Я был удивлен: во-первых, я не практикую, как лечащий врач, а во-вторых, я не обнаружил у пациентки никакой болезни… Еще больше меня поразило то, что выяснилось из беседы с ней: ей были известны все мои привычки, все жесты и поступки, вплоть до малейших причуд; я ничего не мог понять до тех пор, пока, войдя в свой кабинет, не заметил ее окна…
Буду краток, комиссар… Как бы это ни казалось нелепо, мисс Уилфур влюбилась в меня, как может влюбиться женщина ее лет, живущая вдвоем со старухой в огромном унылом доме, – влюбилась истерично, страстно…
Еще два раза ей удалось меня заманить… Я осматривал ее, а когда склонился, чтобы послушать легкие, она вдруг притянула к себе мою голову и поцеловала в губы…
Наутро я получил письмо, которое начиналось словами: «Мой дорогой…» А более всего меня смущает следующее: мисс Уилфур, кажется, убеждена в том, что мы – любовники!
Могу уверить вас в обратном. Со времени последней встречи я ее избегаю. Я едва не выставил ее за дверь этого кабинета, куда она явилась, упорно преследуя меня, а жене не рассказал по двум причинам: из профессиональной сдержанности и чтобы не возбуждать необоснованной ревности…
Больше мне ничего не известно… Я сказал вам все, как и собирался… Я никого не обвиняю!.. Я не понимаю ничего!.. Но я отдал бы десять лет жизни, чтобы моя жена не узнала…
Теперь Мегрэ понял, что спокойствие, с которым молодой врач начал разговор, было деланным, напускным, стоило тому огромных усилий воли, – комиссар видел, что бедняга вот-вот разразится рыданиями.
– Проводите расследование… Я не хотел бы влиять на его исход.
Когда Мегрэ пересекал холл, дверь распахнулась, и двое детишек, мальчик и младшая девочка, весело хохоча, пробежали мимо. Мартен проводил комиссара и запер за ним ворота.
За эту неделю Мегрэ изучил квартал досконально, до тошноты. С тяжелым, неколебимым упорством он мерил шагами набережную, несмотря на продолжающиеся дожди, несмотря на удивленные взгляды слуг, которые приметили его и задавались вопросом, не собирается ли этот подозрительный прохожий совершить кражу в квартале.
Со стороны особняк доктора Бариона казался оазисом мирного труда и чистых домашних радостей. Несколько раз Мегрэ замечал мадам Барион, когда она гуляла по набережной, толкая перед собой коляску с малышом. Однажды утром, когда небо прояснилось, он наблюдал, как старшие играют в саду, где были установлены качели.
Мисс Уилфур он увидел только один раз. Была она высоченная, крепко сбитая, без малейшего изящества: ее очень портили большие ноги и мужская, размашистая походка. Мегрэ проследил за ней на всякий случай, но она всего лишь дошла до английской библиотеки и обменяла книги, которые брала на абонемент.
Тогда Мегрэ понемногу расширил круг своих скитаний и дошел до бульвара Нейи, где обнаружил две кондитерские. Первая, узкая и темная, с фасадом, выкрашенным в ядовито-желтый цвет, прекрасно вписывалась в историю о пирожных, начиненных отравой. Но Мегрэ напрасно шарил глазами по витрине и расспрашивал продавщиц: там не делали «монашек»!
Вторая, выше классом, с двумя-тремя мраморными столиками, за которыми можно было выпить чаю, называлась кондитерской Бигоро. Там было светло и вкусно пахло сластями. Розовощекая девушка весело сновала за прилавком, а за кассой сидела изысканная дама в черном шелковом платье.
Можно ли было подумать?.. Мегрэ никак не мог решиться начать. Время проходило, разговор с доктором отодвигался в прошлое, и его обвинения при более пристальном рассмотрении стали представляться довольно шаткими. Бывали минуты, когда комиссару и в самом деле казалось, будто он переживает какой-то смехотворный кошмар: у него создавалось впечатление, что всю эту историю выдумал человек, страдающий манией величия или же загнанный в угол…
И тем не менее заключение медицинского эксперта подтверждало слова Бариона: бедная Ольга, девушка с лицом, покрытым веснушками, умерла от того, что в ее желудок попали ости с колосков ржи!
А по понедельникам пирожные продолжали поступать: две «монашки» от призрачного господина Понедельника, и в них, между двух половинок, было полно этих самых остей. Но не могли ли их подложить туда задним числом?
В довершение всего, если отец Ольги, содержавший гостиницу в селении Финистер, вернулся туда, то его жена, в глубоком трауре, осталась в столице и проводила многие часы на набережной Орфевр, в приемной, то и дело спрашивая Мегрэ, нет ли новостей. Она тоже считала полицию всемогущей! Еще немного – и она выйдет из себя и спросит, сурово сощурив глаза и поджав губы: «Когда же вы его арестуете?»
Доктора, кого же еще! Кто знает, не обвинит ли она в конце концов Мегрэ в каком-нибудь грязном пособничестве?
И все же он решил дождаться понедельника, испытывая некоторые угрызения совести: каждое утро в витрине кондитерской Бигоро появлялся широкий поднос «монашек», начиненных кофейным кремом.
Мог бы он поклясться, что в них еще не таится смерть, что эту девушку, которая бережно уносит три штуки, что этого мальчугана, жадно пожирающего лакомства по дороге из школы, не постигнет судьба Ольги?
В понедельник к часу дня он уже стоял на своем посту неподалеку от кондитерской, но только в два часа заметил старика, которого тотчас же узнал, хотя не видел ни разу. Дети умеют давать прозвища. Не кто иной, как господин Понедельник, двигался по мостовой мелкими шажками, спокойно, философски улыбаясь жизни, радуясь каждой минуте, буквально подбирая их, словно драгоценные крохи.
Привычным жестом он толкнул дверь кондитерской, и Мегрэ снаружи увидел, как мадам и мадемуазель Бигоро, развеселившись, обмениваются шуточками со стариком.
Ему определенно были рады! Его нищета не была того рода, что наводит уныние. Он рассказывал что-то смешное, а пухленькая девушка, вспомнив, что нынче понедельник, склонилась к витрине, выбрала две «монашки» и с профессиональной сноровкой завернула их в кремовую бумагу.
Господин Понедельник не торопился: он зашел к сапожнику по соседству, но там получил всего лишь монетку; потом завернул в табачную лавку на углу, где ему дали немного нюхательного табака.
В его жизни нет места каким-либо неожиданностям – это бросалось в глаза. И в понедельник, и во вторник, в другом квартале, и в среду, где-то еще, люди могли проверять по нему часы.
Вскоре он достиг бульвара Сены и чуть не вприпрыжку направился к особняку доктора.
Хороший это был дом. Там его ждал настоящий обед, такой же точно, какой ели и хозяева незадолго до этого; он сможет поесть за столом, в чистой, жарко натопленной кухне. Прекрасно зная дорогу, он направился к черному ходу, а Мегрэ позвонил с парадного.
– Мне нужно немедленно видеть доктора! – заявил он Мартену.
Его провели наверх.
– Не могли бы вы попросить, чтобы нам тотчас же принесли пирожные? Старик уже внизу…
Папаша Понедельник ел, не подозревая, что во врачебном кабинете двое мужчин склонились над гостинцем, который он приносил детворе…
– Ничего! – заключил Барион, тщательно исследовав сладости.
Значит, в какие-то недели пирожные бывали смертельны, а в какие-то – совершенно безвредны.
– Благодарю вас…
– Куда вы?
Поздно! Мегрэ уже вышел на лестницу.
– Проходите сюда, месье…
Бедная мадам Бигоро была сама не своя при одной мысли, что кто-нибудь из ее клиентов увидит, как она принимает полицейского. Она ввела Мегрэ в маленький, типично буржуазный салон с тюлевыми занавесками на окнах, который примыкал к самой лавке. На всех столах и буфетах, даже на подлокотниках кресел остывали пирожные.
– Я хотел спросить у вас, почему вы даете не какие-то другие пирожные, а именно «монашки», старику, который приходит каждый понедельник…
– Очень просто, месье… Вначале мы давали ему любые пирожные, большей частью несвежие, те, что оставались с предыдущего дня… Два-три раза это случайно оказались «монашки»: они ведь такие хрупкие…
Потом ему дали что-то другое, и я помню, как в тот раз он все равно пожелал купить две «монашки»…
«Они приносят мне счастье», – заявил он. И вот, поскольку это добрый старикан, мы завели такой обычай…
– Еще один вопрос… Есть среди ваших клиентов особа по имени мисс Уилфур?..
– Да… А почему вы спрашиваете?
– Просто так… Очаровательная особа, не правда ли?
– Вы так находите?
Последние слова она произнесла таким тоном, что Мегрэ осмелился продолжить:
– Я хотел сказать, она слегка чудаковатая…
– Что верно, то верно! Чудаковатая, ваша правда: сама не знает, чего хочет! Еще несколько таких клиентов – и нужно было бы удвоить персонал…
– Она приходит часто?
– Никогда!.. Думаю, я ее никогда и в глаза не видала… Она делает заказ по телефону, наполовину по-французски, наполовину по-английски, так что без конца случаются недоразумения… Да присядьте же, месье…
Простите, что заставила вас стоять…
– Я уже закончил… Это вы простите меня, мадам, что я обеспокоил вас.
Три обрывка фраз, благодаря которым все разъяснилось, так и звенели в ушах у Мегрэ. Разве не сказала кондитерша о мисс Уилфур: «Чудаковатая, сама не знает, чего хочет…»? А потом: «Еще несколько таких клиентов – и нужно было бы удвоить персонал…»
А через минуту та же кондитерша призналась, что в глаза не видала эту особу, но та делала заказы по телефону – наполовину по-французски, наполовину по-английски.
Мегрэ не захотел торопить события. Настанет время официальных допросов – уже не в кондитерской, пропитанной сладким запахом. А еще следовало учесть, что у мадам Бигоро могла проснуться профессиональная гордость – возможно, она смолчала бы, не желая признаваться, что ей возвращают товар.
Ибо в этом было все дело! Те фразы, которые она произнесла, не могли означать ничего иного! Англичанка делала заказ по телефону, наполовину по-французски, наполовину на своем родном языке. Потом она возвращала пирожные обратно, утверждая, что произошла ошибка…
Она возвращала «монашки»!.. «Монашки», в которые она успевала подсыпать ости ржи, пока разносчик дожидался у задней двери!..
Заложив руки в карманы, Мегрэ направлялся к дому доктора Бариона и у ограды чуть не столкнулся с папашей Понедельником, который выходил из сада.
– Ну как, вы и сегодня принесли «монашек»? – весело спросил он.
Старик остановился в замешательстве, и Мегрэ добавил:
– Я – друг доктора Бариона… Кажется, вы каждый понедельник приносите детям пирожные… Ну вот мне и стало интересно, почему вы всегда выбираете «монашки»…
– А вы не знали?.. Но это очень просто!.. Как-то раз мне дали именно эти пирожные, и детишки увидели их…
И признались, что это их любимое лакомство… Ну и вот, а хозяева такие хорошие люди, каких больше нет: угощают меня обедом, точь-в-точь как сами едят – с десертом, кофе и прочим… вы понимаете?
Когда на следующий день с ордером на арест в кармане Мегрэ явился в дом мисс Лоране Уилфур, она вела себя крайне высокомерно, грозилась обратиться в посольство, а потом отпиралась от всего с замечательным хладнокровием.
– Такое хладнокровие лишний раз доказывает, что она безумна! – сказал психиатр, свидетельствовавший ее.
Так же, как и ее ложь! Ибо она утверждала, будто уже долгое время является любовницей доктора и беременна от него.
А медицинский осмотр показал, что она – девственница. При тщательном обыске, проведенном в ее доме, нашли большое количество остей ржи, спрятанных в секретере.
Наконец, от ее матери узнали, что полковник Уилфур умер на Новых Гебридах от многочисленных разрывов кишечника: туземцы подсыпали ему отравы.
На допросе Мегрэ снова увидел Мартена.
– Интересно, что бы ты стал делать с ребенком? – спросил он.
– Я бы уехал с Ольгой, и мы открыли бы за городом бистро…
– А твоя жена?
Мартен лишь пожал плечами.
Мисс Уилфур, которая так влюбилась в доктора Бариона, что из ревности решилась убить его детей, наблюдала за его малейшими жестами и поступками, не остановилась даже перед тем, чтобы отравить пирожные в кондитерской, лишь бы достичь своей цели, – мисс Уилфур, которой в голову пришла почти гениальная идея воспользоваться в своих интересах безобидным папашей Понедельником, была пожизненно заключена в сумасшедший дом.
1 2 3