Она
рассталась с Эдиком навсегда.

5
Впрочем, разлука с первой женой ничуть не смутила Эдика Пугаева. Это
я узнал от того же Ильи, он любил копаться в чужих биографиях. Он не без
удовольствия перечислил мне основные житейские ценности Эдика, с помощью
которых он когда-то собирался покорить столицу Сибири: диплом пединститута
(похоже, настоящий), справки о работе в различных школах (похоже,
липовые), сберкнижка с вполне приличной суммой, собранной на шабашных
работах, а также при торговле кедровыми орехами, нелегально и не в сезон
доставляемыми из тайги.
В Новосибирске Эдику первое время везло. Как он сам говорил: шла
пруха. Здесь, в городе, он занялся делом чистым, как он сам считал, и
интеллигентным: перепродавал пользующиеся спросом книги. Черный рынок
скоро оценил мертвую хватку новоявленного культуртрегера. Кстати, именно в
Новосибирске Эдик впервые узнал, что один из двух знаменитых Петровых -
его бывший кореш. Впрочем, на судьбе Пугаева данное открытие в то время
особенно не сказалось. Погорев на книжных спекуляциях (Дрюон, Пикуль и
Петровы), чудом отвертевшись от грозящего наказания, потеряв в житейских
битвах свою вторую жену, буфетчицу в привокзальном ресторане, Эдик
совершенно разумно разлюбил крупные города, перенасыщенные, на его взгляд,
работниками ОБХСС и милиции.
Пытать судьбу он не стал, вернулся в Березовку.
Шумели над Томью яблоневые сады, давно ушло в прошлое голодное
детство. Но мятежный дух не оставлял Эдика. Когда подвернулась возможность
отправиться в качестве туриста к красотам Средиземноморья, Эдик умудрился
оформить все необходимые документы, чуя сердцем - затраты на поездку
окупятся!
- Заполняя анкету, - возмущался Илья, - Эдик на вопрос: "Какими
языками владеете?" - ответил просто: "Никакими"! А, узнав, что на борту
теплохода нахожусь я, до самого Стамбула не выходил из каюты. Он боялся,
что я брошусь в море, увидев его. Лишь в Стамбуле он нанес нам с Петровым
визиты вежливости.
- Ты был не один?
- В том-то и дело! Греки издали несколько наших книг, и я сам
уговорил новгородца оставить на месяц его писательский клуб.
- Но чем, собственно, мешал тебе Эдик?
Илья набрал воздух в грудь. Илья, как ужасную тайну, выдохнул мне в
лицо:
- Они подружились!
- Кто - они?
- Эдик и он, мой новгородский коллега, мой будущий дублер в нашем
эксперименте! У новгородца всегда был несносный вкус. К тому же нет на
свете другого такого лентяя. После Стамбула он уже не сходил на берег и
даже пресс-конференции проводил на судне. Он лежал в шезлонге, курил
трубку, а за новостями туда-сюда мотался Эдик Пугаев. Представляю, -
хмыкнул Илья, - как будет выглядеть новая повесть новгородца! Ведь даже на
Коринф и Микены он смотрел глазами Пугаева!
- Не вижу повода для отчаяния.
- Как?! - вскричал Илья. И вздохнул: - Ах, ты же не знаешь.
Оказалось, мы работаем практически над одним материалом, и даже прототип у
нас общий.
- Такое в истории бывало, - улыбнулся я.
- Бывало... Но Петров - альтруист! Он же обязательно постарается
доказать, что у Эдика есть человеческая душа. А у Эдика никогда не было
души. Это только новгородец так считает. Он же всю жизнь ищет монополь
Дирака!
Илья взглянул на меня:
- Ты помнишь, что такое монополь Дирака?
Я усмехнулся.
- Если магнит делить все на меньшие и меньшие части, - нагло объяснил
мой бесцеремонный друг, - можно якобы добраться до магнита с одним
полюсом... Нет, - вздохнул он, - Илья все испортит!
Я усмехнулся.
Я знал о наваждениях моего друга. Одним из таких наваждений для него
всегда был Эдик Пугаев. Он был для Ильи той бесцельной звездой, что
постоянно висит в небе. О ней можно забыть, она может быть затянута
облаками, но она существует. Так и Пугаев. Вчера приторговывал куличками,
сегодня спекулирует книгами, вчера дружил с буфетчицей, сегодня стрижет
купоны с большого писателя.
Я понимал Илью.
И, никогда ничего такого в жизни не видев, я отчетливо, до рези в
глазах, увидел и ощутил бесконечную, невероятную голубизну Эгейского моря
- стаи несущихся сквозь брызги летучих рыб, палящий жар сумасшедшего
средиземноморского солнца, а вдали неторопливо сменяющие друг друга
загадочные флаги грузовых и пассажирских судов. Я отчетливо разглядел
сквозь дымку морских пространств худенькую фигурку моего друга, увидел его
прогуливающимся по эспланаде, где бородатые художники легко набрасывали
мелками моментальные портреты прохожих. И так же отчетливо я увидел и
новгородца, благодушно погруженного в очередной бедекер - его любимое
чтение. Он, конечно, не случайно поставил свой шезлонг рядом с компанией
устроившихся прямо на горячей деревянной палубе ребят из Верхоярска или из
Оймякона, одним словом, откуда-то с полюса холода. Они дорвались наконец
до моря и солнца, они могли наконец не отрываться от бесконечной,
расписанной еще в Одессе пульки. Иногда они поднимали коротко стриженные
головы, улыбались и не без любопытства спрашивали Петрова: "Что там за
город? Чего суетятся люди?" Новгородец весело отвечал: "Это Афины, столица
Греции. Туристов ведут в Акрополь". - "Ничего, - одобряли ребята с полюса
холода. - Хороший город. Красивый". И вновь погружались в свою игру.
Это сближает.

6
Следует отдать должное Петровым.
Узнав о выборе, сделанном Большим Компьютером, получив официальное
приглашение принять участие в столь необычном эксперименте, они не впали в
суету. Новгородец потребовал для себя три недели: завершить первую часть
начатой им греческой повести. Примерно столько же времени потребовал для
себя и мой друг. А поскольку эти неоконченные рукописи Петровых сыграли в
дальнейших событиях известную роль, я обязан несколько подробнее
остановиться на их средиземноморском круизе.
Я уже говорил: время на корабле Петровы проводили по-разному.
Новгородец предпочитал шезлонг. В шортах, в сандалиях, по пояс
обнаженный, бородатый и тучный, он, как Зевес, перелистывал бедекеры,
поясняя ребятам с полюса холода меняющиеся морские пейзажи. А моего друга
можно было видеть и в машинном отделении, и на суше, на шлюпке, отошедшей
от борта, и даже на капитанском мостике, куда пускали далеко не каждого.
Линдос, Ираклион, Фест...
Везде, как ни странно, рядом со знаменитым писателем брел щербатый
пузатенький человек в бейсбольном кепуне и с большой кожаной сумкой через
круглое плечо. На палубе судна Эдик Пугаев (а это, естественно, был он) ни
на шаг не отходил от Ильи Петрова (новгородского), зато на суше он был
тенью моего друга. А тень - она нас знает.
Конечно, Илья не терпел Эдика, но воспитание не позволяло ему
прогонять тень. Он терпел, он вынужден был терпеть Эдика. Более того, он
уже начинал присматриваться к щербатому человечку. И когда Эдик, скажем,
просил знаменитого земляка подержать пару минут свою красивую кожаную
сумку (это обычно случалось при выходе в очередном порту или, наоборот,
при возвращении на судно), Илья пыхтел, но в просьбе Пугаеву не отказывал.
Не отказывал, несмотря на то, что повторялись такие сцены с завидным
постоянством. Стоило замаячить впереди таможенному пункту, как Эдик Пугаев
срочно вспоминал - он забыл в каюте носовой платок или сигареты - и срочно
передавал свою красивую сумку писателю. Илье, впрочем, это не мешало. Ни
один таможенник не мог устоять перед мировой знаменитостью. Таможенники и
даже работники паспортного контроля, улыбаясь, протягивали писателю его
знаменитый роман "Реквием по червю", изданный на новогреческом, а
кто-нибудь из них, для удобства, вешал сумку Эдика на свое крепкое плечо.
Подразумевалось, понятно, что сумка принадлежит Петрову.
Только Эдик знал, чем он обязан писателю, а потому старался, несмотря
на зависть, относиться к нему дружелюбно и просто.
Если, например, они садились отдохнуть в тени пальм на площади
Синтагма или занимали столик в открытом кафе на набережной Родоса, Эдик
нисколько не жалел сигарет (купленных в Одессе) и непременно угощал
сигаретой Петрова.
Добрый жест требует ответа.
Илья пыхтел, но брал сигарету.
- Эдик, я видел у вас журнал. Формат, как у болгарского "Космоса". Вы
что, занялись языком?
- Зачем? - искренне удивлялся Эдик. - Мне своего хватает по горло.
Это "Ровесник", я в Одессе, в уцененке, взял шесть номеров. Не покупать же
журналы за валюту, а в "Ровеснике", скажу вам, есть все. Мне, например,
интересно о музыке. Для меня это первое дело - о музыке. - Эдик несколько
даже заносчиво поглядывал на Петрова. - Вот вам как битлы? Мне, например,
нравятся. На них пиджачки, галстуки. А "Кисс", те распоясались.
Размалеваны так, что в Березовку их бы и не пустили. Правда?
Илья пыхтел:
- А классика? Что думаете вы о классике?
- О! - закатывал глаза Эдик. - Класс!
В магазинах, куда завлекали знаменитого писателя доброжелательные
греки, Эдик, пользуясь популярностью писателя и деликатно дав понять
грекам - "не для себя", охотно скупал "бананы" из плащевки, модные
курточки "парка", свитера типа кимоно. Как другу знаменитого писателя, ему
уступали с большой скидкой. А на вопрос Ильи, как он, Эдик, относится к МВ
(тогда о ней впервые заговорили в открытой печати), Эдик ответил
совершенно откровенно:
- А мне-то что до нее? Ну, знаю, соорудил ее ваш кореш. Я его помню
еще по Березовке. Залезет с книжкой в кусты, а потом бежит в деревню:
"Шпионы!"
Эдик неодобрительно хмыкнул.
- Этот Стеклов, смотри-ка, МВ построил. А захоти я на ней
прокатиться, ведь не даст!
- На МВ нельзя прокатиться, Эдик.
- Да ну, это только говорят так. На комбайне "Нива" тоже вроде бы не
прокатишься, а я на нем в соседнюю деревню ездил.
- МВ передвигается во времени, - напомнил Пугаеву Илья. - Не в
пространстве, как мы привыкли, а во времени.
- Это лишнее, - махнул Эдик рукой. - Если хотите, лучшее время - это
то, в котором мы обитаем.
Подозреваю, Илья терпел при себе Эдика и ради таких откровений.
А новгородец обнаружил в Пугаеве совсем другие достоинства. Например,
потрясающую зрительную память. Если Эдик бывал с Ильей (новосибирским) в
знаменитом кабаке "Афины ночью", или в мрачных закоулках Пирея, или на
ночных сборных пунктах партии "Неа демократиа", или рассматривал на
древних мраморных плитах Айя-Софии знаменитые изображения дьявола и
ядерного взрыва, он передавал все это новгородцу настолько зримо, что
писатель восхищенно комкал пальцами свою волнистую рыжую бороду.
Новгородец искал в Эдике душу.
Но Эдику это было все равно. Он вовсе не собирался надолго оставаться
глазами новгородца и изрекателем сомнительных парадоксов для новосибирца.
Истинная, главная цель заграничного путешествия открылась перед Эдиком в
Стамбуле, когда впервые в своей жизни он узрел место, где можно купить
все.
Разумеется, этим местом оказался Крытый рынок, говоря по-турецки -
Капалы Чаршы.
Раскрыв рот, слушал Эдик древнюю басню о том, как на одном
иностранном корабле, пришедшем в Стамбул, вышел из строя некий весьма
точный и весьма засекреченный механизм. Каждый час простоя обходился
капитану в тысячу долларов. Тогда кто-то посоветовал капитану сходить на
Капалы Чаршы, заметив, что там в принципе можно купить не только нужный
ему механизм, но и весь его корабль в разобранном виде.
1 2 3 4 5 6 7 8