– Ну что ж, надеюсь, и я буду удивлен, – услышал Кобторн свой ворчливый голос. Он начинал ненавидеть этот город лютой ненавистью.
Удивление не заставило себя ждать. Оно явилось вместе с новым официантом, принесшим напитки. Этот был далеко не молод и двигался медленно и осторожно, тем не менее глаза его казались смышлеными. У Кобторна сразу отлегло от души – официант был и жив, и не спал.
– Вот это уже лучше! – вскричал он, как бы приветствуя напитки.
Но это было не лучше. В следующий миг, когда официант предъявил счет для подписи, Кобторн сразу почувствовал, что старикан был чересчур уж живой и бодрый. В его смышленом взгляде читалась издевательски насмешливая проницательность.
«Со мной-то все в порядке, но сколько еще вы встретите подобных мне – живых и не спящих?» – казалось, говорил он.
Официант почему-то знал, что старый Джердан мертв, а Морроу спит, и знал, что Кобторн тоже знает об этом.
Кобторну следовало что-нибудь сказать ему. И он произнес первое, что пришло на ум:
– Сегодня вечером вы дежурите допоздна?
– Нет, сэр. В семь кончаю.
Это было сказано уважительно, как и положено, но с прежней издевательской ноткой в голосе.
– В таком случае приходите-ка на наше собрание, – пригласил его Кобторн в хвастливой, грубоватой манере, в какой говорят очень важные особы. – Биконсфилд-холл, в восемь. Оно может стать целым событием. Я делаю там несколько весьма важных сообщений.
– Уверен, что так оно и есть, сэр, – спокойно сказал официант, и взгляд его затуманился. – Но сегодня вечером я занят. Наша небольшая группа собирается раз в месяц…
– Ах, вы собираетесь, да? – закричал Кобторн грубее, чем когда-либо в жизни. – И о чем же вы говорите – о коммунизме?
– Что вы, сэр! – Тут глаза официанта сразу округлились, и, как ни странно, у Кобторна создалось такое впечатление, что он их уже видел. – Ничего подобного, сэр. Что-нибудь еще? Благодарю вас, сэр.
Кобторн обрадовался, увидев, что официант уходит, но с его уходом почувствовал себя совершенно выдохнувшимся. Напитки не разбудили Морроу и не вернули старого Джердана к жизни. Сделав над собой усилие, Кобторн поговорил с ними о партии, передал им слова, сказанные ему не далее как накануне премьер-министром, рассказал два анекдота про лидера оппозиции. Но даже когда оба его собеседника смеялись, они все равно казались один мертвым, другой спящим. Тем временем с напитками было покончено. Наконец Кобторн зевнул разок-другой, и они ушли, заверив, что побеспокоят его не раньше, чем за четверть часа до собрания.
Он попытался читать свои тезисы, надеясь заучить некоторые места наизусть. В них содержался смысл, но не тот, какой ему сейчас требовался. Он не мог сосредоточиться. Теперь он был убежден, что его сосед по купе – полный мужчина с бледным лицом – применил к нему какой-то гипнотический прием. «Увидите сами», – сказал он, неким таинственным способом навязав ему свою волю. Конечно, смешно считать большую часть жителей Лидингтона либо спящей, либо мертвой. Это был какой-то фокус. Кобторн обнадежил сам себя, что действие гипноза, вероятно, скоро ослабнет. Выступление на многочисленном собрании перед мертвыми и спящими – такое могло присниться только в страшном сне. Как жаль, что этого пария нельзя напустить на лидеров оппозиции – и пусть бы он гипнотизировал их.
Отчасти желая выпить еще, отчасти желая посмотреть, что же будет дальше, он позвонил снова. И снова на вызов явился официант, хотя и более молодой, но все же казавшийся спящим. Кобторн просто повторил заказ, но когда официант вернулся с двойным виски и содовой, уже не мог промолчать.
– Что с вами происходит? – возмущенно спросил он.
– Пожалуйста, сэр, что вы имеете в виду? – с испуганным видом, заикаясь произнес официант. Но несмотря на это, он вроде бы так и не проснулся.
– Вы какой-то сонный, – строго сказал Кобторн.
Официант запротестовал, и его гладкий смуглый лоб покрылся испариной. Он вовсе не спит, заявил он, и занят по горло, так как обслуживает целых два этажа. И Кобторн был вынужден признаться самому себе, что в известном смысле крайне несправедливо бросать парню такое обвинение. Внешне ничто не выдавало, что он спит; он, бесспорно, выполнял свои обязанности добросовестно. И тем не менее, несмотря на пот и страх, все же казалось, что он принадлежит к великому множеству людей, живущих словно во сне. Именно эта мысль встревожила Кобторна, когда он отпустил официанта. Вот что, по-видимому, и имел в виду парень в поезде, так как существует точка зрения, которую он каким-то образом навязал Кобторну, будто основная масса людей только воображает, что живет и бодрствует, на самом же деле она либо мертва, либо спит.
Выпив залпом виски, Кобторн принял решение бросить вызов этому оскорбительному, широко распространенному мнению. Схватив свои тезисы и вскочив на ноги, он заставил себя вообразить, что уже стоит на трибуне внушительного Биконсфилд-холла и в ушах его все еще звучат аплодисменты нетерпеливой публики.
«Господин председатель, друзья!» – торжественно изрек он и пошел говорить свою речь, старый политикан, самонадеянный министр короны. Для затравки он отпустил парочку острот – и почти явственно услышал смех толпы, – а затем сделал несколько вступительных замечаний. Все шло хорошо. Наконец, он подошел к изложению своего заявления о новой политике правительства, сначала разъяснив ее общее направление, а потом коснулся роли, какую сыграет его собственное министерство. Он обнаружил, что ему почти что нет необходимости заглядывать в свои конспекты. Стандартные фразы приходили в голову без заминки и к месту; он был так же красноречив, как доходчив и убедителен. «Могу заверить вас, друзья мои!…» – прогремел он про себя, выкидывая руку и тыча указательным пальцем в гравюру, изображающую двух сторонников Регентства, которую, должно быть, повесили для украшения стены. И тут он умолк и застыл в ужасе: ему показалось, будто он говорит во сне.
Упав духом, он спорил сам с собой. Сидеть ли ему в этой мрачной комнате, стараясь преодолеть жуткий гипноз, или же рискнуть и сойти в ресторан, где чары могли рассеяться? Конечно, если они не рассеются, тогда ему придется еще хуже – весь вечер оставаться в плену у этого наваждения. Но в номере он был бессилен, и к тому же ему захотелось есть. Поэтому он позвонил и заказал столик, а затем проворно умылся и привел себя в порядок.
Основная часть столовой лидингтонского отеля «Мидлэнд» – большой зал, и хотя ее стиль свидетельствует о нелегком компромиссе между индийским дворцом и муниципальной баней с бассейном, она пользуется большой популярностью и почти всегда заполнена до отказа. Пальмы, водруженные в центре, служили маскировкой для тележек с сомнительными закусками, компотом, драченой. Трио изможденных дам исполняло мелодии Ноэля Коуворда и другие шедевры нашего века. С челом, омраченным политическими премудростями и государственными тайнами, Кобторн прошел к столику, удачно расположенному на равном расстоянии между пальмами и трио. Он увидел, что в столовой полно народу, но поначалу не обращал на своих сотрапезников никакого внимания, поспешив заказать легкую еду и еще порцию виски. Несколько минут он чувствовал себя намного лучше. Похоже, мир опять стал здравомыслящим. Он знал, что его узнали, и поглядывал на свою аудиторию. Смуглый виндзорец пришел и ушел. Пока все шло хорошо. Тут, хлебнув виски, он рискнул сосредоточить все свое внимание на окружающих.
Результат оказался катастрофическим. Из ста или около того человек, сидевших в столовой, только трое вроде были живы и не спали: мальчонка, обедавший с родителями, – оба они спали крепким сном, пожилой джентльмен, угощавший трех других, – все трое спали и одна виолончелистка. Из остальных присутствующих, считая обедающих и официантов, одна четверть была мертва и готова, к погребению, а три четверти ели, болтали и смотрели, так и не пробуждаясь от сна. У Кобторна не было на их счет никакого сомнения. Он отметил также, что вся комната вместе с находящимися в ней, казалось, отстояла от него непривычно далеко. При этом какая-то часть его самого не сидела за столом, а парила и, глядя сверху, видела все с ужасающей отчетливостью. Как в ночном кошмаре.
Если он с отчаяния переключал свое внимание и сосредоточивал его на себе, мрачные раздумья затемняли его сознание, прямо как небо – грозовые тучи. Собственная карьера представлялась ему памятником мирской суете. Он и его друзья были поставлены у власти избирателями, которые шли к урнам во сне, и сами они действовали и разговаривали в непробудном сне, ходили по кругу в министерство или из министерства, так и не открывая глаз. Дремлющие нации тщетно требовали мира и, как сонные, неминуемо шли к войне. Каждый аргумент за или против любой политики оказывался лишь бормотанием лунатиков. Кем был он, если не главой министерства, погруженного в сон? Издатели газет, так й не просыпавшиеся с детства, заказывали передовицы, которые восхваляли его или осуждали. Члены кабинета министров встречались похоже, словно жертвы какого-то эстрадного гипнотизера. Некоторые старейшие министры, сейчас он это понял, были мертвы уже многие годы. Притворяться, будто совершил в жизни нечто существенное, явно нелепо. Ему уже случалось чувствовать себя усталым и угнетенным, быть не в силах избавиться от ощущения, что ничего путного сделать не удастся. Теперь он ясно видел, что все они обманывают самих себя, что всякая суета, тревоги, крики абсолютно бесполезны; что подлинная свобода действий – мечта, что все они пешки, из личного тщеславия воображающие себя игроками в шахматы; что достигнутые результаты, непредвиденные и страшные, – следствие ходов, сделанных в каком-то невидимом мире. И – горькая мысль, повернувшая нож в его раненом «я» – единственными людьми, которые были живы и не спали, избавленные от этого проклятья, довлеющего над миром, являлись разные ничтожества – обносившийся фокусник, по ошибке принятый им за чокнутого, пожилой официант, мальчик, третьеразрядная виолончелистка…
Старый Дуглас Джердан и Морроу ждали его в вестибюле. Он убедился, что ему ненавистен уже один их вид. Морроу по-прежнему казался спящим, а Джердан – мертвее прежнего, если только это было возможно. Ну и парочка! Однако был ли он сам намного лучше? Только что, когда он вздумал репетировать свою речь в присущей ему манере, разве он внезапно не обнаружил, что делает это как бы во сне? Но потом, притворяясь, будто разговаривает или слушает мертвеца и спящего, сидя с ними рядом в машине, он напомнил себе, что большинство его слушателей сегодня вечером тоже будет спать, так что ему незачем валять дурака. Вот если бы он предстал перед многочисленными рядами слушателей, которые были живыми и бодрствующими и смотрели на него так, как это делал парень в поезде, вот тогда действительно было бы из-за чего волноваться. Одни психи, цинично подумал он, могут возражать против такой аудитории на политическом митинге. Так что ему остается только сохранять спокойствие, попытаться забыть об этом мертвом и спящем царстве и разыграть сцену выступления с важной политической речью, решил он, пока они подъезжали к служебному входу в Биконсфилд-холл.
Взбираясь по ступеням к длинной комнате позади трибуны, он старался взять себя в руки. Ему был слышен орган, громыхавший и скрипевший о том, что Англия вечна.
Они были тут, именно такие, как он и воображал, – старые мертвецы и спящие на ходу. Но тут обнаружилось и нечто неожиданное, нарочно, чтобы усложнить дело. На этот раз среди них находилась женщина – некрасивая, средних лет – жена Фрэнка Морли, одного из местных членов партии. Весельчак Фрэнк, присяжный шутник партии и палаты, оказался сегодня в числе спящих самым глубоким сном, тогда как о миссис Морли, которую Кобторн прежде не встречал, этого сказать было нельзя.
1 2 3