Что и делал с редкой ловкостью и не менее редкой удачей, потому что его ни разу не удалось поймать с поличным. Знавал он и лучшие и худшие времена. За грабежом могла последовать подделка чеков.
Он постарел, понял, что в большинстве столиц он уже появляться не может, потому что занесен в черные списки всех крупных отелей, где он привык действовать.
– И тогда вспомнил о своем брате?
– Да. Два года назад контрабанда золота перестала быть прибыльным делом, а он именно этим тогда занимался. А вот фальшивые паспорта, особенно американские, стали стоить астрономические суммы. Он и решил, что переплетчик, умеющий делать тиснения гербов, неплохо справится с гербовыми печатями.
– Меня удивляет, как Стёвельс, который ни в чем не нуждался, мог на это согласиться. Если только он не живет двойной жизнью, о которой мы ничего не знаем.
– Нет у него никакой двойной жизни. Нищета, страшная, настоящая, которую он испытал в детстве, порождает два типа людей: скряги и моты. Но чаще встречаются скряги, испытывающие такой страх при мысли, что для них могут наступить тяжелые времена, что они способны на все, лишь бы обезопасить себя от нужды.
Или я сильно ошибаюсь, или это именно такой случай. Впрочем, список банков, где лежат вклады Стёвельса, убеждает нас в этом окончательно. Я уверен, что он и не думал скрывать свое богатство, ему в голову не приходило, что он может попасться. Но он не доверял банкам, боялся национализации и девальвации и потому открыл счета в разных местах.
– А я думал, что он практически не расставался с женой.
– Так оно и было. Зато она регулярно оставляла его дома одного, и я истратил массу времени, прежде чем выяснил это. Каждый понедельник после обеда она шла в прачечную у Вэр-Галан и стирала белье. Почти каждый понедельник появлялся Мосс со своим чемоданом, а если он приходил раньше, то сидел в кафе «Табак Вогезов» и дожидался, пока невестка уйдет.
У братьев для работы оставалось полдня впереди.
Инструменты и компрометирующие документы на улице Тюренн не хранились. Мосс уносил их с собой.
Иногда в тот же понедельник Стёвельс успевал сбегать в банк и положить деньги на счет.
– Я не понимаю, какую роль в этой истории играли дама с ребенком, графиня Панетти…
– Я к этому подхожу, господин следователь. Я вам сразу рассказал про чемодан, потому что он не давал мне покоя с самого начала. А с тех пор как я узнал о Моссе и начал подозревать, чем он занимается, меня стал еще больше интересовать другой вопрос, – почему двенадцатого марта, во вторник, ни с того ни с сего банда, чувствовавшая себя спокойно, вдруг пришла в такое волнение, что мгновенно разлетелась? Я имею в виду инцидент в Антверпенском сквере, свидетелем которого случайно оказалась мадам Мегрэ.
Еще накануне Мосс спокойно жил в снятой им комнате на бульваре Пастера. Левин и ребенок обитали в «Приятном отдыхе», куда каждое утро приходила Глория, чтобы увести ребенка гулять. И вдруг во вторник около десяти утра Мосс приходит в «Приятный отдых», где раньше из осторожности, несомненно, никогда не появлялся.
Тут же Левин собирает вещи, спешит на Антверпенскую площадь, зовет Глорию. Та бросает ребенка и следует за ним. После обеда все они бесследно исчезают.
Что же произошло утром двенадцатого марта? Позвонить Моссу никто не мог, потому что телефона там, где он жил, не было. Ни я, ни мои инспектора не предприняли тогда ни одного шага, который мог бы спугнуть банду, да мы и не подозревали о ее существовании.
Франс Стёвельс сидел в Сайте. Но что-то все же произошло. И только вчера вечером, вернувшись домой, я по случайности получил ответ на этот вопрос.
У следователя Доссена так отлегло от сердца, когда он узнал, что не держал в тюрьме невинного человека, что он теперь слушал Мегрэ с блаженной улыбкой, словно тот рассказывал ему сказку.
– Моя жена прождала меня вчера весь вечер и решила заняться своим любимым делом. Она собирает статьи из газет, где речь идет обо мне, и делает это еще более обстоятельно с тех пор, как бывший шеф уголовной полиции выпустил свои мемуары. «Вдруг и ты напишешь свои когда-нибудь на пенсии», – всегда говорит она, если я уж очень издеваюсь над этим ее пристрастием. Так вот, вчера вечером, вернувшись домой, я увидел на столе банку с клеем и ножницы. Приходя, что называется, в себя, я поглядывал на то, чем занималась жена, и через ее плечо увидел в одной из заметок – она как раз собиралась вклеить ее в альбом – фотографию, о существовании которой не помнил. Она была сделана три года назад каким-то нормандским журналистом: мы с женой провели несколько дней в Дьеппе, и он застиг нас на пороге пансиона, где мы жили. Удивило меня то, что эта фотография напечатана в иллюстрированном журнале.
«Ты не читал этой статьи? – спросила жена. – Тут о твоих первых шагах и методах работы».
Там были и другие фотографии, на одной из них я даже с длинными усами – я тогда работал секретарем в комиссариате.
«Когда это было напечатано?» – спросил я.
«Да на прошлой неделе. Мне некогда было показать тебе. Ты же и дома-то не бывал все это время». Короче говоря, господин Доссен, статья появилась в парижском еженедельнике, продававшемся в киосках утром двенадцатого марта, во вторник. Я немедленно отправил одного из своих ребят к людям, у которых жил в это время Мосс, и они подтвердили, что младшая из сестер приносила ему журнал вместе с молоком примерно в половине девятого утра и что за завтраком Мосс листал этот журнал. Тут-то все и становится совершенно понятным.
Ясно, зачем Глория подолгу сидела на скамейке в Антверпенском сквере.
После двух убийств и ареста Стёвельса банда, разбежавшись по разным углам, затаилась. Без сомнения, Левин сменил не один отель, прежде чем поселился на улице Лепик. Из осторожности он никогда не появлялся на людях с Глорией, они даже не ночевали в одном месте. Мосс, должно быть, каждое утро отправлялся за новостями на Антверпенскую площадь, ему достаточно было присесть на другом конце скамейки. И тут, как вы уже знаете, моя жена три или четыре раза подряд усаживается на эту самую скамейку, ожидая своей очереди к зубному врачу. Женщины знакомятся, болтают. Мосс, возможно, и видел мадам Мегрэ, но не обратил на нее внимания.
Судите сами, как он реагирует, когда из журнала выясняется, что голубушка, сидевшая с ними на лавочке, не кто иная, как жена комиссара, который ведет дело Стёвельса. Предположить, что это случайность, он не мог, верно? И, естественно, подумал, что мы напали на след и я поручил жене эту деликатную часть работы. Он бросился на улицу Лепик, к Левину, который кинулся предупредить Глорию.
– Но из-за чего они ссорились?
– Возможно, из-за ребенка. Может, Левин не хотел, чтобы Глория забирала его, рискуя тем, что ее арестуют. А она настояла на своем и вернулась за малышом, но сделала это с максимальными предосторожностями.
Зная все, я склоняюсь к мысли, что, когда мы их найдем, они не будут вместе. Они думают, что мы знаем Глорию и ребенка, но не имеем понятия о Левине. Он, должно быть, уехал в одну сторону, а Мосс – в другую.
– Вы надеетесь до них добраться?
– Может быть, завтра, а может быть, и через год. Вы же знаете, как это бывает.
– Вы все еще не сказали, где был обнаружен чемодан.
– Думаю, вы предпочтете не знать, как мы стали его обладателями. Я действительно был вынужден прибегнуть к не совсем законным методам. Беру на себя ответственность целиком и полностью, но вы бы этого не одобрили. Знайте только, что компрометирующий Стёвельса чемодан вынес от него сам Лиотар.
Мосс почему-то принес этот чемодан на улицу Тюренн в ночь с субботы на воскресенье и там его и оставил. Франс Стёвельс засунул чемодан под стол в своей мастерской, полагая, что никто его там не заметит.
Двадцать первого февраля под каким-то предлогом туда проник Лапуэнт и осмотрел квартиру.
Заметьте, Стёвельс не мог связаться с братом, да и ни с кем из банды, вероятно, и предупредить их не мог. У меня на этот счет есть свои соображения. Он, должно быть, не знал, как избавиться от чемодана, предполагал вынести его, когда стемнеет, и тут пришел Лиотар, о котором он никогда и слыхом не слыхивал.
– Но как Лиотар что-то прознал?
– Проговорился один из моих ребят.
– Кто-то из инспекторов?
– Я на него не сержусь, и очень маловероятно, чтобы это могло повториться. Так вот, Лиотар предложил свои услуги, и даже куда больше – он унес с собой чемодан, чего нельзя было ожидать от члена Коллегии адвокатов.
– У него вы чемодан и нашли?
– У Альфонси, которому он его передал.
– Так к чему мы в результате пришли?
– Да ни к чему. Я хочу сказать, что мы о главном, то есть об убийствах, ничего не знаем. Человек был убит на улице Тюренн, а еще раньше была убита графиня Панетти в своей машине неизвестно где. Вы, наверное, получили доклад доктора Поля, обнаружившего пулю в черепе у старухи. Кое-какие сведения из Италии я все-таки получил. Кринкеры больше года назад развелись в Швейцарии, потому что в Италии это невозможно. Дочери графини Панетти понадобилась свобода, чтобы выйти замуж за американца, с которым она теперь и живет в Техасе.
– С матерью она не помирилась?
– Хуже того. Графиня еще больше рассердилась на нее. Кринкер – человек из бедной, но благородной венгерской семьи. Часть зимы он провел в Монте-Карло, безуспешно пытаясь сделать состояние на игре. Он приехал в Париж за три недели до смерти своей тещи и жил сначала в «Комодоро», а затем переселился в маленькую гостиницу на улице Комартен.
– Как долго была Глория Лотти на службе у графини?
– Месяца четыре, а может, и пять. Это точно не установлено.
В коридоре послышался шум, и судебный исполнитель объявил, что подследственный прибыл.
– Я скажу ему все это? – спросил Доссен, на которого снова обрушились все его обязанности.
– Одно из двух: он либо заговорит, либо будет молчать дальше. Я имел дело с несколькими фламандцами и понял, что они очень трудно раскрываются. Если он решит молчать, нам придется повозиться с ним не одну неделю, а то и еще больше. Придется ждать, пока отыщется хоть один из четверых, Бог знает, где засевших.
– Четверых?
– Мосс, Левин, женщина и ребенок. Быть может, именно ребенок дает нам самые большие шансы на успех.
– Если только они от него не избавились.
– Раз уж Глория отправилась забирать его из рук моей жены с риском быть арестованной, значит, она очень дорожит им.
– Вы думаете, это ее сын?
– Я в этом убежден. Не стоит думать, что преступники не такие же люди, как и все прочие, что они не могут иметь детей и любить их.
– Сын от Левина?
– Вероятно.
Доссен, поднимаясь, улыбнулся, и вышло это у него как-то смиренно и в то же время лукаво.
– Похоже, настало время для перекрестного допроса? Я, увы, не большой специалист по этой части.
– Если вы сочтете возможным, я попробую кое-что объяснить Лиотару.
– Чтобы он посоветовал своему клиенту говорить?
– Сейчас это в их общих интересах.
– Мне не приглашать их пока?
– Через минуту.
Мегрэ вышел и сердечно сказал человеку, сидевшему справа от двери:
– Здравствуйте, Стёвельс.
Как раз в эту минуту в коридоре появился Жанвье с Фернандой, от волнения не находившей себе места.
Инспектор не решался позволить жене сесть рядом с мужем.
– У вас будет время поболтать, – сказал им Мегрэ. – Следователь еще не освободился.
Он увлек за собой Лиотара, и они заговорили вполголоса, вышагивая взад-вперед по коридору, где почти у каждой двери стояли полицейские. Длилось это не больше пяти минут.
– Когда соберетесь войти, постучите.
Мегрэ один вошел к следователю, оставив Лиотара, Стёвельса и Фернанду за разговором.
– Каков результат?
– Сейчас узнаем. Лиотар там, очевидно, вовсю старается. А я вам состряпаю отчет, где все расскажу о чемодане, а о причастности Лиотара даже не упомяну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19