Мы откладываем лом и мотыгу и беремся за лопаты. Мои руки горят, но меня воодушевляет непонятная сила. Я рою изо всех сил и устанавливаю рекорд для Лазурного берега, где лопаты служат рабочим главным образом как подпорки.
Полчаса усилий. Фернейбранка не выдерживает.
— Ой, мамочка! — стонет он, садясь на ящик. — Вы меня совсем выжали, коллега. Я впервые рою землю не в саду, а в погребе. Я ничего не отвечаю, потому что достиг цели. Эта цель — скрюченный скелет, на котором еще сохранились куски тряпок, которые были платьем.
— Взгляните-ка, Казимир…
Он подходит, наклоняется и присвистывает.
— Это вы и рассчитывали найти?
— Пока не начал копать, нет. Меня привело сюда шестое чувство, оно мне подсказывало что-то в этом духе.
— Вы догадываетесь, кто это может быть?
— Ну…
Я указываю на Казимира и, наклонившись к скелету, объявляю:
— Позвольте вам представить комиссара Казимира Фернейбранка, миссис Мак-Геррел.
Глава 15
Доктор Гратфиг — крайне занятой человек, специалист по ревматизму. Это высокий тощий брюнет, веселый, как цветная фотография живодерни, носит очки в черной черепаховой оправе и имеет озабоченный вид, обычно свидетельствующий или о неприятностях в семейной жизни, или о больной печени.
На нашу просьбу прийти он откликается без восторга. Осмотрев скелет, кивает:
— Я совершенно уверен, что это моя бывшая пациентка. Я прекрасно знаю деформацию ее нижних конечностей, равно как и искривление позвоночника. Я видел достаточно много ее рентгеновских снимков, чтобы быть абсолютно уверенным. Некоторые из них хранятся у меня до сих пор.
Фернейбранка отпускает шутку:
— Если бы вы проявили немного терпения, доктор, то вам не пришлось бы делать эти снимки снаружи. Вот он, ее скелет, снимай не хочу.
Это ни у кого не вызывает улыбки, особенно у врача.
Мы выходим на свежий воздух, и я прошу доктора зайти с нами в соседнее бистро, чтобы поговорить в более подходящем месте, чем этот погреб-кладбище. Он заставляет себя упрашивать, но в конце концов соглашается.
Сидя перед большим стаканом минералки, он отвечает на наши вопросы.
— Вы практически единственный человек в Ницце, хорошо знавший Дафну Мак-Геррел, доктор. Что за человек она была?
— Она много страдала. Ее характер был таким же искривленным, как и ее ноги! Кроме того, будучи шотландкой, она являлась самой прижимистой из всех моих пациенток. Выплачивала мой гонорар с шестимесячным опозданием и с вечным брюзжанием, но при этом требовала к себе особого внимания. Представляете себе этот тип людей?
— Представляю. А ее племянница? Док снимает очки и протирает их крохотным кусочком замши.
— Очаровательная девушка, которой досталась роль несчастной сиротки. Мадам Мак-Геррел относилась к ней скорее как к прислуге, а не как к родственнице. — Расскажите мне о ней.
Мое сердце сильно бьется. Из нас троих я, несомненно, могу рассказать о Синтии больше всего.
— Она была доброй, милой, послушной… кроме разве что в конце. Мне показалось, в ее поведении появилось бунтарство. Видно, рабство у тетки стало для нее совершенно невыносимым. Однажды она меня попросила (тайком, разумеется) прописать старухе снотворное, потому что та не давала ей покоя даже по ночам.
— Вы это сделали?
— Да, и с тем большей охотой, что больная действительно нуждалась в нем. Она страшно страдала от ревматических болей…
— Синтия ни с кем не общалась?
— Насколько мне известно, нет. Я никогда не видел в их доме никого постороннего.
— Может быть, вы встречали Синтию с кем-нибудь в другом месте?
— Нет, Он вдруг замолкает, и я понимаю, что у него мелькнула какая-то мысль.
— Вы о чем-то вспомнили, доктор? — любезно настаиваю я.
— Действительно.
— Я вас слушаю.
— Дело в том…
— Речь идет об очень важном деле. Совершено уже два убийства, и ваш долг рассказать мне все…
— Ну что ж, представьте себе, что однажды вечером, скорее даже ночью, когда мы с женой возвращались от друзей из Каина, я заметил девушку на улице.
— Сколько могло быть времени?
— Часа два ночи.
— Где она была?
— Она выходила в обществе мужчины из ночного бара “Золотая дудка”, довольно сомнительной репутации.
— Вы уверены, что это была именно она?
— Тем более уверен, что она меня узнала и спряталась за своего спутника.
— Как он выглядел? Врач пожимает плечами.
— Я не успел его рассмотреть. Я так удивился, встретив эту девушку в такое время в подобном месте… Однако мне кажется, это был довольно молодой и довольно высокий парень…
Я позволяю себе похлопать его по согнутому плечу, так велика моя радость.
— Вы оказали полиции большую услугу, доктор. Спасибо!
— Это здесь, — говорит мне Фернейбранка, показывая пальцем на низкую дверь, к которой надо спуститься по четырем ступенькам.
Изнутри доносятся звуки музыки и шум голосов. Светящаяся вывеска над дверью изображает стилизованную дудку, над которой идут неоновые буквы: “Золотая”.
— Что это за заведение?
— Пфф, не более сомнительное, чем многие другие. Здесь есть всего понемножку: туристы, местная “веселая” молодежь…
Он показывает на ряд из примерно пятидесяти мотоциклов, выстроившихся у стены заведения.
— А блатные?
— Тоже, но ведут себя тихо.
Мы заходим. В этой норе так накурено, что в нее не согласился бы войти ни один шахтер даже за месячное жалование.
Из проигрывателя рвется истеричная музыка. На танцевальной дорожке, размером чуть больше почтовой марки, трутся друг о дружку несколько парочек, нашептывая обещания, которые тут же начинают выполнять. У стойки толпа. Несколько типов расступаются, давая нам дорогу. По-моему, комиссара здесь хорошо знают.
Бармен, длинный лысый мужик с большим носом, подмигивает ему.
— Приветствую, господин комиссар. Какой приятный сюрприз… Вам, как обычно, маленький стаканчик?
Фернейбранка краснеет из-за присутствия рядом знаменитого Сан-Антонио, которого воспринимает как сурового пуританина.
— Точно, — отвечает Казимир и делает знак бармену. — Мы можем поговорить, Виктор?
Виктор без радости кивает. Должно быть, он постукивает, скорее даже стучит вовсю, но не на публике же. Он наливает нам два стаканчика и подходит, скребя затылок.
— Да?
Я достаю из кармана водительские права Синтии, которые сохранил у себя после гоп-стопа Толстяка, и показываю на фотку:
— Вы знаете эту девушку?
Виктор кивает своей физией термита-туберкулезника.
— Ага, вроде бы знаю, но уже давно ее тут не видел.
— Расскажите нам немного.
— О чем?
— О том, как она себя вела, когда заходила в “Дудку”… Он качает головой:
— Странная киска. Пришла как-то вечером совсем одна, села за столик в глубине зала и заказала виски. Она была похожа на лань, вырвавшуюся из загона. Выпила, закрыв глаза, закашлялась, потом расплатилась и ушла. Все заняло каких-то три минуты.
— А потом?
— Она вернулась на следующий вечер. На этот раз сидела дольше и выпила два скотча. Ребята пытались ее снять, пригласить потанцевать, но она им не отвечала. Это стало у нее привычкой. Малышка приходила каждый день. Когда в десять вечера, когда в час, а То и позже… По-разному.
Еще бы, черт возьми! Она дожидалась, пока заснет старуха. Для этого она и просила у Гратфига снотворное для тетушки Дафны. Она задыхалась в своей тюрьме, и “Дудка” стала для нее отдушиной.
— Продолжайте, старина, вы очень увлекательно рассказываете.
— Правда? — жалко улыбается бармен, бросая на меня взгляд, кривой, как штопор.
— Считайте это официальным заявлением.
— Так вот, через некоторое время ее закадрил один малый.
— Кто?
— Пфф, один бывший актеришка, без особых талантов. Продулся в казино и с тех пор промышлял по маленькой…
— Что вы подразумеваете под “промышлял”? Бармен косится на Фернейбранка. Мой коллега подбадривает его кивком, и тогда парень засовывает в ноздрю палец.
— Он работал с наркотой?
— Я понял, что да, — уклоняется он от прямого ответа.
Звенья цепочки соединяются одно с другим со скоростью, превышающей световую.
— Как его заглавие?
— Ну, вы знаете…
Фернейбранка раздраженно прищелкивает языком.
— Колись, сынок, — сухо советует он, — тебе не впервой.
— Его звали Стив Марроу.
— Это его настоящее имя?
— Думаю, да. А вообще я с его свидетельства о рождении ксерокс не снимал.
— Где он здесь кантовался?
— В гостинице “Приморская сосна”.
— И вы говорите, он соблазнил малышку?
— В два счета, может, потому, что тоже был англичанином. Эта девочка была такой строгой, что не отвечала даже тем парням, которые заговаривали с ней вежливо, а в его объятия упала, так сказать, как перезревший плод с ветки.
— Красивая метафора. Что дальше?
— Дальше ничего… Они какое-то время продолжали встречаться, а потом исчезли. Я осушаю свой стакан.
— Налейте-ка нам по новой, мой славный Виктор, и выпейте с нами.
— В какой гостинице вы собираетесь остановиться? — вдруг беспокоится Фернейбранка, когда мы выходим из “Золотой дудки”, выпив в ней немало стаканчиков.
Говорит он с трудом. Его язык явно хочет обскакать полет мысли.
— Думаю, — отвечаю я, — что мне прекрасно подойдет гостиница “Приморская сосна”.
Глава 16
Стоит темная шотландская ночь, экономно расходующая свет звезд, когда я останавливаю свою шикарную “бентли” недалеко от дома, в котором живет мамаша О'Пафф. На лугу клонится под ветром трава, ухают совы, вокруг озера квакают лягушки.
Справа на горизонте, как мощная крепость, возвышается массивный силуэт Стингинес Кастла. Меня бы нисколько не удивило, если бы по этой равнине прошло привидение. Действительно странный уголок.
Бывшая путанка из Монружа живет в жалком старом домишке, открытом всем сквознякам. Стекла в нем в трещинах и заклеены бумагой, что придает жилищу еще более жалкий вид.
Я складываю руки рупором и замогильным голосом зову:
— Берю!
Никого! Я свищу, стучу в дверь, в стекла, в ставни все напрасно. Спорю на что хотите, Берю и Глэдис нализались виски. Я толкаю дверь, и она с удивительной покорностью распахивается, как студенческая демонстрация перед полицейской машиной.
Бледный свет звезд позволяет мне различить посреди комнаты светлую массу. Я включаю свет и вижу Глэдис, развалившуюся на полу. Ее голова лежит прямо на разошедшихся досках, одна рука вытянута, юбки задрались, рот широко открыт. Эта почтенная жрица любви сильно изменилась. При той роже, что у нее сейчас, ей только и оставалось, что уехать в Шотландию. На мой взгляд, ей бы следовало забраться куда-нибудь посевернее, в Исландию или в Берингов пролив, потому что теперь она совершенно непригодна к употреблению.
Ее морда, покрытая фиолетовыми прыщами, распухла, волосы, которые она больше не красит, похожи на парик гвардейца эпохи Луи Шестнадцатого. Это — пьянчужка во всей ее омерзительности.
Она храпит, как работающий бульдозер.
Я зычным голосом зову:
— Берю!
Потом в надежде привести этого алкаша в чувство кричу:
— Старшего инспектора Берюрье к телефону! Ноль. Я осматриваю хибару. На это не требуется много времени, так как в ней лишь две жалкие комнатушки. Толстяка там нет, однако на куче ящиков я замечаю его чемодан. Хижина провоняла копченой селедкой, табаком и старой резиновой обувью.
Я возвращаюсь к лежащей на полу даме и деликатно трогаю ее мыском ботинка.
— Мадам Глэдис, вас не затруднит очнуться на пару секунд? Мне нужно с вами поговорить.
Хренушки! Баба продолжает храпеть. Тогда доблестный комиссар Сан-Антонио берет за ручку ведро и идет к ближайшему колодцу за водой.
Ледяной душ — это лучший способ приводить пьяных в чувство.
Она фыркает, чихает, открывает один глаз и начинает изрыгать ругательства.
— Уже лучше, Глэдис? — справляюсь я любезным тоном. Ее мутный глаз тяжело смотрит на меня. Я поднимаю ее за блузку и прислоняю к стене, но ее голова падает на грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20