— У тебя кожа женщины… Я сейчас вызову по телефону нотариуса, чтобы договориться о встрече.
Адель ушла. Впервые она была так оживлена. Тимар встал, мрачно глядя перед собой. Внизу звенели стаканы: очевидно, старого Трюффо угощали, чтобы повыгоднее сговориться.
»…Крайняя осторожность.., происхождение капитала…».
Бреясь, Тимар порезался, тщетно искал квасцы и спустился в кафе с кровяной дорожкой на щеке. Он ожидал найти внизу жителя лесов, грязного и всклокоченного. Но увидел перед собой опрятного старичка в отглаженном костюме. Старичок встал и поздоровался с Тимаром.
— По-видимому, это вы пожелали…
Не слишком ли волновался Тимар? Может быть, виновата была струйка крови, зигзагом сбегавшая на подбородок? Или, скорее, зной, в это утро еще более сильный, чем всегда? Тимаром овладело недомогание, которое он ощущал уже несколько раз с тех пор, как жил в Либревиле: впечатление, будто шлем слишком тонок, и если он, Тимар, сию же минуту не укроется от солнца, то упадет на землю. Зрение затуманилось.
Все предметы немного дрожали, как если смотреть на них сквозь пар.
Жозеф стоял перед старичком, который ждал, чтобы можно было сесть, тогда как Адель, облокотясь о стойку, смотрела на них обоих с почти животным удовлетворением. Бой, взобравшись на стул, заводил часы.
Тимар сел и, проведя рукой по лбу, тоже положил локти на стол.
— Стопку виски, Адель!
И слова эти поразили его: в первый раз он назвал ее так в зале кафе, полным голосом, тем же тоном и так же естественно, как лесорубы или счетовод нотариуса.
Глава шестая
— Доволен? — спросила Адель, глядя ему в глаза и положив подбородок на скрещенные руки.
— Доволен? — повторил он, осушая бокал шампанского.
— Мы уже могли бы быть на месте.
Она медленно отчеканивала слоги, и у него было неприятное впечатление, что она испытывает его.
— Разве моя вина, что мы еще не там? — вспылил он.
— Не шуми, Жо. Я ведь этого не сказала.
Он стал болезненно раздражителен и находился в подавленном состоянии. Это было видно по вытянувшимся чертам, по лихорадочному блеску глаз, по необычной подвижности.
— Ну как, детки? — спросил хозяин отеля, в этот вечер облачившийся в белую одежду повара.
Хозяином «Сантраля» отныне стал бывший лесоруб, а потом ассенизатор Либревиля Буйу. Дело решилось внезапно, под общий смех, в один из первых вечеров, когда стало известно, что Адель и Тимар получили лесную концессию. Карточная игра шла вяло. Адель была занята счетами поставщиков.
Не отрываясь от игры, Буйу спросил:
— Скажи-ка, кто теперь будет хозяином балагана?
— Я об этом еще не думала.
— Запросишь дорого?
— Уж ты-то, наверно, не такой богатый, чтобы стоило предлагать тебе!
Они перебрасывались шутками. Потом Буйу подошел к стойке:
— Может быть, нам удалось бы сговориться. Я никогда не держал бистро, но, пожалуй, займусь этим делом.
— Потолкуем завтра утром.
На следующий день они пришли к соглашению.
Буйу внес пятьдесят тысяч франков наличными, а на остаток выписал векселя.
С тех пор прошло три недели, но сегодня Буйу впервые вступил во владение. В костюме повара он предлагал завсегдатаям шампанское. В первый раз со времени кончины Эжена Рено завели граммофон, и к столующимся примешалось несколько обитателей Либревиля.
Тимар и Адель, сидя друг против друга за маленьким столиком, говорили мало. Адель то и дело пристально всматривалась в своего компаньона. Его что-то беспокоило, и он часто хмурился.
Тимар не был болен, а только немного устал, прожив странный месяц с необычно быстрой сменой событий.
И события эти так переплелись, что он лишь с трудом разбирался в их значении.
Не успел он приехать в Либревиль, как уже очутился с Аделью в конторе нотариуса. Адель села рядом с нотариусом и одновременно с ним читала условия договора, пальцем указывая на пункты, требующие дополнения или изменения. Концессию выдали на имя Тимара, но между ним и вдовой Рено был заключен договор о товариществе. Она вкладывала в дело двести тысяч франков: сто тысяч за концессию и другие сто тысяч — как оборотный капитал. Все предусмотрено, все в порядке, и Тимар, не находя никаких возражений, подписывал документы, которые клали перед ним один за другим.
С этого времени ему пришлось заботиться о множестве мелочей, но он выработал для себя особый режим, ставший для него потребностью. Одной из таких потребностей оказалась прогулка по красной набережной, обсаженной кокосовыми пальмами. Тимар делал остановку против рынка, затем — в том месте, где причаливают пироги с рыбой, и, наконец, на молу, против губернаторского дома.
В жаркие часы эта прогулка была чрезвычайно тягостна, но Жозеф тем не менее ежедневно, как по обязанности, предпринимал ее, всякий раз спрашивая себя, к кому пойдет выпить виски. Чаще всего он заглядывал к комиссару полиции.
— Продолжайте свою работу! — говорил он, садясь.
— Я как раз кончил. Что нового? Виски?
Они болтали в темном полумраке канцелярии. Это продолжалось до тех пор, пока жители Либревиля не узнали о концессии и о товариществе Тимар — Адель.
Вмиг комиссар стал другим человеком. Чувствовалось, что он раздражен. Он курил трубку, выпуская маленькие клубы дыма и разглядывая полосы тени и света.
— Вы знаете, что следствие еще не закончено и что наше мнение осталось прежним? Скажу вам правду: нам не хватает револьвера. Адель спрятала его. Возможно, в один прекрасный день…
Комиссар встал, прошелся по комнате.
— Вы, может быть, поступили неосторожно. Такой молодой человек, как вы, с блестящим будущим…
Тимар в подобных случаях занимал неизменную позицию. Изобразив снисходительную, ироническую улыбку, он вставал и брался за шлем.
— Не оставить ли нам эту тему?
Он уходил с большим достоинством и, пока был в поле зрения собеседника, следил за своей походкой, стараясь придать себе вид человека, который знает что делает.

После того как он поставил себя по другую сторону баррикады, наиболее логичным для него было бы больше не посещать трех лиц, представлявших вражеский стан: губернатора, комиссара полиции и прокурора. Все же он решил обойти их всех, гонимый смутным инстинктом, стремлением порисоваться или надеждой.
У прокурора все было довольно просто. Гостю подали одну за другой три стопки виски, и хозяин прочитал ему резкую проповедь.
— Вы, милый мой, легко можете пойти ко дну. Меня это не касается. Но попытайтесь же вовремя остановиться! Адель — красотка. В постели ничего лучшего не надо. А вообще — грош ей цена. Понятно?
И Тимар при всей своей самоуверенности поспешил уйти.
А у губернатора его ждал грубый удар. Когда он сидел в приемной, в кабинет вошел бой, которого он хорошо знал, и Тимар услыхал, как губернатор, не понижая голоса, произнес:
— Скажите этому господину, что я очень занят и не знаю, когда смогу его принять.
Тимар сохранил невозмутимый вид, только уши у него покраснели. Он привык — даже тогда, когда за ним никто не следил, — натягивать на лицо равнодушную улыбку.
Пройдя по набережной в обратном направлении, он возвратился в окутанный полумраком отель. Адель за кассой, столующиеся. Он продолжал вести себя как обыкновенный жилец, ел вместе с другими, и между ним и хозяйкой нельзя было заметить ни малейшей близости.
Он кричал, как Буйу или Косоглазый:
— Адель! Рюмку перно!
Его научили пить перно. Он усвоил себе и другие привычки, которые приобрели священность обрядов.
Например, в полдень, прежде чем сесть за стол, он играл партию в кости и угощал партнеров рюмкой перно. Вечером, сразу же после обеда, отводили два столика для игры в белот, и Тимар просиживал здесь до самого конца. Время от времени он или кто-нибудь другой кричал:
— Адель! Всем того же самого.
И так вплоть до условного языка, который ему пришлось изучить. Иной раз завсегдатаи обменивались взглядом, означавшим: «Он делает успехи!»
Случалось, Тимар испытывал к себе отвращение за то, что сидит час за часом с картами в руках, отяжелевший от алкоголя, в притупляющей жаре зала.
В такие минуты он становился обидчив, делал из мухи слона.
В общем, он больше не принадлежал к стану официальных лиц, не желал встречаться с представителями власти и серьезными людьми. С другой стороны, проживи он так хоть двадцать лет, он не стал бы похож ни на лесорубов, ни на толстобрюхого счетовода, которые за картами пользовались целым словарем выражений, неизвестных Тимару. После того как закрывали ставни и запирали двери, Адель первая со свечой в руке поднималась по лестнице: движок к тому времени прекращал подачу электричества. На площадке, как обычно, Тимар в нерешительности останавливался. Адель оборачивалась и смотрела на него. Иногда он говорил:
«Спокойной ночи!» Она отвечала ему теми же словами, протягивала свечу и уходила к себе, не поцеловав и даже не пожав руки. Иногда он почти беззвучно шептал:
«Заходи!» Она догадывалась по едва заметному движению губ, непринужденно входила к нему, ставила свечу на туалет, откидывала москитную сетку, стелила постель и ложилась, терпеливо ожидая его.
— Ты устал?
— Нет.
Он не хотел поддаваться усталости. На самом деле он едва держался на ногах, хотя не работал и ни к чему не прилагал особых усилий. Должно быть, усталость вызывало пониженное давление, оно же приводило к ощущению пустоты в голове и смутной тревоги, от которой он начинал дрожать, словно над ним нависла какая-то угроза.
Часто, сжимая Адель в объятиях, он задавал себе вопросы, остававшиеся без ответа. Любит ли она его?
Какую любовь эта женщина может питать к нему? Обманывает ли она его? Обманет ли в будущем? Из-за чего она убила Тома? Из-за чего…
Но Жозеф ни о чем не спрашивал: не хватало смелости. Он боялся ответов, потому что дорожил ею. Когда в одиночестве он бродил по набережной, стоило ему вспомнить о ее голом под платьем теле, как он начинал смотреть на всех мужчин с ненавистью.
Больше всего его тревожил ее взгляд. С некоторого времени Адель подолгу глядела на него. Даже в темноте, обнимая ее, он чувствовал этот взгляд. Со своего места за стойкой она разглядывала его во время еды. Разглядывала и за игрой в белот или занзи. И этот взгляд судил, быть может, снисходительно, но судил!
Что она думает о нем? Да, это ему очень хотелось знать.
— Не следует пить перно. Оно тебе вредно.
Но он все равно пил. Именно потому, что был не прав, а она — права.
Чтобы покончить с формальностями, нужно было дождаться документов из Парижа. Они прибыли пароходом уже пять дней назад. Тимар не пожелал выйти на мол. Из своей комнаты он видел на рейде французский пароход и следил взором за его катером, направившимся к берегу.
— Раз отель продан, ничто не мешает нам отправиться хоть завтра, — сказала ему Адель. — До концессии на лодке всего день пути.
Но они не уехали ни в этот день, ни на следующий.
Тимар собирался в путь неохотно, выискивал предлоги для отсрочек, затягивал приготовления.

Теперь Жозеф злился, ощущая на себе взгляд Адели и отлично зная, что она думает. Она думает, что он трусит, что перед самым отъездом из Либревиля он во власти бессмысленной паники и цепляется за мелкие привычки, ставшие его жизнью.
Это была правда. На всю обстановку отеля, сперва ему враждебную и ненавистную, он стал смотреть другими глазами. Он узнал ее во всех деталях. Пустые мелочи казались ему волнующими, как, например, та сделанная неграми бледная маска, что висела на середине серой стены. Маска была тускло-белая, стена выкрашена жемчужной темперой, и они на редкость тонко гармонировали между собой.
Покрытая лаком стойка сама по себе могла создать иллюзию безопасности: она ничем не отличалась от стойки любого провинциального кафе во Франции, с такими же бутылками, такими же марками аперитивов и ликеров.
И так вплоть до утренней прогулки, пути через рынок, остановки напротив рыбаков, вытаскивающих на песок пироги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19