Он всматривался в наступающие сумерки и думал: "Наверное, это очень страшно, когда волки перебирались на остров по льду. Темнота - и только зеленые глаза горят..."
Когда оленеводы взобрались на вершину сопки, которая была как бы центром всего острова, Темин сказал:
- Сейчас палить начнут. Они вниз побежали, к берегу.
- Почему ты думаешь?
- А я не думаю. Я слышу.
Сизов покачал головой недоверчиво, но в это время раздался сухой треск автоматных очередей.
- Сейчас вниз бегом! - крикнул Темин.
И он первым бросился вниз, на ходу взводя курки ружья. Темин бежал по белому насту снега. Луна стояла высоко в небе, окруженная радужным сияньем, и светила ярко, словно фонарь на улице. Сизов бежал следом за Теминым, опустив голову. Он с разбегу натолкнулся на плотника, чуть не повалил его и, рассердившись, крикнул:
- Ты что, Титыч?
Тот, не отвечая, вскинул ружье к плечу и замер, весь напружинившись. Прямо на него несся волк, мотая головой из стороны в сторону. Зверь несся прямо на Темина, потому что только здесь он мог прорваться через цепь и уйти в глубь острова.
Сизов сорвал с плеча ружье и, не целясь, выстрелил. Волк сел в снег и посмотрел на Темина круглыми зелеными глазами. Потом поднялся и пошел вперед, но теперь уже медленно. Он теперь не мотал головой, а весь подбирался для прыжка, последнего прыжка отчаянья.
Темин негромко кашлянул, и волк замер. Этого короткого мгновенья оказалось достаточно для того, чтобы Темин выстрелил. Волк ткнулся мордой в снег, задергался, оскалился и замер.
Всего в ту ночь перебили двадцать семь волков.
- Смотри, сколь их было, - удивленно сказал кто-то, - сила целая волков была, а задрали только двух.
Темин покачал головой и сказал:
- Дурак ты, паря. В жизни так завсегда бывает. Один гад хорошего человека никогда не одолеет. А десять - одолеют. Это я точно говорю.
- Так то ж люди...
- Обратно ты дурак, - рассердился Темин. - Чем олень не человек? - Он опустился на колени перед убитым волком, заглянул ему в оскаленную пасть и коротко сказал:
- Гад!
5
Следующей зимой волки снова пришли на остров. Они зарезали Зоську ручную оленуху. Она гуляла с сыном, и волки напали на них, когда олененку было некуда спрятаться. Зима выдалась снежная, и даже восточные склоны сопок были белыми, а не желтыми, как обычно. Ветер тоже не смог сдуть снег; перед этим была ростепель, а потом подморозило и остался хрясткий наст, ослепительно яркий и под солнцем и под луной.
Олененку некуда было спрятаться. Тогда Зоська стала отманивать волков на себя.
Олененок побежал к дороге, а Зоська осталась на месте. Волки бросились к ней.
Зоська вся дрожала, и ноздри у нее вздрагивали и глаза косили. Она переступала копытцами и все следила за тем, далеко ли убежал сын. А потом побежала сама. Но она побежала слишком быстро, и волки остановились в растерянности. Они стали оглядываться назад, на олененка. Ему осталось до шоссе метров триста, не больше.
Зоська заметила, что волки остановились. Тогда и она стала. Она смотрела на волков, а они смотрели на нее. А олененок убегал все дальше и дальше. Два волка повернули к олененку. Тогда Зоська свистнула и пошла навстречу волкам. Двое, увидав это, остановились и бросились следом за остальными к оленухе. Зоська не стала убегать, потому что боялась за сына. И волки сшибли ее, и на снегу осталось большое красное пятно и еще клочья шерсти...
Олененок прибежал в поселок и остановился около дома Сизова. Залаяли собаки.
Сизов выскочил на крыльцо, увидал олененка и принес его в дом. Сын Сизова, Алеша, назвал олененка Быстрым. Он уложил его спать на теплой веранде. С тех пор Быстрый жил в доме у директора.
6
Сизов открыл дверь своего дома, снял пальто и прошел в комнаты. Его чемодан стоял около книжного шкафа. На тахте лежала белая пижама.
"Белов предупредил, - подумал Сизов. - Значит, все уже знают, что я вернулся".
Он заглянул на кухню. Сухонькая старушка с огромными руками хлопотала у плиты.
Увидав Сизова, она отерла губы кончиками белого платка и поклонилась по-сибирски, в пояс. Сизов обнял старуху и, трижды поцеловав ее, спросил:
- Где Алешка?
- В школе.
- Что, шесть уроков?
- Да нет, пять. Он потом на оленник пошел. Они там чего-то шевуют...
- Шефствуют, - поправил ее Сизов.
Тетя Лида обрадованно закивала головой и, оглядев Сизова, снова отерла кончиками платка слезы со щек.
- Помоетесь, Кирилл Семеныч?
- Помоюсь. А где Николас?
- Да где же ему быть? На оленнике. И Алешка у него.
- Так я помоюсь, а ты сбегай за ним, тетя Лида. Позови ко мне.
Звеньевой оленеводов Николас и директор Сизов были людьми одной судьбы. Они познакомились лет десять тому назад, когда Сизов ездил в Сихотэ-Алинский заповедник. С таежного кордона Майгыз он возвращался верхом вместе с объездчиком Николасом. Лицо у объездчика было иконописное: огромные глаза, мягкие волосы, расчесанные на прямой пробор, и крючковатый нос, чуть свернутый вправо. В седле Николас держался, отвалившись назад, лихо, совсем по-казацки.
Три ночи, проведенные с человеком с глазу на глаз в пустом таежном зимовье, знакомят людей лучше, чем иные годы в городе.
Поначалу Николас был молчалив и сдержан; Постепенно он разговорился. Он стал рассказывать Сизову о том, как удэге шьют свои улы - мягкие мокасины, как они кладут туда траву, специальную ульную траву, и ходят по снегу долгие часы, не зная холода. Он рассказывал Сизову о том, почему синяя вода ключа Майгыз закипает сразу же, как только поставишь котелок на огонь. Николас объяснял, зачем надо пить настой чаги, отчего по вечерам кричат серые сойки, почему Полярная звезда пылает в предрассветном сине-красном небе так отчаянно ярко и будто все время перемигивается с людьми загадочно и хитро.
Он о многом рассказывал Сизову и многое объяснял, по-своему, спокойно и вдумчиво, как человек, научившийся мыслить вслух. А человек, размышляющий вслух, должен быть мудрым и чистым, иначе он будет злым негодяем. Мысль, высказанная вслух, должна быть честной и должна идти от внутренней убежденности.
Он о многом рассказывал Сизову, этот худой иконописный Николас, во время их одинокого таежного житья на кордоне Майгыз. А когда Сизову пришло время улетать обратно на свой остров, Николас сказал:
- Я заседлаю коней и провожу тебя к аэродрому.
Они ехали по чащобе молча. Когда выбрались к тропе, которая шла вдоль по берегу реки, Николас сказал:
- Во-он, видишь, у того распадка на меня вышел тигр.
Сизов посмотрел на распадок между сопками, на стеклянное безмолвие льда и зажмурился: солнце играло с рекой в жмурки, слепило глаза сотнями острых зеркальных бликов.
- Я ловил рыбу, - рассказывал Николас, - продолбил три лунки и ловил форель. А еще попадались гольцы. Я сидел на корточках и дергал тюкалку. А потом у меня устала рука. Я поднялся и, оглянувшись, увидал, как у лунки, в пяти метрах от меня, стоял уссурийский тигр и пил ледяную воду. Тигр был рыжий, большой, с белыми усами. Мне захотелось убежать, а ноги стали ватными. Я заплакал от страха. И еще от обиды.
- Какая же тут обида? - удивился Сизов.
- Подожди, - остановил его Николас, - я тебе потом объясню. Так вот, я заплакал от обиды. А тигр облизнулся, засмеялся и ушел. - Николас посмотрел на Сизова исподлобья и, закурив, сказал: - Ты напрасно так улыбаешься. Я говорю правду: он засмеялся, этот тигр. Знаешь, как злые учителя смеются над слабыми учениками.
Сизов вспомнил своего учителя черчения. Тот всегда смеялся над теми, кто не умел соединять абсолютной прямой точки "а", "в", "с" и строить из них треугольник. И всегда вместе с ним смеялся отличник Фаддей, который умел проводить абсолютные прямые. Только Фаддей смеялся куда злее, чем сам чертежник. Сизов поверил Николасу, и Николас почувствовал это.
- Когда тигр ушел, я смог двигаться. И я побрел к себе в зимовье. Я там жил вдвоем со слепым стариком Никодимом. Он тоже раньше был объездчиком. Теперь он умер.
"Дай мне закурить", - попросил я его.
Старик достал кисет.
"Встретился ты с тигрой, однако", - сказал он мне.
Старик свернул мне цигарку и вытянул руку совсем в другую сторону, не туда, где я стоял. Он долго ждал, пока я возьму цигарку, а когда я взял, он повторил: "Это точно, повстречался ты с ней..."
И стал он мне тогда тихие слова говорить, какие-то необыкновенно добрые, спокойные и ласковые. Редко так люди говорят и правильно делают.
- Почему? - удивился Сизов.
- Потому что людям надо говорить правду, - ответил Николас, - а правда сурова. И надо, чтобы ее не боялись.
Николас долго молчал, а потом, когда под сопкой показался маленький домик аэропорта, он заговорил.
- Когда я был егерем в Аскания-Нова, - все еще смеясь, сказал Николас, - у меня была жена. Она красивая была очень. А я был молодой, добрый и слишком уж любил ее. И поэтому она стала мне изменять. Женщина всегда изменяет доброму и всегда любит злого. Женщина думает, что злость - это признак силы, и сама даже не понимает, как она не права. Когда я вернулся с объезда и застал ее с другим, я сбежал из дому. Я бежал и плакал. И прибежал я к своему деду, и он стал мне говорить такие же слова, как и слепой Никодим. Я слушал его и плакал. А когда грек плачет, тогда он перестает быть мужчиной. Я уехал после этого из Аскания-Нова сюда, на Дальний Восток, и стал думать, что изменился и сделался сильным. А встретив тигра, понял, что все это не так. Меня обманула женщина, которую я любил, - я плакал. Я увидал тигра - и тоже насмерть перепугался. И тоже плакал, но уже не от страха, а от обиды, понимаешь меня?
- Я понимаю, - ответил Сизов.
- И оба старика - черт их совсем подери, хотя стариков и нельзя поминать плохо, - по-одинаковому утешали меня, вместо того чтобы сказать правду. Со стариками любое горе и любую обиду спокойно примешь, потому что старики мудры. Только ведь и они пугались тигров и их обманывали женщины. И у них тоже были свои старики, которые говорили неправду, чтобы правда не казалась такой жестокой.
До аэродрома Сизов и Николас ехали молча. На прощанье Николас сказал:
- Будь здоров, Кирилл. Сизов обнял его и ответил:
- Будь и ты здоров.
- Не бойся тигров, - пошутил Николас, - и не бойся, когда тебя обманет женщина, которую ты любишь.
Сизов усмехнулся и сказал:
- Меня уже обманула женщина. Только я ничего не боюсь, потому что у меня есть сын.
Николас изумленно посмотрел на Сизова, а потом, рассмеявшись, посоветовал:
- Только ты не ходи к старикам за советом. Даже к таким, как я.
- Не буду! - ответил Сизов.
И - улетел во Владивосток.
А через месяц Николас перебрался с таежного кордона Майгыз на остров, к Сизову.
7
Николас за последние два года сильно поседел. А за те месяцы, что Сизова не было на острове, у Николаса поседели и усы, совсем еще, кажется, недавно черные, как вороново крыло.
- Ты получил мое письмо? - спросил Сизов, поздоровавшись.
- Да, - ответил Николас, - я получил твое письмо. Оно - глупое. Умирают только те, которые боятся смерти. Или ждут ее.
- Закрой дверь, - попросил Сизов, - тетя Лида услышит.
Николас закрыл дверь.
- Сядь, - сказал Сизов, - нам надо поговорить, пока не прибежал Алешка.
Николас садиться не стал. Он отошел к окну. На подоконнике стояли горшки с цветами и две вазы с багульником. От веток багульника пахло свежевыстиранным бельем.
- Слушай, - сказал Сизов, - у меня лейкоз. Это значит - белокровие. Мне осталось месяц, два. От силы три. Потом ты переедешь в мой дом и будешь жить с Алешкой. И не подпускай к нему его мать. Она, наверное, захочет взять его, чтобы получать пенсию. У Алешки будет большая пенсия, потому что меня избрали в академики.
- Я читаю газеты...
Сизов хмыкнул и сказал:
- Тем более.
И вдруг Николас начал смеяться.
- Перестань, - поморщился Сизов, - хватит тебе.
Николас по-прежнему смеялся.
- Перестань! - громко, по слогам выкрикнул Сизов, и шея у него побагровела.
1 2 3 4 5