- Михаил! Пару!..
И в ту же минуту из ближайшей стены выплыла обширная задница нашего
общего благодетеля Миши, шваркнула об стол два стакана с кефиром и приятным
баском протянула:
- Антоша! Да для тебя я готов целовать песок...
- ...по которому я ходила, - закончил любитель кефира. - Не надо
целовать. Лучше пивка сваргань. - Мой двойник заговорщически подмигнул.
Миша безнадёжно раскинул лопатообразные руки.
- Нетути пивка. Прямо катастрофа какая-то. Народ бунтует, на съезд
писать собрался. Подпишешь?
- Ни-ни, я в такие игры не играю.
- Ну, как знаешь... А это кто? - шёпотом спросил халдей Миша, низко
наклонившись к моему соседу и косясь на меня. - Плоский какой-то...
- Это мой братан, - последовал мгновенный ответ, - из Биробиджана. В
гости прикатил. А плоский потому, что кушал мало. С детства.
- Из Биробиджана? - недоверчиво спросил Миша и обжёг меня хмурым,
неприязненным взглядом убеждённого антисемита.
- Именно. Иди, Миша, иди, мне с братаном поговорить надо, тет-а-тет.
Усёк?
- Не дурак, поди... - хотел было обидеться Миша, но тут его кто-то
позвал, и он стал исчезать в стене; последней, разумеется, исчезла его
обширная задница в чёрных лоснящихся штанах, которую стена приняла с трудом
и неохотно.
Помимо нас с "братаном" и замурованного в стене Миши в зале
находилось ещё три человека, хотя в обычные дни, когда пиво лилось рекой,
здесь яблоку упасть негде было. Эти трое уныло тянули вязкий кефир и
стыдливо отводили взгляды друг от друга. Ещё бы! Так низко пасть в
собственных глазах и глазах всего мира - до кефира... Все трое, как и
вообще всё вокруг в этом странном мире, то и дело исчезали, вновь
появлялись, но уже в других позах и в других местах, потом опять пропадали,
чтобы тут же материализоваться в образе древнерусского витязя с маузером на
боку, двухголового бедуина с олимпийской символикой на волосатой груди или
чёрно-синего африканского негра в чём мать родила с серпом и молотом в
обеих руках. Ко всему этому я уже привык и относился спокойно, но когда я
вдруг обнаружил, что подобными эволюциями увлекается и мой "братан", у меня
это вызвало сильное раздражение. А мерцал он, прямо надо сказать,
виртуозно. Вот он заглотил стакан с кефиром целиком и тут же вынул его из
бокового кармана пиджака, но в нём был уже не кефир, а груда канцелярских
скрепок. Покрывшись ярко-голубой рыбьей чешуёй и расползшись мутным
зловонным пятном по грязному, исцарапанному нецензурщиной, столу, он в
следующий момент сиганул с пальмы прямо в окно, а затем кряхтя вылез из-под
стола и как ни в чём не бывало произнёс:
- Я постараюсь говорить так, чтобы ты понимал меня, но, поверь, это
зависит не только от моей воли. Ты уже понял, что с миром творится что-то
неладное. Понял ведь?
- Надо быть круглым идиотом, чтобы этого не понять, - ворчливо
ответил я, недовольный, видимо, тем, что он сам пьёт кефир стакан за
стаканом, а мне сей пивозаменитель не предложил ни разу. Хорош "братан",
нечего сказать!
- Теперь слушай внимательно, - сказал он, - и сразу же отбрось все
сомнения, которые у тебя будут возникать по ходу моего рассказа. Начну с
того, что повторюсь: ты - моё отражение. У каждого человека есть своё
отражение, и в то же время каждый человек суть отражение. Весь мир отражает
и отражаем. Ты живёшь в трёхмерном мире и сам ты трёхмерен. - Всё-таки он
сорвался и произнёс несколько фраз на старославянском. - Но твой трёхмерный
мир - это лишь отражение мира более сложного, четырёхмерного. Можешь
назвать их параллельными, такой термин в науке существует. Дело же в том,
что по воле одного великого учёного ты перешагнул порог, отделяющий оба
мира - оригинал и отражение - и попал в четырёхмерное пространство, имеющее
не три, а четыре пространственные меры: длину, ширину, высоту и: - он выдал
нечто замысловатое и совершенно не воспроизводимое трёхмерным языком. - А
поскольку четырёхмерное пространство твоим трёхмерным мозгом без искажения
воспринято быть не может, то вот тебе и мерещится всякая чертовщина, весьма
сходная с галлюцинациями и откровенным бредом сумасшедшего. Не обращай на
это внимания, но в то же время будь предельно осторожным: любой твой шаг в
этом мире, имеющем дополнительную пространственную меру, чреват самыми
неожиданными опасностями. Ты слеп в этом мире, не забывай этого. Это что
касается твоих ощущений здесь, в четырёх измерениях. Теперь пару слов о том
впечатлении, которое произвёл твой вид на жителей этого мира и на меня в
том числе. Ты обратил внимание, когда шёл сюда, как реагировали на тебя
прохожие? - Я кивнул. - А понял - почему? И почему этому толстозадому Мише
ты показался плоским? - Я снова кивнул. - А, понял! Отлично. Для нас,
четырёхмерных, ты кажешься плоским, как для тебя, трёхмерного, показался бы
плоским твой двухмерный двойник.
Я внезапно вспомнил своё убегающее по ковру отражение. Интересно,
каким оно видело меня? Этаким уродом с тремя носами и оленьими рогами на
лбу?..
- Кефира я тебе не предлагаю, - вновь включился мой собеседник после
непродолжительного беззвучного монолога, - по той простой причине, что не
имею ни малейшего представления, каким образом сей четырёхмерный напиток
усвоится твоим плоским, трёхмерным, нутром. Так что не обессудь.
- Бог с ним, с кефиром, - отмахнулся я, - объясни лучше, как я попал
в этот ваш мир, будь он неладен...
- Как? Ты разве ещё не понял? - от удивления он вдруг исчез и тут же
снова появился, напомнив мне давно забытого с детства Чеширского Кота,
который имел обыкновение исчезать в самый неожиданный момент и оставлять на
всеобщее обозрение всего лишь свою улыбку, весьма, надо сказать,
обаятельную. - А зеркало помнишь? И как прошёл ты сквозь него? Ага,
вспомнил! Вот это и был твой переход из мира твоего в мир мой, из
мира-отражения в мир-оригинал.
Пальма стала обрастать длинными пупырчатыми огурцами и шелестеть
куцей, стреловидной листвой, словно от внезапного порыва ветра. Мой
собеседник вмиг облысел и запрядал ушами. Когда он вновь заговорил, у него
появился грузинский акцент.
- Как это стало возможным, я тебе объясню чуть позже. Теперь о
зеркале. Вернее, о зеркалах вообще. Глядя в него, что ты там видишь? Своё
отражение. А каково оно, твоё отражение, ты задумывался? Я так и полагал,
что нет. Я тоже, кстати, до сегодняшнего утра в зеркале видел лишь кусок
стекла, покрытый серебряной краской.
С потолка мутной гигантской каплей стёк халдей Миша и услужливо
прогундосил:
- Чево желают их сиятельства?
- Виски с содовой. Графинчик. Мне и моему братану из провинции. И
омаров этак с полфунтика, тоже на двоих.
- Увы!.. - развёл руками Миша и весело завилял задом. - Но зато могу
предложить свежего кефиру, только что подвезли. Не желаете, ваши
сиятельства?
- Наши сиятельства желают видеть тебя, Михаил Батькович, в... - мой
двойник привлёк к себе халдейскую голову и что-то шепнул ему в самое ухо.
Тот отпрянул от него, как от зачумлённого.
- Фу, как не стыдно! - Миша сокрушённо покачал головой. - А ведь
интеллигентный человек...
Он обиженно выпятил толстые губы и с достоинством удалился сквозь
стену (двери он почему-то категорически игнорировал).
- Зеркало - это окно в мир-отражение, - продолжил мой четырёхмерный
собеседник, чиркнув указательным пальцем о корявую поверхность стола;
вспыхнувшим перстом он прикурил выплывший из недр его рта массивный
"Данхилл", затянулся и слегка позеленел. - Вы в вашем трёхмерном мире
имеете возможность наблюдать через зеркало двухмерный мир-отражение.
Двухмерный он потому, что существует только на слое зеркальной серебряной
краски - по крайней мере, та его часть, которая видима вами, трёхмерными. В
нашем, четырёхмерном, мире тоже есть зеркала, и в этих зеркалах отражён
ваш, трёхмерный, мир. Понял теперь? Здесь применим некий эффект матрёшки;
мир в мире, Вселенная во Вселенной, причём этих матрёшек не одна, не две,
не три, а гораздо больше.
- Сколько же? - спросил я.
- Девяносто шесть, - ответил он как раз в тот момент, когда рука
его, начавшая гореть с пальца, догорела до плеча и, испустив прощальный
дымок, погасла. - Но об этом чуть позже. Сначала закончим с зеркалами. Ты
обратил внимание, на какой руке у меня обручальное кольцо? Нет? А, теперь
обратил. На какой же? - Я сказал, что на левой. - Правильно, на левой. А у
тебя? На правой. И сердце у нас в разных углах грудной клетки: у тебя -
слева, а у меня - справа. И наверняка ты уже заметил, что всё в этом мире
наоборот, всё наизнанку, всё левое стало правым, а всё правое - левым. А
почему? Да потому, что ваш мир - это не просто отражение нашего, а
зеркальное его отражение. Понял, да? - Я сказал, что да, понял. - Вот и
отлично. Теперь слушай дальше. Все, о чём я тебе сейчас говорю, мне стало
известно буквально полчаса назад - и от кого, как бы ты думал? Да от Антона
Антоновича Пустобрёхова, но только пятимерного! Я также, как и ты, попал из
своего мира-отражения (ведь мой четырёхмерный мир - это лишь отражение
другого, пятимерного, мира) в мир-оригинал, где после злоключений, схожих с
твоими, был отловлен моим пятимерным двойником. Он-то мне обо всём и
поведал. А ему в свою очередь рассказал эту же история его шестимерный
оригинал - при аналогичных же обстоятельствах. И так далее, так до
девяностошестимерного Антона Пустобрёхова, великого учёного, который и
затеял весь этот грандиозный эксперимент. Он создал теорию, согласно
которой одновременно существует девяносто шесть параллельных миров, как бы
вложенных один в другой и являющихся в то же время отражениями миров более
высокого порядка. И только самый сложный, девяностошестимерный мир не
является ничьим отражением. Не следует думать, что миры существуют
независимо друг от друга. В том-то вся и штука, что отражение не может
существовать без своего оригинала. Все мы существуем только до тех пор,
пока живёт и здравствует наш пра-пра-пра-пра-мир - тот, что имеет 96
пространственных измерений. Исчезнет он - исчезнем и мы. Вполне правомерен
вопрос, который я от тебя почему-то не слышу: как же могло получиться, что
у такого великого учёного, как девяностошестимерный Антон Пустобрёхов,
отражения, то есть мы с тобой, столь бездарны и ничтожны? Резонно было бы
предположить, что у учёного и отражения - все девяносто пять - учёные же.
Но дело обстоит несколько иначе. Ничего здесь сложного нет, просто нужно
вспомнить законы классической физики. Если сравнить интенсивности двух
солнечных лучей - прямого и отражённого от зеркала - то у первого
интенсивность будет больше, то есть прямой луч ярче отражённого. Это
происходит потому, что часть энергии прямого луча поглощается зеркалом. А
теперь представь себе 96 зеркал и луч, поочередно отражённый в них. Что мы
увидим в последнем, девяносто шестом зеркале? - Я пожал плечами. - Боюсь,
что ничего. Впрочем, может быть чтонибудь и увидим, но это будет очень
слабый луч, всю или почти всю энергию которого поглотят десятки зеркал. Это
что касается обычной световой энергии. Но так как в нашем случае всё
гораздо сложней, то и всю проблему нужно рассматривать под более широким
углом зрения. Свет великого ума затерялся в многочисленных зеркалах и дошёл
до нас лишь слабой искрой, бесплодной и почти холодной. Мы лишь тень гения,
отблеск его таланта. Это следует принять как неизбежность. Теперь о самом
гении. Создав теорию о зеркальных параллельных мирах, он решил провести
эксперимент, чтобы тем самым подтвердить её. Одному ему ведомым способом он
создал условия, благодаря которым оказался возможен переход из одного мира
в другой, причём этот эксперимент он решил провести исключительно на себе.
1 2 3 4