Однажды вечером, чтобы прощупать почву, она тихо сказала, прижимая, как бы случайно, свою грудь к руке мужчины:
— Вот вы много говорите о женщинах, и вы их, видно, хорошо знаете. Но не складывается впечатления, что вы широко используете свои знания на практике…
Он широко улыбнулся и, как ей показалось, испытал какое-то облегчение.
Сразу же недоброе предчувствие охватило ее.
— Вот именно! — сказал он, прищурившись. — Я бесконечно ценю женщин, они могут быть восхитительными подружками. Всю жизнь я жалею, что нет у меня сестры. Я, например, был бы счастлив, если бы как-нибудь вы согласились выпить со мной чашечку чая на набережной Круазетт.
И видя, что она потрясена своим открытием, он спросил ее:
— А когда вы догадались, что я гомосексуалист?
Он не сказал «педераст», а использовал термин более научный и элегантный.
— Вы, кажется, разочарованы?
— Почему я должна быть разочарована?
— Я мог бы стать для вас превосходным другом, ибо вы существо чрезвычайно сложное, а особенно привлекательно для меня то, что вы просто скопище пороков. У меня был один друг, который…
— Спасибо.
— Да ведь в моих глазах это достоинство, и я вам говорю комплимент.
Он уже почувствовал, что что-то сломалось и очарование, если оно и имело место, улетучилось.
— Прошу меня простить. Я ошибся.
Его последние слова были:
— Очень жаль.
С тех пор он больше не появлялся в «Монико», и Селита предпочитала о нем не вспоминать.
— Как ты думаешь, может, стоит сходить спросить, не закончилась ли операция? — задала вопрос Мари-Лу, которой не терпелось вернуться в свою постель.
Было одиннадцать часов. Уже около двух часов Флоранс находилась на операционном столе. Мадо, должно быть, еще спала, если только не лежала, вытянувшись в своем кресле-качалке на балконе, любуясь разноцветными фигурками купальщиков на пляже и парусами, скользящими по бухте.
Но ни одна из них не знала, что в это время Леон вышел в коридор второго этажа и остановил проходящую медсестру.
— Не скажете, откуда я мог бы позвонить?
— Обратитесь в канцелярию на первом этаже.
Там он робко попросил разрешения позвонить, набрал номер «Луксора», который знал наизусть, и был вынужден говорить в присутствии секретарши.
— Это ты? Да… Нет, еще не кончили. Нет же! Никто не может мне ничего сказать… Дверь закрыта…
Его голос упал почти до шепота, и он добавил:
— До скорой встречи…
Это было сказано так нежно, что он мог добавить слово «дорогая».
— Это вы ждете семнадцатый номер?
— Да.
— Разве вас не предупредили, что операция продлится еще не меньше часа?
Так что, если вам нужно сделать какие покупки…
Он было соблазнился, но взял себя в руки. Проходя мимо входной двери у начала лестницы, он увидел четырех женщин, ожидавших в саду, и, помрачнев, высказал несколько нелестных слов в их адрес, как если бы они пришли специально, чтобы пристыдить его.
Не осмеливаясь курить внутри здания, он собрался выйти покурить в саду, но предпочел отказаться от этого намерения.
Длилось это не совсем час, а всего сорок минут. Четыре женщины устали стоять, у них затекали ноги, и они в конце концов уселись на скамье, как в сквере.
Им не пришло в голову, что в клинике есть еще один выход. Наташа услышала, как отъезжает машина хирурга и за ней автомобиль Леона.
— Ты пойдешь туда?
На разведку послали Селиту. Она направилась в канцелярию, стараясь не смотреть на палаты, почти все двери которых были открыты.
— Вы пришли по поводу номера семнадцать?
— Да, мадам.
— Никто не может ее навещать сегодня, и даже нет уверенности, что доктор разрешит посещения завтра. Это маловероятно, и я предпочитаю вас сейчас предупредить.
— А операция?
Секретарша, в обязанности которой входило записывать рождения, болезни, смерти, посмотрела на Селиту так, будто вопрос был неуместен.
— Закончилась, конечно.
— Но…
— У нее еще не прошло воздействие наркоза, и она будет спать до вечера.
— Что сказал доктор? Есть ли надежда?
Это слово также имело для секретарши иной смысл, чем для простых смертных, а может, и совсем не имело смысла, и она посмотрела на Селиту безразличным взглядом.
— Полагаю, что цветов ей пока посылать не стоит. До нового распоряжения, естественно.
— А нельзя ли посмотреть на нее хотя бы в щелочку двери?
— Это невозможно.
— Благодарю вас.
Она присоединилась к остальным, и все четверо направились к выходу. По дороге Мари-Лу решила поприветствовать рукой старичка с третьего этажа.
— Ну и что?
— Ничего не известно, кроме того, что она жива. И, кажется, будет спать до вечера.
— А потом?
Селита могла только пожать плечами. И тогда Мари-Лу заявила:
— Прежде чем пойти и заняться тем же, я хотела бы чего-нибудь выпить и всех вас угощаю.
Они свернули в соседнюю улицу, зашли в небольшой бар, который обычно посещают по вечерам игроки в шар, а сейчас он был пуст. Хозяин, в рубашке с засученными рукавами, читал газету, сидя в кресле, куда забрался также его кот. Прервав чтение, он неохотно встал и с удивлением посмотрел на столь необычных посетительниц. Не найдя у него своих привычных напитков, они в конце концов выбрали вермут.
Все та же Мари-Лу произнесла целую речь:
— Поверьте мне, она выкарабкается. И вы еще увидите, что не пройдет и месяца, как она мне будет записывать штрафы за то, что лак на моих ногтях облупился, или за то, что от меня разит чесноком. Налей нам еще по одной, Артур!
Глава 2
Селита уже давно, пожалуй, с тех пор, как появилась Мадо, искала контакта с Леоном, который, сознательно или нет, избегал ее. Вечером, когда она приходила, он ей кивал, как всем остальным, а если ему приходилось в течение ночи и обращаться к ней, то он это делал очень кратко и исключительно по делу.
Однажды во второй половине дня, еще до операции Флоранс, он пришел в клинику, когда Селита сидела у кровати больной. Поцеловав жену в лоб, он встал у окна и не двигался, пока не ушла посетительница.
День за днем она пыталась улучить момент, чтобы поговорить с ним. Ничего особенного она не могла ему сказать и ни на что пока не надеялась, но ей было невыносимо переносить эту враждебную пустоту между ними.
Десятки раз она была готова при всех, прямо в кабаре, закатить ему сцену, которая, может быть, принесла бы ей облегчение. Она преднамеренно на его глазах, как бы бросая ему вызов, нарушала священные правила заведения: выходила во время выступлений на улицу подышать свежим воздухом или же, видя, что он за ней наблюдает, отказывалась танцевать с посетителем, ссылаясь на то, что у нее болят ноги.
Ей никак не удавалось оказаться с ним наедине. И вряд ли бы она преуспела в этом, даже если бы пришла в «Монико» во второй половине дня. Нужно было для этого попасть в тот редкий день, когда он туда еще заходил, но и тогда там были уборщицы или поставщики.
Ушла Наташа. Ее отсутствие в еще большей степени изменило атмосферу в «Монико». Все, может быть и Леон тоже, чувствовали, что это начало конца.
Конечно, за последние годы исполнительницы номеров стриптиза сменялись довольно часто, но до сих пор это было обычным делом, нормальным обновлением программы, сейчас приходила в голову мысль о пассажирах, спасающихся с тонущего корабля.
С Наташей все произошло самым неожиданным образом за два вечера. В баре появился очень смуглый молодой человек с лицом азиатского типа. Он знал по-французски всего несколько слов, но, по словам Наташи, говорил на безукоризненном английском языке, без малейшего акцента.
Она находилась в его обществе до самого закрытия, а затем, перекусив немного в баре «У Жюстина», отправилась с ним на рассвете на прогулку по морю в моторной лодке.
На следующий день, как только открылось кабаре, он появился снова, корректный, робкий, внимательный. Наташа показала подругам его фотографию в газете «Нис-Матэн». Это был иранский принц, самый настоящий, двоюродный брат шаха. Он учился в Кембридже и приехал отдохнуть на несколько недель во Францию. На фотографии он находился в обществе префекта, который встречал его у трапа самолета.
Одеваясь для первого выступления, Наташа объявила:
— Сказать тебе, что он мне предложил? Прежде всего, спросил, хорошо ли я знаю Париж, в том числе Лувр и музеи, потом предложил мне сто тысяч франков с оплатой всех расходов, с тем чтобы я была его гидом и переводчицей в течение месяца. Как бы ты поступила на моем месте?
Вплоть до второго сеанса иранец дожидался ответа. Улыбающийся и вежливый, он всякий раз вставал и пододвигал стул Наташе, когда она присоединялась к нему.
Она в конце концов объявила подругам:
— Я, девочки, сказала «да». Конечно, я бы еще подумала, если бы не было здесь всех этих событий. Но учитывая, в каком сейчас состоянии находится наше заведение…
— Когда же ты уезжаешь?
— Прямо завтра же, на автомобиле. Он купил спортивную машину итальянской марки и уже снял апартаменты в отеле «Плацц».
— Ты сообщила новость хозяину?
— Нет еще. Я ему скажу перед уходом.
«Если бы я владела английским, то воспользовалась бы такой возможностью?
— подумала Селита. — Вполне возможно».
Наташа сразу же как бы вышла за пределы их среды. И с удивлением все стали замечать, что они поглядывают на нее с некоторой долей уважения.
Вскоре после ее ухода Леон подозвал Франсину, когда она уходила:
— С завтрашнего дня и в течение нескольких дней вы возобновите ваш прежний номер.
Селита и Мари-Лу ушли домой раньше. Они собирались уже ложиться, когда услышали, что кто-то царапает их ставень. Это была взволнованная Франсина, которая пришла сообщить им новость.
Она пыталась выступать с номерами стриптиза несколько месяцев тому назад, но мадам Флоранс тогда откровенно заметила:
— Вам лучше заниматься гардеробом, моя бедная Франсина. Вы выглядите как ожившая порнографическая открытка.
И в самом деле, одетая Франсина вводила в заблуждение, легко могла сойти за миленькую и аппетитную мещаночку. Достаточно ей было раздеться, и она становилась похожей на те пышные обнаженные натуры, которые можно видеть на некоторых картинах в музеях. Жировые складки ее розового тела не портили общего вполне приятного впечатления.
Но, к сожалению, нужно было совершить переход из одного состояния в другое, то есть наступал момент, когда она начинала раздеваться, пытаясь по мере сил следовать ритму музыки, и вот тут-то все портилось. Она становилась смешной, а то и просто непристойной, и треугольник, будь он из черного или розового атласа, приобретал на ее круглом животе подчеркнуто эротический вид, шокирующий публику.
— Я не решилась сказать ему «нет». Он мне показался очень расстроенным. И сказал мне, что все его покидают и что он рассчитывает на меня…
Франсина обратилась к Селите с просьбой:
— Ты разрешишь мне прийти завтра, я хочу, чтобы ты помогла мне советом.
Они репетировали номер между столом с неубранной посудой и буфетом в стиле Генриха II. Ожидая, пока одно парижское агентство пришлет ему новую исполнительницу номеров стриптиза, Леон нанял для работы в гардеробе вместо Франсины старуху с худым и мрачным лицом, торговавшую билетами национальной лотереи в разных кафе города.
Музыканты воспользовались ситуацией, чтобы потребовать надбавку к жалованью, которую хозяин был вынужден им дать после яростной перепалки с ними.
И Селита искала подходящего случая, чтобы, в свою очередь, подступиться к нему.
В воскресенье, когда Леон отвез Мадо в «Луксор» и вернулся, едва выйдя из машины, он столкнулся лицом к лицу с Селитой, которая демонстративно курила сигарету.
— Что ты тут делаешь?
Эмиль скромно отошел в сторону.
— Я ждала вас.
Она говорила ему «вы», как в кабаре, хотя они были за его пределами.
Почувствовал ли он, что она жаждет скандала? Как бы то ни было, он сделал вид, будто направляется к входу, а когда она преградила ему путь, посмотрел на нее с усталой покорностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21