Она его предупреждает! Пошла сразу с козыря!
- Внешне я кажусь веселой... Я постоянно шучу... Но, верьте мне, это только видимость... В действительности, мосье Мегрэ, я очень обеспокоена тем, что происходит, более чем обеспокоена... А как вы находите моего мужа? - спросила она вдруг, ни с того ни с сего.
- Очень симпатичный...
- Да... Так все говорят... Я имею в виду...
- Он очень умен, удивительно умен и...
Ей не терпелось. Она поняла, к чему он клонит, и не дала договорить. Мегрэ поглядел на ее руки и увидел, что они были гораздо старше, чем лицо.
- Я нахожу его также очень восприимчивым... А еще...
- Будь вы откровенны до конца, вы бы сказали - чрезмерно чувствительным.
Он открыл рот, чтобы ответить, но она уже перехватила инициативу и продолжала:
- В данный момент меня очень пугает, что он так замкнулся в себе. Он страдает. Я знала это всегда. Когда я вышла за него замуж, в моей любви была некоторая доля жалости...
Мегрэ притворился дурачком:
- Но почему?
Вопрос на мгновение поставил ее в тупик.
- Но... Вы же его видели... С детства ему приходилось страдать из-за своей внешности...
- Он невысокого роста, но бывают люди...
- Видите ли, комиссар, - продолжала она нервно, - давайте играть в открытую... Я не знаю, какая над ним тяготеет наследственность, вернее, знаю слишком много. Его мать была сиделкой, вернее санитаркой, и ей не было еще шестнадцати, когда профессор Парандон наградил ее ребенком. Почему он, будучи хирургом, не прибегнул к аборту? Быть может, девчонка угрожала скандалом? Это мне неизвестно, я знаю только, что Эмиль родился семимесячным... недоношенным...
- Большинство недоношенных детей со временем становятся нормальными...
- А вы его находите нормальным?
- В каком смысле?
Она нервным жестом погасила сигарету и зажгла другую.
- Простите меня. У меня создается впечатление, будто вы уклоняетесь, будто не хотите понимать...
- Понимать? Но что?
Она не могла больше сдержаться, вскочила с кресла и стала шагать взад и вперед по китайскому ковру.
- Не хотите понять мое беспокойство. Не хотите понять, почему я, попросту говоря, порчу себе кровь! Вот уже скоро двадцать лет, как я пытаюсь его защитить, сделать счастливым, обеспечить ему нормальную жизнь...
Мегрэ спокойно курил трубку, не сводя с нее глаз. На ней были элегантные домашние туфли, видимо, сделанные на заказ.
- Эти письма, о которых он мне рассказал... Я не знаю, кто их писал, но они достаточно подтверждают мой страх...
- И давно вы живете в такой тревоге?
- Недели... Месяцы... Я не решаюсь сказать - годы... Вначале, после свадьбы, он сопровождал меня, мы выезжали, бывали в театре, обедали в ресторанах...
- Это ему доставляло удовольствие?
- Во всяком случае, это была разрядка... Теперь-то я поняла, что он везде чувствует себя не на месте, стыдится, что у него не такая внешность, как у других, и таким он был всегда... Даже сам выбор его карьеры. Морское право... Могли бы вы мне ответить, почему такой человек, как он, остановился именно на Морском праве? Это словно вызов... Будучи не в состоянии выступать с защитой в суде присяжных...
- Но почему?
Она немного смутилась и посмотрела на него.
- Но, мосье Мегрэ, вы же это понимаете не хуже меня... Представьте себе его, маленького, немощного, бледного. И вот он в огромном зале суда присяжных защищает жизнь человека, совершившего преступление...
Мегрэ сразу же вспомнил, что в прошлом веке знаменитый юрист, одно из светил адвокатуры, был ростом всего в один метр пятьдесят пять сантиметров, но решил ей не возражать.
- Он все время томится... Чем дальше, чем он становится старше, тем больше и больше уединяется, и мне стоит огромного труда вытянуть его из кабинета, уговорить сесть за стол, когда у нас гости...
Мегрэ не стал у нее спрашивать:
- А кто из вас составляет список приглашенных? Он только слушал, смотрел.
* * *
Он только слушал, смотрел и пытался не поддаться влиянию, ибо тот портрет мужа, который старалась нарисовать эта женщина с перенапряженными нервами и кипучей энергией, был одновременно и правдивым, и ложным.
В чем правдивым?
А в чем ложным?
Это ему и хотелось распутать. Облик Парандона представал ему похожим на фотографию не в фокусе. Контурам не хватало четкости. Черты лица меняли выражение в зависимости от того, пол каким углом вы на него смотрели.
Действительно, Парандон замкнулся в свой собственный мирок, который, если так можно выразиться, ограничивался шестьдесят четвертой статьей уголовного кодекса. Ответствен ли человек за свои поступки? Или не ответствен? Многие до него увлекались этим кардинальным вопросом. Начиная с времен средневековья эта проблема обсуждалась даже на Вселенских соборах.
Не стала ли у Парандона эта идея навязчивой? Мегрэ вспомнил свое первое появление в кабинете адвоката, вспомнил, как посмотрел на него Парандон, словно комиссар был само воплощение знаменитой статьи кодекса или, по крайней мере, мог дать исчерпывающий ответ.
Парандон даже не спросил, зачем он пришел, что от него нужно полиции. Он сразу заговорил о статье шестьдесят четвертой, а губы прямо-таки дрожали от страсти.
Это правда, что...
Да, Парандон вел жизнь отшельника в этом доме, который был для него слишком велик, так велик, как мог бы быть ему велик костюм исполина.
Как мог он с его тщедушным телом, с мыслями, которые точили его мозг, как он мог постоянно противостоять этой женщине, такой беспокойной и передававшей свое беспокойство всем, кто ее окружал?
Недоносок - ладно! Пусть даже гном!
Но ведь иногда, когда казалось, что вокруг никого нет, когда выпадал случай, этот гном украдкой занимался любовью с мадемуазель Ваг.
Что во всем этом было правдой, а что ложью? Быть может, и увлечение археологией было у Бэмби своеобразной отдушиной, своеобразным средством, чтобы быть подальше от матери?
- Послушайте, мосье Мегрэ. Я вовсе не легкомысленная женщина, как вам могли меня расписать. У меня есть чувство долга, и я стараюсь быть полезной. Так воспитал нас, меня и сестер, отец. А уж он человек долга...
Увы!.. Комиссар совсем не ценил таких слов. Неподкупный судья, гордость судейского сословия, внушающий своим дочерям чувство долга...
Однако в ее устах они почти не звучали фальшиво. Она не давала собеседнику времени сосредоточиться на том, что горорила, лицо ее было беспокойным, все тело - в движении, а слова быстро следовали за словами, мысли за мыслями, образы за образами.
- Действительно, в этом ломе стало страшно... И больше всех это испытываю я... Нет! Только не вообразите, что эти письма писала я... Я слишком прямой человек, чтобы идти окольными путями. Если бы я захотела вас увидеть, я бы позвонила вам, как это сделала сегодня утром. Но мне страшно... И не столько за себя, сколько за него... Я не знаю, что он может сделать, но чувствую, что собирается, что он на пределе, что в него бес какой-то вселился и толкает его на трагический поступок...
- Что привело вас к этой мысли?
- Да ведь вы его видели.
- Он показался мне очень спокойным, уравновешенным, и я обнаружил в нем склонность к юмору...
- К юмору весьма мрачному, чтобы не сказать висельному... Этот человек занимается "самоедством". Дела отнимают у него не более двух-трех дней в неделю, и большую часть разысканий берет на себя Рене Тортю. Мой муж читает журналы, посылает во все концы света письма людям, которых никогда в жизни не видел, знает их только как авторов статей. Случается, что он по многу дней даже не выходит из дому, а довольствуется тем, что смотрит на мир из своего окна... Те же каштаны, та же стена, окружающая Елисейский дворец, я бы даже сказала, те же прохожие. Вы приходили дважды и даже не захотели со мной поговорить. А ведь я, к несчастью, в этом деле лицо/ заинтересованное больше всех. Не забывайте, что я его жена, хоть сам он зачастую этю забывает... У нас двое детей, за которыми еще нужно присматривать.
Она дала ему время отдышаться, пока зажигала сигарету. Это была уже четвертая. Курила она жадно, не замедляя речи, и будуар наполняли клубы дыма.
- Сомневаюсь, можете ли вы лучше меня предвидеть, что он способен совершить... Уж не задумал ли он покончить с собой?.. Это возможно... Но было бы ужасно, если бы после того как я так много лет пыталась сделать его счастливым... Моя ли вина, если это не удалось? Но, быть может, смерть грозит мне... А это вероятнее всего, ведь он мало-помалу стал меня ненавидеть... Вам это понятно? Его брат, невропатолог, смог бы нам это объяснить... Муж испытывает потребность обрушить на чью-нибудь голову все свои разочарования, всю злобу, все унижения...
- Простите меня, если...
- Позвольте, дайте мне докончить... Завтра, послезавтра, неважно когда, вас вызовут сюда... И вы увидите жертву... Это буду я... Заранее прощаю ему, так как знаю, что он не отвечает за свои поступки, и медицина, несмотря на все достижения...
- Вы смотрите на своего мужа как на больного?
- Да.
- Психоз?
- Быть может!
- Вы говорили об этом с врачами?
- Да.
- С врачами, которые его знают?
- Среди наших друзей есть много врачей...
- Что они вам сказали конкретно?
- Велели остерегаться...
- Остерегаться? Чего...
- Мы не касались деталей...
- Все они были одного мнения?
- Многие.
- Вы можете назвать их имена?
Мегрэ с нарочитой выразительностью вытащил из кармана свою черную записную книжку. Этого жеста было достаточно, чтобы она пошла на попятную.
- Не очень-то, корректно сообщать вам их имена, но если вы хотите, чтобы его подвергли экспертизе...
Тут уже Мегрэ утратил свой спокойный и добродушный вид... Лицо его стало твердым, на нем появилось выражение напряженности. Дело стало заходить слишком далеко.
- Когда вы звонили ко мне в полицию, чтобы попросить меня к вам зайти, была уже у вас в голове эта мысль?
- Какая мысль?
- Прямо или косвенно попросить меня, чтобы вашего мужа осмотрел психиатр?
- Pазве я так сказала? Ведь я даже не произнесла этого слова...
- Но вы на это довольно прозрачно намекнули.
- В таком случае вы меня плохо поняли... Либо я не так выразилась... Быть может, я слишком откровенна, слишком непосредственна... Я не даю себе труда выбирать слова... Я вам только говорила и говорю, что над нашей семьей нависло ощущение страха...
- А я у вас снова спрашиваю: чего же вы боитесь? Она опять села, словно изнемогая, и с унынием поглядела на Мегрэ:
- Не знаю, что вам еще сказать, мосье комиссар. Я полагала, что вы все поймете с первого слова... Я боюсь за себя, за него...
- Иначе говоря, боитесь, что он может вас убить или покончить с собой?
- Я понимаю, в это до смешного трудно поверить, когда все вокруг кажется таким спокойным,..
- Простите за нескромность. У вас с мужем продолжаются супружеские отношения?
- Прекратились год назад.
- Что было тому причиной?
- Я застала его с этой девкой...
- Мадемуазель Ваг?
- Да.
- В кабинете?
- Это было мерзко...
- И с тех пор вы запираете вашу дверь?.. Много раз он пытался к вам проникнуть?
- Один-единственный... Я ему выложила все, что у меня на сердце, и он ушел.
- Он не настаивал?
- Даже не извинился. Просто ушел, как человек, который ошибся комнатой...
- У вас были любовники?
- Что?!
Глаза ее стали колючими, взгляд суровым.
- Я вас спрашиваю, - невозмутимо повторил Мергэ, - имели ли вы любовников? Бывает ведь и такое, не правда ли?
- Только не в нашей семье. Знаете, мосье комиссар, если бы мой отец был здесь...
- Как судья, ваш отец понял бы, что мой долг задать вам этот вопрос. Вы только что мне говорили о нависшем над вами страхе, об угрозе, тяготеющей над вами и над вашим мужем. Вы в завуалированной форме подаете мне мысль показать вашего мужа психиатру... Следовательно, я должен...
- Простите... Я просто увлеклась... Любовников у меня не было и никогда не будет...
- Есть у вас оружие?
Она поднялась, выскользнула в соседнюю комнату, тут же вернулась и протянула Мегрэ маленький перламутровый револьвер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19