В дальнем конце виднелась плоская каменная глыба, естественного ли происхождения или обтесанная человеческой рукой, трудно сказать; но она стояла там наподобие алтаря, а сбоку в камне было выдолблено углубление в виде чаши. В нем накопилось полно воды, и в дымном свете моего факела она казалась красной, как кровь. Вода скапливалась и на потолке и падала там и сям вниз медлительными каплями. Шлепаясь о черную поверхность подводного озерка, они издавали тихий звук, подобный звону тронутой струны, и эхо расходилось кругами вместе со светом факела. Там же, где они глухо падали на камень, образовывались не впадины, а, наоборот, воздвигались столбы, а над ними нависали массивные каменные сосульки, которые росли навстречу столбам. Не грот, а настоящий храм, с беломраморными колоннами и стеклянным полом. Даже я, пришедший сюда по праву и обладающий защитной силой, почувствовал, как у меня зашевелились волосы на голове.
«По воде и по суше лежит его путь на родину, и оставаться ему скрытым в плавучем камне, покуда огнем не подымется вновь». Так вещали Древние, и они, как и я, с первого взгляда узнали бы этот грот. Как я и как те злосчастные рыбаки, которые возвращались из Потустороннего мира и бредили чертогами Черного короля. Здесь, в преддверье царства Билиса, будет лежать сокрытым от всех глаз этот меч, пока не явится юноша, которому дано будет его поднять.
Я вошел в черную воду. Дно круто уходило вниз, озерко становилось все глубже. Позади каменной плиты потолок грота смыкался с водой – дальше узкий проход терялся в подводных глубинах. Вода рябила и плескалась вокруг плиты, и эхо расходилось кругами по стенам, обтекая каменные колонны. Вода была ледяная. Я положил меч, завернутый, как он был, когда я его нашел, подальше на плоский камень. Потом перешел через озерко обратно. В гроте звенело эхо. Я постоял, пока оно не утихло до ровного гуденья, потом замерло совсем. И сделалось так тихо, что даже дыхание мое казалось неуместным вторжением в эту тишину. Оставив меч немо ожидать своего часа, я поспешил обратно на свет дня. Тени расступились, и я беспрепятственно вышел наружу.
2
Наступил апрель, когда ожидалось возвращение Эктора. Первую неделю месяца лили дожди и дули ветры – совсем зимняя непогода, лес гудел, как штормовое море, часовню продували сквозняки, пламя девяти светильников пласталось и чадило. Белая сова сидела на яйцах под крышей и поглядывала вниз.
Но однажды ночью я проснулся от тишины. Ветер упал, замолчали сосны. Я встал, накинул плащ и вышел. Луна смотрела свысока, а Медведица на севере плыла так низко и сияла так ярко, что, казалось, протяни руку – и достанешь, только обожжешься. Кровь моя бежала в жилах свободно и легко, я чувствовал себя чистым, умытым, как обступивший меня лес. Остальную часть ночи я спал не больше, чем юный любовник, а с первым светом встал, утолил голод и пошел седлать Ягодку.
В ясное небо всплыло блистательное солнце и свежими лучами залило поляну. Капли вчерашнего дождя разноцветно переливались на отяжелевших травинках и на тугих кулачках молодых папоротников, падали и всходили паром с веток сосен, наполнявших воздух хвойным благоуханием. А выше их зеленых верхушек со всех сторон дымились белые вершины гор.
Я вывел кобылу из сарая и как раз подносил седло, как вдруг она перестала щипать траву, подняла голову и навострила уши. А через несколько секунд и я услышал то, что вспугнуло ее: стук копыт, приближающихся быстрым галопом – на таком галопе недолго и шею сломать на горной тропе, извивающейся по корням, под нависшими ветвями. Я опустил седло на землю и стал ждать.
Ладная вороная лошадь вылетела на полном скаку, с закинутой на натянутых поводьях головой, осела на круп в трех шагах от меня, и в то же мгновенье мальчик, плашмя лежавший у нее на спине, соскользнул с седла наземь. Лошадь была в мыле, с удил капала пена. Раздутые ноздри рдели. Видно, немалых трудов стоил этот головоломный галоп и такая резкая остановка. Сколько же ему? Девять? В его возрасте я ездил на пузатой лошадке, которая и в рысь-то переходила, только если ее пнуть хорошенько.
Он одной рукой подобрал поводья и удержал лошадь, рвавшуюся к водопою. Проделывалось это машинально, а все внимание гостя было устремлено на меня.
– Это ты – новый святой?
– Да.
– Проспер был моим другом.
– Мне очень жаль.
– Ты не очень-то похож на отшельника. Ты правда теперь смотришь за часовней?
– Да.
Он, задумчиво закусив губу, разглядывал меня. Взвешивал, оценивал. И под взглядом этого мальчика, как еще никогда в жизни, я ощутил трепет в груди и, усилием воли сдержав волнение, заставил сердце биться ровно. Я ждал. Я знал, что по лицу моему ничего не заметно. Мальчик видел перед собой безобидного, безоружного человека, который седлает неприметную лошаденку, чтобы ехать в долину за припасами.
Наконец он счел возможным попросить:
– Ты никому не расскажешь, что видел меня?
– А разве за тобой кто-то гонится?
Губы его изумленно приоткрылись. По-видимому, от меня ожидалось что-нибудь вроде «Слушаюсь и повинуюсь, господин». Но тут он тревожно вскинул голову, и тогда я тоже услышал приближающийся перестук копыт, негромкий, по мшистой земле. Кто-то торопился сюда, но все-таки скакал не так быстро, как мой гость на вороной.
– Ты меня не видел, помни! – Рука его потянулась было к кошельку, но на полпути задержалась. Сверкнула широкая улыбка и поразила меня: до этой секунды он был вылитый Утер, но такая светлая улыбка – это от Амброзия, и темные глаза – тоже Амброзиевы. Или мои.
– Прости, – выговорил он вежливо, но торопливо. – Поверь, я не делаю ничего дурного. Ну то есть ничего особенного. Я потом дам себя поймать. Но он не позволяет мне ездить так, как мне нравится.
Он ухватился за луку седла, готовясь вскочить на лошадь.
– Если ты скачешь так по здешним тропам, – сказал я, – то ничего удивительного, что он не позволяет. Но зачем тебе уезжать? Ступай в часовню, а я собью его со следа и коня твоего поставлю где-нибудь, пусть остынет.
– Я так и знал, что ты не святой, – сказал мальчик тоном похвалы и, бросив мне поводья, скрылся в задней двери.
Я отвел вороную в сарай и запер. Постоял минутку на пороге, дыша тяжело и часто, как человек, только что выплывший из штормовых волн. Десять лет я ждал этой минуты. Я проложил Утеру дорогу через тинтагельские стены и убил Бритаэля, начальника крепости, не испытав такого сердцебиения. Так или иначе, он здесь. Теперь посмотрим. Я пошел к опушке, навстречу Ральфу.
Он выехал на поляну один, крупной рысью, припадая к самой гриве рослого каурого коня. Вид у него был взбешенный. На щеке рдела царапина – наткнулся на ветку.
Наверно, его ослепил солнечный свет, заливавший поляну. Я уж думал, что он на меня наедет. Но потом он все-таки разглядел, что я стою на пути, и осадил коня, с силой натянув поводья.
– Эй, ты! Тут не проезжал только что мальчик?
– Проезжал, – негромко ответил я и протянул руку к его поводу. – Ты погоди, не торопись...
– Прочь с дороги, глупец! – Каурый, почуяв шпоры, взвился на дыбы, вырвав у меня повод. И в это же мгновение Ральф, потрясенный, вымолвил: – Господин! – и успел повернуть лошадь. Копыта мелькнули в двух дюймах от моей головы. Ральф соскользнул с седла так же легко, как и мальчик Артур, и потянулся было целовать мою руку.
Я успел ее отдернуть.
– Нет. И быстро подымись с колена, друг. Он здесь и видит нас.
– Милосердный Иисусе! Я чуть было не наехал на тебя! Солнце слепило мне глаза – я тебя не узнал!
– Я так и понял. Однако не очень-то радушную встречу оказал ты новому отшельнику, Ральф. Здесь на севере у всех такие манеры?
– Господин... господин! Прошу меня простить. Я был зол... – И пояснил чистосердечно: – Он просто дурачил меня. Я иногда различал его впереди, а догнать все равно не мог. Ну и я... – Но тут до него дошел смысл моих слов. Он не договорил и сделал шаг назад, оглядывая меня с головы до ног и словно не веря своим глазам. – Новый отшельник? Ты? То есть ты и есть Мирддин, что поселился при часовне? Ну конечно! Какой же я глупец! Мне и в голову не пришло. И никому другому тоже, можешь быть уверен. Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь высказал предположение, что это сам Мерлин.
– И надеюсь, не услышишь. Сейчас я всего только блюститель святилища и останусь им сколько понадобится.
– А граф Эктор знает?
– Пока нет. Он скоро должен вернуться?
– На той неделе.
– Скажешь ему тогда.
Он кивнул и тут же захохотал – его удивление уступило место радости.
– Клянусь крестом, как я рад тебя видеть, господин! Благополучен ли ты? Как ты жил все это время? Как добрался сюда? И что будет теперь?
Вопросы сыпались один за другим. Я с улыбкой поднял ладонь.
– Слушай, – торопливо прервал я его. – Мы потолкуем потом. Выберем подходящее время. А теперь уезжай и заблудись на час или около того, дай мне познакомиться с мальчиком с глазу на глаз, ладно?
– Конечно. Двух часов тебе хватит? Этим ты много выиграешь в его глазах – меня обычно не так-то легко сбить с его следа. – Он обвел глазами поляну, не поворачивая головы. Сияло утреннее солнце, было тихо, только заливался весенний дрозд. – Где он? В часовне? Тогда он, наверное, наблюдает за нами, так что ты махнешь рукой куда-нибудь в сторону.
– С удовольствием. – Я повернулся и указал на одну из тропинок, уводящих прочь от моей поляны. – Сюда можно? Я не знаю, куда ведет эта тропа, но надеюсь, ты сможешь на ней заблудиться?
– Если не сложу голову, – кротко заметил он. – Надо же было тебе махнуть именно в эту сторону... Я бы сказал, что просто не повезло, но раз это ты...
– Я махнул наугад, уверяю тебя. Прости. А что, там опасно?
– Как тебе сказать. Если я должен искать Артура в этой стороне, то обратно мне скоро не выбраться. – Он подобрал поводья, изображая поспешность, чтобы обмануть нашего невидимого наблюдателя. – А если по правде, сказать, господин мой...
– Мирддин. Я теперь не господин тебе, да и никому другому.
– Хорошо, тогда Мирддин. Тропа там крутая и неровная, но проехать можно. И больше того, именно ее и избрал бы дьяволенок, если бы... Я же говорил – что ты ни сделаешь, все со смыслом. – Он засмеялся. – Как я рад, что опять тебя вижу. У меня словно гору с плеч сняли. Последние несколько лет были ох как нелегки, поверь!
– Верю.
Он поднялся в седло, махнул мне рукой. Я отступил. Он быстро проскакал по поляне, и вскоре стук копыт замер на крутой, заросшей папоротниками тропе.
Мальчик сидел на краю стола и ел хлеб с медом. Мед стекал у него по подбородку. При моем появлении он спрыгнул со стола, утерся тыльной стороной руки, слизнул с руки мед и проглотил.
– Ты не рассердишься? Тут было так много, а я просто умирал с голоду.
– Ешь, пожалуйста. Вон в той чаше на полке сушеные фиги.
– Спасибо, сейчас не хочется, я уже сыт. Я лучше пойду напою Звездочку. Ральф, я слышал, уехал.
Мы повели лошадь к источнику. По пути он объяснил:
– Я зову ее Звездочкой из-за этой вот белой звезды на лбу. А ты почему улыбнулся?
– Просто потому, что когда я был такой, как ты, или даже моложе, у меня была лошадка по имени Астер, а это значит «звезда» по-гречески. И, как ты, я однажды убежал из дому и поехал на холмы и там повстречал отшельника – он тоже жил один, правда не в часовне, а в пещере, – и он угостил меня медовыми лепешками и фруктами.
– Так ты убежал из дому?
– Не насовсем. Только на один день. Мне просто хотелось побыть одному. Иногда это бывает необходимо.
– Значит, ты меня понимаешь? Потому ты и отправил Ральфа прочь и не сказал ему, что я здесь? На твоем месте всякий другой сразу сказал бы. Им все кажется, что мне нужна нянька, – добавил Артур оскорбленно.
Лошадь подняла от воды мокрую морду, фыркнула, разбрызгав во все стороны холодные капли, и отошла от родника. Мы повели ее обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71