Что ж! Дюпюш знал, что у Жефа о нем говорят совершенно так же, как в гостинице Че-Че:
— Конченый человек.
Неудачник! Он боялся этого слова еще в студенческие годы, когда готовился к экзаменам. Как мать его вечно боялась остаться без денег. Это был врожденный, наследственный страх.
— Не дай Бог, что-нибудь случится с отцом…
Пятнадцать лет изо дня в день она экономила на всем, берегла каждый грош, чтобы заплатить за дом и стать домовладелицей, а когда стала ею, у нее появилась новая мечта: надстроить третий этаж и пустить еще одного жильца.
— Дюпюш? Конченый человек. Неудачник.
Иногда Дюпюш вспоминал Лами. Может быть, он излечился от своего безумия? Во Франции это проходит.
Правда, случаются рецидивы, но после них человек опять становится нормальным.
Вероятно, Лами тоже рассказывает приятелям:
— Тот, что приехал мне на смену, не протянул и двух лет…
31 декабря Дюпюш был один. В этот день не работали, поэтому он выпил четыре стакана чичи. Соседи видели, что он возвратился в мрачном настроении.
Почему-то он все время думал о красивом национальном костюме-больере, которую то ли взяла напрокат, то ли купила Жермена к первому своему балу в Панаме.
На тюле были вышиты большие розовые цветы…
На следующий день приехала Вероника. Она привезла ему сладкий пирог и сказала:
— Я видела твою жену.
Не удержалась и добавила:
— Она стала еще красивее. Она сидела в машине посланника с Кристианом и какой-то дамой. О ни куда-то ехали, наверное веселиться.
Быть может, на бал к президенту Республики Панама? Почему бы и нет? Но разве могла Жермена веселиться? Она ведь должна спрашивать себя, где он? Что он делает, на что надеется, как рассчитывает устроить их будущее?
Но даже этого он не знал наверное. Бывали дни, когда он жалел Жермену. А иногда мысль о том, что она выходит из себя, доставляла ему удовольствие.
Кто из них начал? Ни тот, ни другой. Впрочем, значения это не имело.
В бригаде Дюпюша произошел новый несчастный случай. Поднимая ящик с автомобилем, одному грузчику-метису придавили руку к обшивке трюма. Никогда еще Дюпюш не слышал, чтобы человек так кричал.
Метиса успокаивали: нельзя пугать пассажиров.
Через час все узнали, что руку пришлось ампутировать.
Что еще случилось? Ах да, Лили тоже угодила в больницу. У нее начались колики.
А негры из хижин, что стоят у самого моря, изловили метровую акулу и продали ее для съемок. В городе крутили фильм, и на улицах и в порту можно было встретить людей в костюмах корсаров.
Однажды вечером, проходя мимо кафе Жефа, Дюпюш увидел его за оживленным разговором с братьями Монти. К нему они в этот раз не зашли.
— Ты их не видела? — спросил Дюпюш у Вероники.
— Они два раза прошли мимо нашего дома. Я думала, они зайдут.
Вероника вела странную жизнь. Утром вставала раньше Дюпюша, готовила ему кофе и тут же, хотя Дюпюш еще не ушел, опять бросалась на влажные простыни и засыпала. Она лежала совсем голая, темнокожая, только соски и подошвы ног были у нее розовые.
Он знал, что поднимется она поздно. В рваном, стареньком платьице, в шлепанцах на босу ногу, побредет по кварталу, лениво таща сумку с провизией и кувшин с молоком.
Лишь к двум или трем дня она умоется и оденется.
И тогда придет в порт на прогулку. Издали помашет Дюпюшу рукой, затем усядется на чугунный кнехт и примется болтать с таможенником или полицейским.
Если Вероника не показывалась, Дюпюш был уверен, что у них собралось с полдюжины темнокожих соседок и все пьют чай. Они пили настоящий чай, как настоящие американские дамы, а когда он входил, вскакивали и разбегались.
Быть может, теперь он меньше любил Веронику? А разве он вообще мог еще кого-нибудь любить?
Как-то он написал жене:
«Не будешь ли так любезна прислать мне мои шерстяные костюмы, которые остались в багаже?»
Дюпюш решил их продать. Начав работать, он приблизительно подсчитал: если откладывать по двадцать долларов в месяц… Но сколько месяцев надо работать, чтобы заработать на билеты? Да и зачем? Что ему делать во Франции?
Отложить ему ничего не удалось. Он повсюду задолжал по мелочи. Граммофон сломался задолго до того, как был выплачен последний взнос.
Но особенно Дюпюша беспокоило то, что слышал он все хуже. Он всегда был туговат на ухо, но теперь его глухота прогрессировала, и первой это заметила Вероника, которой уже приходилось кричать, обращаясь к нему.
Однажды на борту американского парохода Дюпюш заметил старого товарища, вместе с которым слушал когда-то курс геологии. Тот не узнал его. Пароход шел в Гуаякиль. Дюпюш мог бы порасспросить его кое о чем. Быть может, общество «Копи Эквадора» все-таки выкарабкалось? Или другая компания перекупила рудники и собирается вновь их эксплуатировать?
Но Дюпюш ни на шаг не отошел от своего кабестана.
Целый день он наблюдал за бывшим однокашником, коренастым и румяным нормандцем, который, поиграв в пинг-понг с молодой американкой, болтал с ней на прогулочной палубе.
Вернувшись как-то домой, Дюпюш застал там Эжена Монти и старика Че-Че, который не подал ему руки.
Забившаяся в угол Вероника растерянно смотрела на Дюпюша и хотела уйти.
— Останься! — велел Дюпюш.
Че-Че поднялся и заявил:
— Тогда придется уйти мне.
— Как вам будет угодно.
Вмешался Эжен:
— Успокойтесь! Не стоит ссориться. Слушай, Дюпюш, нам надо серьезно поговорить с тобой, и хорошо бы без свидетелей…
Но Дюпюш заупрямился. Просто так, просто потому, что ему хотелось упрямиться, и еще потому, что недавно он выпил три стакана чичи. С нового года его нормой стали три стакана.
— Я тоже предпочту, чтобы мы поговорили с глазу на глаз, — проворчал Че-Че.
Всем своим видом он выражал неудовольствие и презрение. Интересно, помнит ли он еще, что приехал в Панаму без гроша и начинал официантом в кафе вместе с Жефом, который только что бежал с каторги?
— Не знаю, отдаете ли вы себе отчет…
— В чем?
— Что так больше продолжаться не может. У вас есть жена, вы сделали ее несчастной…
— Вы находите?
Дюпюш был совершенно спокоен, голова у него работала четко, несмотря на то, что он выпил. А может быть, именно поэтому. Он понимал, что означают пренебрежительные гримасы старика, который отнюдь не был дипломатом и чувствовал себя в этой роли отвратительно. Вероника всхлипывала, и только для того, чтобы позлить Эжена Монти и Че-Че, Дюпюш обнял ее за плечи и стал утешать.
— Итак, что же вам от меня угодно?
— Французский посланник возмущен. Он собирается добиться постановления о вашей высылке из Панамы? Угрозы? Неплохо придумано.
— За что? — невозмутимо осведомился Дюпюш.
Он боялся лишь одного: что его заставят вернуться к Жермене. А как же Кристиан? Нет, невозможно. У них какая-то иная цель.
— Вы единственный француз в стране, открыто живущий с негритянкой. Да еще с проституткой, которую знала вся Панама. Вы единственный француз, работающий на разгрузке пароходов, как французских, так и иностранных, и к тому же в бригаде, которая состоит из одних цветных. — Че-Че помолчал и добавил:
— Вы просто подлый гаденыш. Я специально приехал сюда, чтобы сказать вам это. Я позаботился о вашей жене. Я не позволю, чтобы вы упекали ее за собой в грязь. Я имею на это право.
— Пойдем, Вероника.
Она не смела шелохнуться, и ему пришлось подтолкнуть ее. Они вместе подошли к двери и спустились по лестнице.
— Дюпюш! — окликнул растерявшийся Эжен Монти.
— К черту! Оставьте меня в покое!
Вероника плакала и бормотала:
— Пюш!.. Пюш, не надо так! Не надо!
— Почему не надо?
— Не знаю. Они засадят тебя в тюрьму, Пюш. И потом, твоя жена…
— Глупости!
Они прошли вдоль пляжа, под шумящими на ветру кокосовыми пальмами, мимо американских вилл; Вероника высморкалась и утерла слезы.
— Че-Че делает здесь что хочет: это он оплачивает выборы.
Неизвестно почему, но Дюпюша эта история нисколько не встревожила. Он чувствовал себя свободно и легко, он ничего больше не боялся. Даже пощечин. После пощечины Жефа он знал, что это совсем не страшно.
Неприятная минута, и все.
— Замолчи.
— Они вернутся снова, — предупредила она.
— Тем хуже для них.
Если бы Дюпюш мог, он отправился сейчас же выпить четвертый стакан чичи, и он дал себе слово купить у Марко целую бутылку. Неприятно заходить так часто в эту мерзкую лавчонку, где тебя каждый может увидеть.
Вечером он нарочно прошел мимо кафе Жефа и удостоверился, что Че-Че и Эжен не уехали. Они сидели в кафе с какими-то подозрительными типами, и сразу можно было догадаться, что Че-Че здесь хозяин.
— Видишь, Ника?
— Я боюсь, Пюш. Поездов сегодня больше не будет.
Она так перепуталась, что перед тем, как лечь спать, подперла дверь столом. Дюпюш сразу задремал. Проснувшись часа через два, он увидел, что Вероника бодрствует. Она неподвижно сидела на кровати в молитвенной позе.
— Поостерегись, Пюш! — сказала она утром, провожая его на работу.
Чего? Автомобиля, который уронят ему на голову?
Он постучал к Марко. Метис, у которого под глазами были огромные мешки, заставил себя долго упрашивать, прежде чем налил Дюпюшу чичи. Было еще очень рано.
— Погорю я из-за вас! — жалобно вздохнул он.
А потом заработал кабестан, быстро, как всегда.
Грузчики в трюме с трудом поспевали за ним, ящики, вращаясь, вылетали наружу и стукались о края люка.
В тот день Дюпюш напрасно искал глазами Веронику. В порт она не пришла. Надвигалась гроза. Дюпюш с работы направился прямо домой, но ненадолго заглянул к Марко. Тот смотрел на Дюпюша как-то странно, словно в чем-то перед ним провинился.
— К тебе кто-нибудь приходил? — спросил Дюпюш.
— Ко мне? А кто мог прийти?
— Я и сам не знаю. Ну ладно, я пошел!
Че-Че все еще был в Колоне. Дюпюш видел его: он играл с Жефом в карты в прохладном кафе. Эжена с ними не было.
Дюпюш ускорил шаги и подавил в себе желание навестить хижины у моря. Выйдя на свою улицу, он увидел такси, стоявшее у дверей его дома. Вокруг машины сновали негритята: для квартала это было событием.
Дюпюш поднял глаза, но веранда была пуста.
— Ко мне кто-то приехал? — спросил он хозяйку.
— Какая-то дама.
Дюпюш поднимался по лестнице, в голове у него гудело. Он выпил бы еще чего-нибудь, чтобы успокоиться. Когда он очутился на площадке, дверь комнаты распахнулась, оттуда выскочила Вероника. Она тупо посмотрела на него и крикнула:
— Пюш!.. Она пришла!
Вся в слезах. Вероника сбежала по лестнице, толкнув Дюпюша, и заперлась в комнате хозяйки.
Спокойно, медленно и важно, словно во сне, Дюпюш сделал несколько шагов вперед, свернул налево и вошел в свою комнату. Все было на месте: швейная машина, желтые занавесочки. На столе стоял чайник и две чашки.
— Где ты, Жермена? — спросил Дюпюш.
Он знал, что сейчас увидит жену. Он нашел ее на веранде, она прислонилась к одному из столбов и обеими руками вцепилась в сумочку. На ней было платье, которого он раньше не видел.
Дюпюш медленно прикрыл дверь и совершенно спокойно сказал:
— Ну что ж, садись.
IX
Не удивление ли было преобладающим чувством Жермены в ту минуту? Присев на краешек стула, она неотрывно смотрела на Дюпюша, и постепенно решительное и жестокое выражение исчезло с лица. А Дюпюш мыл руки, как всегда после работы, но делал это нарочито медленно.
И молчал он тоже умышленно! И так же умышленно по-хозяйски прошел по комнате, спустил жалюзи на окне, переставил какую-то безделушку. Он был у себя дома, и Жермена должна была это почувствовать.
— Я приехала… — начала она.
Он холодно повторил:
— Да, ты приехала.
Он сел напротив нее и заметил:
— Меня не обманули. Ты действительно похорошела.
Он не лгал. Когда они были вместе, в наружности Жермены было что-то незавершенное, теперь красота ее созрела. Поэтому Жермена казалась еще более уравновешенной, спокойной, уверенной в себе.
Однако сейчас она заметно волновалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19