Кроум пошел по длинному коридору, миновал объявление «Только с пропусками класса «А» и остановился перед массивной стальной дверью. На ней было второе объявление, еще более грозное: «Внимание! Охрана имеет приказ стрелять в каждого, кто пытается проникнуть в данное помещение без пропуска».
У Кроума зажужжало над головой — он попал в зону телевизионного контроля. Затем стальная дверь в десять дюймов толщиной бесшумно отворилась, обнаружив замки, которые сделали бы честь Форту Нокс.
— Привет, мистер Кроум, вы сегодня пораньше, чем обычно, — сказал вооруженный автоматом охранник в черной форме, возникший по ту сторону двери.
Он провел старика Кроума во второй лифт — зловещую ультрасовременную коробку из бронированной стали, отливающей змеиным блеском.
Через мгновение Кроум очутился в просторном бетонном зале. Здесь двое охранников дежурили в будке из пуленепробиваемого стекла. Кроум пересек барьер с рентгеновской установкой — она проверяла, нет ли у входящего оружия, — затем попал под лучи аппарата с чувствительным элементом, реагирующим на фотопленку в любой, даже микроскопической фотокамере, и остановился перед будкой.
— Привет, мистер Кроум, все работаете?
— Что поделаешь, мистер Ледбеттер . Гм… я, значит, хотел бы… — Кроум заглянул в свои бумаги: — Мне нужны Альфа Ноль Три, Гамма Две Единицы и Омега.
Старший охранник повторял кодовые группы, а второй вручал Кроуму соответствующие ключи. Затем они повернули в будке тяжелое колесо, и открылась еще одна стальная дверь —в противоположном конце зала. Дверь вела в хранилище, где под железобетонными, устойчивыми против ядерной радиации сводами в сорок футов толщиной хранились в сейфах самые секретные тайны державы.
— Почему это он проходит не как все? Пропуск не показывает, в книге не расписывается, и вообще? — спросил второй охранник, когда согбенная спина Кроума исчезла за дверью. Охранник был новичок и еще не знал всех особенностей службы внутренней безопасности.
— Вот что, парень, — строго заметил ему старший, — старик Кроум здесь на особом положении. Для него, можно сказать, свои законы.
— Но ведь у него пропуск класса «В». Как же, он проходит?
— Класс «В» или не класс «В», ты запомни: Кроум надежнее многих, кто ходит сюда по праву. — с жаром заявил начальник охраны. И уже спокойнее добавил: — Да и как его не пустишь, если он один из всего Управления знает, где что находится.
В хранилище между тем Кроум уже засунул в свой портфель толстый фолиант, на обложке и на каждой странице которого стоял красный гриф: «Совершенно секретно. Ни при каких обстоятельствах не выносить из хранилища». Кроум запер сейф и двинулся к другому, обозначенному «Омега». Там в отдельных ячейках с особыми шифрами находились катушки магнитофонной ленты, числом более тысячи (на каждого сотрудника Управления внутренней безопасности, начиная с главы Управления и кончая официантом, разносившим по кабинетам чай). Это были записи всех телефонных разговоров с внешним миром.
Кроум раскручивал карандашом пленку в ячейке под своим именем и с законной гордостью патриота думал про себя, что за страну, где так замечательно обстоит дело с внутренней безопасностью, тревожиться нечего.
Он вытянул хвостик пленки с четкой надписью: «четверг, 23 сентября, время 12.63—12.56, звонил Бейтс, предмет разговора — гольф», аккуратно срезал его серебряным перочинным ножом и намотал на ручку зонтика.
Без двух минут семь Кроум был на вокзале Ватерлоо. Он купил вечернюю газету и не спеша спустился по мраморным ступеням в сверкающую белым кафелем уборную. Заплатив четыре пенса, Кроум получил салфетку и одежную щетку. Он снял пальто, повесил его вместе со шляпой, зонтиком и портфелем на вешалку, завернул манжеты и с наслаждением погрузил руки в теплую воду.
Через три умывальника от него другой посетитель поднял голову и стал энергично вытирать лицо. Это был Рональд Бейтс. Кроум украдкой наблюдал за ним в зеркале. Рональд надел пиджак, подошел к вешалке, взял портфель Кроума, и, громко топая, побежал вверх по лестнице ид перрон. На соседнем крючке он оставил точно такой же портфель, где лежали 45 фунтов в мелких засаленных купюрах.
3. Избранник судьбы
Хаббард–Джонс с бритвой в руке застыл в волнении перед зеркалом. Лицо у него было наполовину покрыто мыльной пеной, но все–таки оно выглядело этим утром необычно.
— Я избранник судьбы, — звучно обратился он к своему отражению, и ванная откликнулась на эти пророческие слова мелодичным эхом.
Из спальни доносилось приглушенное хныкание и шуршание. Скромница одевалась.
— Убирайся к черту! — крикнул он ей и снова погрузился в мечты об уготованной ему великой судьбе. 9.45. Понедельник, 27 сентября. Он твердо знал — наступил его день.
Его день. Быть может, этому дню суждено стать национальным — нет, всемирным! — праздником. Люди приколют на грудь значки с его портретом, и все усядутся за праздничные столы. «Что вы делаете в день Хаббард–Джонса? Едете куда–нибудь?» — «Нет, мы собираемся провести его дома, в семейном кругу, ведь для нас это священный день».
Хаббард–Джонс сделал над собой усилие и добрился. Уж если этому дню суждено стать днем его величия, нужно начинать его достойно…
Стуча каблуками, Скромница взбежала по деревянной лестнице, и вот она уже в конторе «Акционерного общества Футлус».
— Вы сегодня рано, — заметил Рональд. В его словах не было и тени сарказма. Четверть двенадцатого — это действительно было рановато для Скромницы. Четких заданий отделу не давали, сотрудников нанимали бог весть по какому принципу, и поэтому рабочий день начинался поздно. Но добросовестный Рональд всегда являлся в девять, а сегодня и того раньше — он встретился в кафе с Кроумом, чтобы снова обменяться портфелями.
— Я приехала на метро, — объяснила девушка, усаживаясь на стол, за которым работал Бейтс, и, помолчав, добавила:
— Он меня все время обижает…
Рональду очень хотелось попросить ее слезть с фотокопий, аккуратно разложенных на столе, — это были снимки с двадцати страниц книги, которую он брал у Кроума, — он слышал, как хрустит плотная бумага, но не мог вымолвить ни слова, чтобы спасти плоды своего труда, он только смотрел на гладкое колено и белое–белое плечо. Скромница наклонилась к нему поближе:
— Знаете, что он сегодня утром болтал? Рональд, в восхищении от ее красоты, лишь помотал головой.
— Он снова завел свою старую песню: мы диверсионно–десантный отряд, и сегодня особенный день, и все мы этого дня столько времени ждали, а сам он на пороге великих дел.
— Кто знает, может, быть, так оно и есть. Поглядите. Рональд протянул руку за фотокопиями, на которых сидела Скромница, и потащил из–под
нее лист бумаги. Девушка вдруг вскочила, сбросив плоды его труда на пол.
— Ах, неужели и вы такой же, как все! — воскликнула она, бросилась в «святилище» и заперлась там на ключ.
Хаббард–Джонс приехал перед самым обеденным перерывом — он все утро отмечал в баре на углу «День Х. — Дж.».
— Сэр, они действительно ведут странную игру, — сказал ему Рональд, как только шеф появился на пороге. — Вот посмотрите. Вы сказали, что сэр Генри упомянул какого–то курьера. И курьер должен был прибыть в лондонский аэропорт накануне этого заседания. И он прибыл. Но его машину по дороге в Форин оффис обстреляли. Курьер был убит, а мешок с диппочтой украден! — Рональд перевел дыхание. — И он не первый, — продолжал Рональд, но шеф бесцеремонно его перебил:
— А что я говорил? Черт возьми, я—гений! Гений! Что я говорил? Утайка. Он это утаил. Даже не упомянул на совещании. Ну, теперь сэр Генри Спрингбэк у меня на вертеле. Я его зажарю! Зажарю!
— Минуточку, сэр, я не закончил. Это не все. Это только начало.
— С меня достаточно!
— Нет, взгляните, сэр, — кодовое название материалов, которые этот курьер вез, — Терн–сихора!
Хаббард–Джонс тупо поглядел на Рональда. Он нетвердо держался на ногах.
— Тер–р — как вы сказали?
— Терпсихора, муза танца.
— А–а… Бейтс, вы пьяны.
— Но, послушайте, сэр, — было еще три курьера, их точное так же убили в течение предыдущих двух недель. Вот кодовые названия их материалов. Клио, Талия, Евтерпа… Понимаете?
— Что понимаю? Бейтс, у вас ничего не разберешь.
— Это все имена муз. Понимаете — эти задания все связаны между собой. И их должно быть еще пять — ведь муз было девять…
Но уж этого Хаббард–Джонс снести не мог — он никому не позволит считать его неучем!
— Черт вас побери! Я не хуже вас знаю, сколько было муз. Я тоже учился в школе. Стараясь держаться с достоинством, он проследовал к двери в свой кабинет, но дверь была заперта.
— Какого черта! — завопил он. — Кто там?
— Пошел вон, — донесся из–за двери голос Скромницы.
— Ну это мы посмотрим. Запомните: мы теперь десантный отряд. Хаббард–Джонс сделал шаг назад и изо всех сил бросился на упрямую дверь в ту самую минуту, когда Скромница, убоявшись своего непослушания, отперла ее. Хаббард–Джонс с разбегу влетел в кабинет, потерял равновесие, стукнулся головой об угол письменного стола и рухнул замертво.
Рональд и девушка склонились над бесчувственным телом, и в это время в комнате появился Джок Мак–Ниш.
— Что случилось? Рональд и Скромница объяснили как умели, стараясь не выставлять Хаббард–Джонса в уж очень нелепом свете. Джок примерился и тяжелым башмаком три раза сильно ударил шефа в бок.
— Это тебе за безмозглого шотландца, — прошипел он и пошел прочь. — Запомни, Рон, — добавил он, вдруг обернувшись: — Уж если бить, то лучше лежачего. И исчез за дверью.
Наступили три хлопотливых дня.
Они были полны хлопот для Хаббард–Джонса: долгие часы он сидел в одиночестве у себя в кабинете с забинтованной головой и перевязанной грудью и обдумывал, как наилучшим образом подложить бомбу, которая потрясет Управление внутренней безопасности до железобетонного основания.
Они были полны хлопот для Рональда Бейтса: у него не шла из головы так неожиданно выплывшая тайна «Девяти муз». Он впервые столкнулся с настоящей разведывательной операцией, в которой действовали живые, из плоти и крови шпионы. Он был взволнован и встревожен.
У старика Кроума тоже хлопот был полон рот: человек по натуре справедливый, он не хотел отдавать предпочтение одному какому–то отделу и изрядно потрудился в эти дни, пустив по рукам книгу СЕМУВБ, причем процедура обмена происходила в самых неожиданных местах, включая вагон метро, читальню Общества христианской науки и комнату ужасов в Музее восковых фигур мадам Тюссо.
4. День длинных ножей
— Господи! — ужаснулся сэр Генри, открывая дверь своего кабинета и увидев там троих коллег.
Мелкий проступок, совершенный на прошлой неделе, не давал сэру Генри покоя. Ему все время мерещился огромный заголовок в «Таймс»: «ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЛУЖАЩИЙ СКРЫВАЕТ УТЕЧКУ СЕКРЕТНОЙ ИНФОРМАЦИИ».
В помутившемся сознании сэра Генри рождались мысли о всевозможных напастях, его терзали мрачные предчувствия. Он уверил себя, что сегодня решится его судьба. Самолично им составленный гороскоп гласил: «Если сегодня, в четверг, 30 сентября до конца заседания Объединенного совета контрразведки его преступление не будет раскрыто, значит все обойдется, и никто не узнает его позорную тайну». Но дорога на службу в это утро кишела дурными приметами: на каждом шагу беременные женщины, монахини и катафалки. И теперь, увидев, что в кабинете его дожидаются трое, он понял: это конец.
Слева направо сидели:
Первым — Крэбб, начальник Особого управления Скотланд–Ярда, известный больше по прозвищу Кислятина, которое он получил еще в бытность свою молодым констэблем. Говорили, что за тридцать восемь лет службы он ни разу не улыбнулся.
Вторым — Бойкотт, заместитель начальника Особого управления, самый молодой в стране полицейский в столь высоком чине (всего двадцативосьми лет от роду), поборник использования современных методов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20