром позвони мне. Если узнаешь сегодня, звони сразу же.
– Ты будешь на работе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22