А к этому времени преступление уже совершилось.
Мегрэ так хотелось, в знак протеста против всех этих загадочных историй и против своего непреодолимого охотничьего инстинкта, переодеться в плавки и красный купальный халат и отправиться на пляж позагорать и поглазеть на красоток!
— Но и это еще не все, — безжалостно продолжал господин Луи, который в своей строгой униформе напоминал временами протестантского священника.
— Ну что там еще?
— Я еще не рассказал, от чего умер молодой человек.
— Меня это не интересует! — из последних сил возмутился Мегрэ. — Лучше бы я снял за бешеную цену комнату в семейном пансионе, где с утра до ночи кормят одной телятиной! С меня достаточно, слышите, Луи? Я могу оплатить свое пребывание, и…
— Прошу прощения, — умиленно прошептал портье, пятясь к двери на цыпочках.
Он очень давно знал Мегрэ. И был уверен, что тот не даст ему уйти. Комиссар в отставке продолжал стоять к нему спиной, что всегда было хорошим признаком. И, не поворачивая головы, спросил:
— Какова же причина смерти?
Тогда господин Луи неторопливо произнес тем же тоном, каким возглашал «Машина мадам у подъезда»:
— Его утопили в ванне!
Он победил. Мегрэ «клюнул», как говорят аборигены.
Сколькими преступлениями он занимался за свою жизнь! Он склонялся над столькими трупами, что хватило бы на скромное сельское кладбище.
— Если вы хотите пойти посмотреть…
— Нет-нет, старина. Послушайте, что я вам скажу. Я категорически настаиваю, чтобы меня не вмешивали в следствие. Слышите? Появись хоть строчка обо мне в газетах, я съезжаю из гостиницы, которая мне так нравится.
Кроме того, я этим делом заниматься не намерен… Согласен, чтобы вы держали меня в курсе, так, между прочим…
Если у меня появится какая-нибудь мысль, что маловероятно, не стану утверждать, что я вам ее не сообщу…
— Но вы не хотите осмотреть тело?
— Они его сфотографируют, верно? Свяжитесь с полицейским управлением, чтобы вам прислали снимок.
Разве нельзя ему в кой-то веки раз насладиться в покое солнцем и ароматами средиземноморской весны?
Тогда почему он мечется теперь по комнате, будто что-то потерял? Он притворялся, что страшно зол. И тем не менее, заметив внезапно свое отражение в зеркале, он не смог удержаться от мимолетной улыбки. «Меня еще не забыли!» — подумалось ему.
Люди, которые разбираются, что к чему, такие, как господин Луи например, по долгу службы должны уметь судить о способностях полицейского. Вот он и не забыл старика Мегрэ, хоть тот и вышел в отставку. Комиссар оперативной группы, вызванной на место происшествия, может, и был асом в своем деле, — и все же не зря Луи изворачивался в течение четверти часа, чтобы заручиться согласием Мегрэ! Уж ясно, что не только по своей инициативе за ним стоял владелец «Эксельсиора».
— При условии, что обо мне нигде не будет упомянуто, — повторил он.
Он снова улыбнулся, увидев себя со стороны во фланелевых брюках и белой рубашке с полосатым галстуком цветов известного английского университета, который он выбрал совершенно безотчетно.
— Оуэн! Оуэн! Во всем сером! Серый костюм, серая рубашка, серый галстук. Ах да! Тонкие серые перчатки.
Хе-хе! Хотелось бы мне знать, зачем понадобились господину Оуэну перчатки, чтобы загорать?
Он перестал слышать телефонные звонки, шаги по коридору, тихие щелчки останавливающегося лифта. Позже он спустился вниз, по лестнице, чтобы не дай Бог не натолкнуться на полицейских. В холле Мегрэ заметил собравшихся группами людей, прослышавших, несмотря на все предпринятые меры, о случившемся.
Он, не останавливаясь, прошел мимо господина Луи, трудившегося за конторкой, и вышел на площадь Круазет, выглядевшую как настоящий земной рай, в котором, казалось, преступно было мешать людям своей внезапной смертью в ванне господина Оуэна.
— Оуэн… Оуэн…
Пора было написать жене, и он выбрал яркую почтовую открытку с яхтами миллионов по пять каждая.
«Погода чудесная. Солнце. Только что отдыхал после обеда. Жизнь прекрасна!» — написал Мегрэ.
Ему не хотелось доставлять слишком много радости господину Луи, набрасываясь на это дело, как голодный на хлеб. Он заставил себя три раза обойти Круазет, исподтишка посматривая на девиц, занимающихся на пляже гимнастикой в одних купальниках.
— Оуэн… Оуэн…
Имя отзывалось внутри, как нудно жужжащая на липучке муха. И он никак не мог понять, что его беспокоит!
— Оуэн… Оуэн!..
Зашло солнце, и ему пришлось сдерживаться, чтобы не ускорить шаг; у вращающейся двери его приветствовал рассыльный, господин Луи объяснялся с двумя англичанами — они не могли разобраться в железнодорожном расписании.
Поскольку портье не давал ему ключа от номера, делая вид, что не замечает его, он остановился возле них с трубкой в зубах. Ему пришлось долго выслушивать спор о преимуществах одного поезда перед другим, пока наконец англичане не убрались.
— Задержали! — объявил господин Луи.
— Оуэна?
— Его медсестру… Как раз в тот момент, когда она выходила из поезда в Ницце… Полиция мне сразу же сообщила по телефону.
— Что она говорит?
— Что ничего не знает… Сейчас придет инспектор и расскажет подробно…
Мегрэ протянул руку за своим ключом, висевшим на тяжелой, белого металла плашке в форме звезды с выгравированной на ней цифрой.
— Это еще не все…
— Слушаю вас.
— Всех служащих отеля заставили пройти мимо тела.
Никто никогда здесь его не видел. Ночной портье, мой коллега Питуа, вы с ним знакомы, совершенно убежден в этом. К тому же прошлой ночью в холле дежурил полицейский, по причине приезда в «Эксельсиор» известного вам министра, так вот он подтверждает показания Питуа…
Мегрэ все тянул руку к дверному ключу. Господин Луи настойчиво произнес:
— Когда мы могли бы увидеться?
— Зачем?
— Чтобы сообщить только что полученные мной сведения. В восемь заканчивается мое дежурство. В порту я знаю один спокойный, тихий кабачок. В Петанке… Если вы согласны…
Уже появились постояльцы в вечерних смокингах. Мегрэ, чтобы не переодеваться к ужину, предпочел бы гриль-бар. Небо было совершенно сиреневое, море — тоже, только более глубокого оттенка.
— Господин Оуэн… — проворчал он.
Как будто он не мог послать господина Луи ко всем чертям, вместо того чтобы мучительно и неотвязно думать, чем он сейчас и занимается.
Мегрэ поморщился, заметив на своем этаже двух мужчин, переносивших длинный тяжелый продолговатый предмет — гроб, конечно, обернутый тканью, чтобы не пугать встречных своим зловещим видом. Носильщики жались к стенам, словно воришки, — в этом великолепном отеле, выстроенном исключительно для веселья и удовольствий, им не было места.
— Господин Оуэн…
В серых перчатках! Серых нитяных перчатках! Но зачем?
2
— Мне, пожалуйста, кружку пива, — удовлетворенно выдохнул Мегрэ, выбивая на пол трубку.
Настоящую кружку толстого стекла с удобной ручкой в форме уха, а не эту малюсенькую иностранную бутылочку, бережно перелитую в хрустальный бокал, как подают в «Эксельсиоре».
В кабачке отставной комиссар чувствовал себя в своей тарелке, и сразу взгляд его стал одновременно тяжелым и острым, знаменитый, известный всей уголовной полиции Парижа взгляд, и какая-то странная невозмутимость охватила его, как и всегда, когда мозг работал интенсивнее всего.
Господин Луи сидел рядом с ним с важным видом, в черном костюме, и не проходило минуты, чтобы кто-нибудь не поздоровался с ним, не подошел пожать руку в знак уважения. В этом кабачке, где на цинковой стойке высились горы сандвичей с ветчиной, как ни странно, больше было людей в смокингах и во фраках, чем в куртках, дам в вечерних платьях, чем в выходных костюмах.
Но мужчины в смокингах — это были крупье, во фраках с черными галстуками — менеджеры, а с белыми — профессиональные танцоры, женщины в вечерних платьях — танцовщицы в казино.
— Какие новости? — спросил Мегрэ, оглядывая посетителей; их мирок был ему хорошо знаком.
— Столько новостей, что я тут, на клочке бумаги, записал их. Не хотите переписать для себя?
Мегрэ, сделав знак, что не хочет, короткими затяжками покуривал трубку. Он делал вид, что внимательно наблюдает за тем, что происходит вокруг него, — на самом же деле не пропускал ни слова из рассказа господина Луи.
— Прежде всего, жертва до сих пор не опознана, и отпечатки его пальцев, посланные в Париж по фототелеграфу, в картотеке Дворца правосудия не фигурируют.
Это был молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести, слабого здоровья, регулярно употреблявший морфин. В момент смерти он тоже находился в состоянии наркотического опьянения.
— Нельзя ли предположить, что неизвестный зашел в четыреста двенадцатый номер, разделся, чтобы принять ванну у господина Оуэна, и, потеряв сознание, захлебнулся?
— Нет. На шее и на плечах трупа обнаружены ссадины, полученные при жизни и нанесенные, следовательно, убийцей, которому пришлось удерживать голову жертвы под водой.
— Время смерти установлено?
— Погодите, сейчас посмотрю… Шесть часов утра. Но вот какая любопытная деталь… Вы представляете себе расположение номеров? Сразу за ванной комнатой находится туалет… Он проветривается через форточку 50x50 сантиметров… Так вот, стекло этой форточки в номере четыреста двенадцать было вырезано алмазом, что позволяет предположить, что некто мог проникнуть в номер через нее… Снаружи, как раз рядом с форточкой, проходит железная пожарная лестница. Человек, обладающий достаточной гибкостью, по этой лестнице вполне сумел бы попасть в отель.
— Чтобы войти в голом виде к господину Оуэну и принять у него ванну! — сквозь зубы повторил Мегрэ. — Забавно, вы не находите?
— Я не стараюсь объяснить… лишь повторяю то, что мне сказали.
— Блондинку допросили?
— Ее зовут Жермена Девон… У нее действительно есть диплом медсестры, и до поступления на службу к господину Оуэну она работала сиделкой у другого шведа, господина Стилберга, который год назад умер…
— Естественно, она ничего не знает!
— Абсолютно ничего! Познакомилась она с Оуэном в Париже, куда приехала искать работу. Он нанял ее, и с тех пор она повсюду сопровождала его. Господин Оуэн, по ее словам, совершенный неврастеник, который боится, что сойдет с ума. Его дед и отец умерли в психиатрических лечебницах.
— И, несмотря на это, у него не было лечащего врача?
— Он не доверяет докторам, опасается, что его упекут в лечебницу…
— Как он проводил время, что делал по ночам?
Господин Луи удивленно перелистал свой блокнот.
— Погодите… Такого вопроса ей не задавали… Я что-то не соображу… Разве нельзя предположить, что по ночам он спал?
— Когда мадемуазель Жермена видела хозяина в последний раз?
— Сегодня утром. Она сказала, что зашла к нему в девять часов, как всегда, чтобы подать первый завтрак: ему не нравилось, чтобы его обслуживали слуги отеля.
Ничего необычного она не заметила. Дверь в ванную была закрыта, ей и в голову не пришло заглянуть туда.
Господин Оуэн вел себя как всегда, сидя в кровати, пил чай с тостами и попросил ее съездить в Ниццу и отнести по указанному адресу, на авеню Президента Вильсона, если не ошибаюсь, письмо, которое он взял с тумбочки…
— Где письмо?
— Погодите! Мадемуазель Жермена села на поезд, а на вокзале в Ницце ее ожидала полиция. Письмо лежало у нее в сумочке, вернее, конверт со сложенным чистым листом бумаги. Адреса, указанного на конверте, не существует, на проспекте Вильсона нет трехсот семнадцати домов…
Мегрэ сделал знак гарсону принести еще кружку и некоторое время молча курил, а его собеседник не решался побеспокоить комиссара.
— Ну, дальше? — вдруг спохватился Мегрэ. — Все?
— Простите! Я думал…
— Что вы думали?
— Что вы размышляете, сопоставляете…
Комиссар в отставке пожал плечами:
1 2 3 4 5
Мегрэ так хотелось, в знак протеста против всех этих загадочных историй и против своего непреодолимого охотничьего инстинкта, переодеться в плавки и красный купальный халат и отправиться на пляж позагорать и поглазеть на красоток!
— Но и это еще не все, — безжалостно продолжал господин Луи, который в своей строгой униформе напоминал временами протестантского священника.
— Ну что там еще?
— Я еще не рассказал, от чего умер молодой человек.
— Меня это не интересует! — из последних сил возмутился Мегрэ. — Лучше бы я снял за бешеную цену комнату в семейном пансионе, где с утра до ночи кормят одной телятиной! С меня достаточно, слышите, Луи? Я могу оплатить свое пребывание, и…
— Прошу прощения, — умиленно прошептал портье, пятясь к двери на цыпочках.
Он очень давно знал Мегрэ. И был уверен, что тот не даст ему уйти. Комиссар в отставке продолжал стоять к нему спиной, что всегда было хорошим признаком. И, не поворачивая головы, спросил:
— Какова же причина смерти?
Тогда господин Луи неторопливо произнес тем же тоном, каким возглашал «Машина мадам у подъезда»:
— Его утопили в ванне!
Он победил. Мегрэ «клюнул», как говорят аборигены.
Сколькими преступлениями он занимался за свою жизнь! Он склонялся над столькими трупами, что хватило бы на скромное сельское кладбище.
— Если вы хотите пойти посмотреть…
— Нет-нет, старина. Послушайте, что я вам скажу. Я категорически настаиваю, чтобы меня не вмешивали в следствие. Слышите? Появись хоть строчка обо мне в газетах, я съезжаю из гостиницы, которая мне так нравится.
Кроме того, я этим делом заниматься не намерен… Согласен, чтобы вы держали меня в курсе, так, между прочим…
Если у меня появится какая-нибудь мысль, что маловероятно, не стану утверждать, что я вам ее не сообщу…
— Но вы не хотите осмотреть тело?
— Они его сфотографируют, верно? Свяжитесь с полицейским управлением, чтобы вам прислали снимок.
Разве нельзя ему в кой-то веки раз насладиться в покое солнцем и ароматами средиземноморской весны?
Тогда почему он мечется теперь по комнате, будто что-то потерял? Он притворялся, что страшно зол. И тем не менее, заметив внезапно свое отражение в зеркале, он не смог удержаться от мимолетной улыбки. «Меня еще не забыли!» — подумалось ему.
Люди, которые разбираются, что к чему, такие, как господин Луи например, по долгу службы должны уметь судить о способностях полицейского. Вот он и не забыл старика Мегрэ, хоть тот и вышел в отставку. Комиссар оперативной группы, вызванной на место происшествия, может, и был асом в своем деле, — и все же не зря Луи изворачивался в течение четверти часа, чтобы заручиться согласием Мегрэ! Уж ясно, что не только по своей инициативе за ним стоял владелец «Эксельсиора».
— При условии, что обо мне нигде не будет упомянуто, — повторил он.
Он снова улыбнулся, увидев себя со стороны во фланелевых брюках и белой рубашке с полосатым галстуком цветов известного английского университета, который он выбрал совершенно безотчетно.
— Оуэн! Оуэн! Во всем сером! Серый костюм, серая рубашка, серый галстук. Ах да! Тонкие серые перчатки.
Хе-хе! Хотелось бы мне знать, зачем понадобились господину Оуэну перчатки, чтобы загорать?
Он перестал слышать телефонные звонки, шаги по коридору, тихие щелчки останавливающегося лифта. Позже он спустился вниз, по лестнице, чтобы не дай Бог не натолкнуться на полицейских. В холле Мегрэ заметил собравшихся группами людей, прослышавших, несмотря на все предпринятые меры, о случившемся.
Он, не останавливаясь, прошел мимо господина Луи, трудившегося за конторкой, и вышел на площадь Круазет, выглядевшую как настоящий земной рай, в котором, казалось, преступно было мешать людям своей внезапной смертью в ванне господина Оуэна.
— Оуэн… Оуэн…
Пора было написать жене, и он выбрал яркую почтовую открытку с яхтами миллионов по пять каждая.
«Погода чудесная. Солнце. Только что отдыхал после обеда. Жизнь прекрасна!» — написал Мегрэ.
Ему не хотелось доставлять слишком много радости господину Луи, набрасываясь на это дело, как голодный на хлеб. Он заставил себя три раза обойти Круазет, исподтишка посматривая на девиц, занимающихся на пляже гимнастикой в одних купальниках.
— Оуэн… Оуэн…
Имя отзывалось внутри, как нудно жужжащая на липучке муха. И он никак не мог понять, что его беспокоит!
— Оуэн… Оуэн!..
Зашло солнце, и ему пришлось сдерживаться, чтобы не ускорить шаг; у вращающейся двери его приветствовал рассыльный, господин Луи объяснялся с двумя англичанами — они не могли разобраться в железнодорожном расписании.
Поскольку портье не давал ему ключа от номера, делая вид, что не замечает его, он остановился возле них с трубкой в зубах. Ему пришлось долго выслушивать спор о преимуществах одного поезда перед другим, пока наконец англичане не убрались.
— Задержали! — объявил господин Луи.
— Оуэна?
— Его медсестру… Как раз в тот момент, когда она выходила из поезда в Ницце… Полиция мне сразу же сообщила по телефону.
— Что она говорит?
— Что ничего не знает… Сейчас придет инспектор и расскажет подробно…
Мегрэ протянул руку за своим ключом, висевшим на тяжелой, белого металла плашке в форме звезды с выгравированной на ней цифрой.
— Это еще не все…
— Слушаю вас.
— Всех служащих отеля заставили пройти мимо тела.
Никто никогда здесь его не видел. Ночной портье, мой коллега Питуа, вы с ним знакомы, совершенно убежден в этом. К тому же прошлой ночью в холле дежурил полицейский, по причине приезда в «Эксельсиор» известного вам министра, так вот он подтверждает показания Питуа…
Мегрэ все тянул руку к дверному ключу. Господин Луи настойчиво произнес:
— Когда мы могли бы увидеться?
— Зачем?
— Чтобы сообщить только что полученные мной сведения. В восемь заканчивается мое дежурство. В порту я знаю один спокойный, тихий кабачок. В Петанке… Если вы согласны…
Уже появились постояльцы в вечерних смокингах. Мегрэ, чтобы не переодеваться к ужину, предпочел бы гриль-бар. Небо было совершенно сиреневое, море — тоже, только более глубокого оттенка.
— Господин Оуэн… — проворчал он.
Как будто он не мог послать господина Луи ко всем чертям, вместо того чтобы мучительно и неотвязно думать, чем он сейчас и занимается.
Мегрэ поморщился, заметив на своем этаже двух мужчин, переносивших длинный тяжелый продолговатый предмет — гроб, конечно, обернутый тканью, чтобы не пугать встречных своим зловещим видом. Носильщики жались к стенам, словно воришки, — в этом великолепном отеле, выстроенном исключительно для веселья и удовольствий, им не было места.
— Господин Оуэн…
В серых перчатках! Серых нитяных перчатках! Но зачем?
2
— Мне, пожалуйста, кружку пива, — удовлетворенно выдохнул Мегрэ, выбивая на пол трубку.
Настоящую кружку толстого стекла с удобной ручкой в форме уха, а не эту малюсенькую иностранную бутылочку, бережно перелитую в хрустальный бокал, как подают в «Эксельсиоре».
В кабачке отставной комиссар чувствовал себя в своей тарелке, и сразу взгляд его стал одновременно тяжелым и острым, знаменитый, известный всей уголовной полиции Парижа взгляд, и какая-то странная невозмутимость охватила его, как и всегда, когда мозг работал интенсивнее всего.
Господин Луи сидел рядом с ним с важным видом, в черном костюме, и не проходило минуты, чтобы кто-нибудь не поздоровался с ним, не подошел пожать руку в знак уважения. В этом кабачке, где на цинковой стойке высились горы сандвичей с ветчиной, как ни странно, больше было людей в смокингах и во фраках, чем в куртках, дам в вечерних платьях, чем в выходных костюмах.
Но мужчины в смокингах — это были крупье, во фраках с черными галстуками — менеджеры, а с белыми — профессиональные танцоры, женщины в вечерних платьях — танцовщицы в казино.
— Какие новости? — спросил Мегрэ, оглядывая посетителей; их мирок был ему хорошо знаком.
— Столько новостей, что я тут, на клочке бумаги, записал их. Не хотите переписать для себя?
Мегрэ, сделав знак, что не хочет, короткими затяжками покуривал трубку. Он делал вид, что внимательно наблюдает за тем, что происходит вокруг него, — на самом же деле не пропускал ни слова из рассказа господина Луи.
— Прежде всего, жертва до сих пор не опознана, и отпечатки его пальцев, посланные в Париж по фототелеграфу, в картотеке Дворца правосудия не фигурируют.
Это был молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести, слабого здоровья, регулярно употреблявший морфин. В момент смерти он тоже находился в состоянии наркотического опьянения.
— Нельзя ли предположить, что неизвестный зашел в четыреста двенадцатый номер, разделся, чтобы принять ванну у господина Оуэна, и, потеряв сознание, захлебнулся?
— Нет. На шее и на плечах трупа обнаружены ссадины, полученные при жизни и нанесенные, следовательно, убийцей, которому пришлось удерживать голову жертвы под водой.
— Время смерти установлено?
— Погодите, сейчас посмотрю… Шесть часов утра. Но вот какая любопытная деталь… Вы представляете себе расположение номеров? Сразу за ванной комнатой находится туалет… Он проветривается через форточку 50x50 сантиметров… Так вот, стекло этой форточки в номере четыреста двенадцать было вырезано алмазом, что позволяет предположить, что некто мог проникнуть в номер через нее… Снаружи, как раз рядом с форточкой, проходит железная пожарная лестница. Человек, обладающий достаточной гибкостью, по этой лестнице вполне сумел бы попасть в отель.
— Чтобы войти в голом виде к господину Оуэну и принять у него ванну! — сквозь зубы повторил Мегрэ. — Забавно, вы не находите?
— Я не стараюсь объяснить… лишь повторяю то, что мне сказали.
— Блондинку допросили?
— Ее зовут Жермена Девон… У нее действительно есть диплом медсестры, и до поступления на службу к господину Оуэну она работала сиделкой у другого шведа, господина Стилберга, который год назад умер…
— Естественно, она ничего не знает!
— Абсолютно ничего! Познакомилась она с Оуэном в Париже, куда приехала искать работу. Он нанял ее, и с тех пор она повсюду сопровождала его. Господин Оуэн, по ее словам, совершенный неврастеник, который боится, что сойдет с ума. Его дед и отец умерли в психиатрических лечебницах.
— И, несмотря на это, у него не было лечащего врача?
— Он не доверяет докторам, опасается, что его упекут в лечебницу…
— Как он проводил время, что делал по ночам?
Господин Луи удивленно перелистал свой блокнот.
— Погодите… Такого вопроса ей не задавали… Я что-то не соображу… Разве нельзя предположить, что по ночам он спал?
— Когда мадемуазель Жермена видела хозяина в последний раз?
— Сегодня утром. Она сказала, что зашла к нему в девять часов, как всегда, чтобы подать первый завтрак: ему не нравилось, чтобы его обслуживали слуги отеля.
Ничего необычного она не заметила. Дверь в ванную была закрыта, ей и в голову не пришло заглянуть туда.
Господин Оуэн вел себя как всегда, сидя в кровати, пил чай с тостами и попросил ее съездить в Ниццу и отнести по указанному адресу, на авеню Президента Вильсона, если не ошибаюсь, письмо, которое он взял с тумбочки…
— Где письмо?
— Погодите! Мадемуазель Жермена села на поезд, а на вокзале в Ницце ее ожидала полиция. Письмо лежало у нее в сумочке, вернее, конверт со сложенным чистым листом бумаги. Адреса, указанного на конверте, не существует, на проспекте Вильсона нет трехсот семнадцати домов…
Мегрэ сделал знак гарсону принести еще кружку и некоторое время молча курил, а его собеседник не решался побеспокоить комиссара.
— Ну, дальше? — вдруг спохватился Мегрэ. — Все?
— Простите! Я думал…
— Что вы думали?
— Что вы размышляете, сопоставляете…
Комиссар в отставке пожал плечами:
1 2 3 4 5