Поэтому я без дальнейших проволочек предлагаю своему младшему коллеге, мистеру Гулду, прочесть два письма – одно от проректора, а другое от швейцара Брэкспирского колледжа в Кембриджском университете.
С легкостью пружинного бесенка, выпрыгивающего из детской коробочки, Гулд вскочил с места, держа в руках внушительных размеров бумагу. Вид у него был лихорадочно важный. Он начал пронзительным голосом, резким, как петушиный крик, с простонародным лондонским акцентом.
– «Сэр, я – проректор Брэкспирского колледжа в Кембридже...»
– Помилуй Бог! – пробормотал Мун, отпрянув назад, как от ружейного выстрела.
– «Я проректор Брэкспирского колледжа в Кембридже», – провозгласил неунывающий Моисей, – «и я всецело присоединяюсь к данной вами оценке поведения несчастного Смита. Начну с того, что мне по долгу службы приходилось неоднократно делать Смиту выговоры за всяческие нарушения школьной дисциплины в течение всего университетского года, но наконец я лично стал очевидцем последнего его проступка, положившего предел его пребыванию в колледже. Произошло это так. Я проходил мимо дома, где живет мой глубокоуважаемый друг, ректор Брэкспирского колледжа. Дом стоит в стороне от колледжа и соединен с ним двумя или тремя весьма древними арками, которые, подобно мостам, возвышаются над узкой полоской воды, соединенной с рекою. К моему величайшему удивлению я узрел, что мой знаменитый друг висит в воздухе и судорожно цепляется за одно из вышеописанных каменных сооружений. Его поза не оставляла никакого сомнения в том, что он страшно испуган. Немного спустя я услышал два очень громких выстрела и ясно разглядел злополучного студента Смита, высунувшегося далеко вперед из ректорского окна и снова целившегося из револьвера в свою жертву. Увидев меня, Смит разразился громким смехом (в котором слышалась смесь наглости с безумием) и, казалось, прекратил свои бесчинства. Я послал нашего швейцара за лестницей, при помощи которой ему удалось вызволить ректора из мучительного положения. Смит был исключен из университета. Приложенная фотографическая карточка изображает группу членов Университетского Клуба Стрелков. В этой группе находится Смит. Такова была его наружность во время его пребывания в колледже.
Остаюсь ваш покорный слуга
Амос Боултер».
– Второе письмо, – продолжал с торжествующим видом Гулд, – от швейцара. Оно кратко и не отнимет у вас много времени:
«Милостивый Государь.
Истинная правда, что я швейцар Брэкспирского колледжа и что я помог ректору спуститься на землю, когда гот молодой человек стрелял в него, как мистер Боултер и написал в своем письме. Стрелявший молодой человек тот же, что изображен на фотографии, которую вам посылает мистер Боултер.
С глубоким уважением
Сэмюел Баркер».
Гулд вручил оба письма Муну, который стал их рассматривать. Но оказалось, что Гулд огласил эти письма правильно; кроме фонетических отклонений, Мун не нашел никаких других; подлинность обоих писем была несомненна. Мун передал их Инглвуду, тот, не проронив ни звука, отдал их обратно Моисею Гулду.
Доктор Пим последний раз встал с места.
– Я изложил все, что относится к первому обвинению в целом ряде предумышленных убийств, – заявил он. – Я кончил.
Затем поднялся Майкл Мун, представитель защиты, с подавленным видом, который не сулил ничего хорошего тем, кто симпатизировал узнику. Он не намерен, говорил Майкл Мун, следовать за доктором в область абстракций.
– Я не могу быть агностиком, ибо не обладаю достаточным количеством знаний, – заявил он усталым голосом, – и при таких словопрениях могу основываться только на известных и общепринятых положениях. В науке и в религии таких положений немного, и они достаточно ясны. Все, что говорят священники, недоказуемо. Все, что говорят доктора – опровергнуто. В этом единственная разница между наукой и религией, и она всегда была и будет. Однако эти новейшие открытия до известной степени трогают меня, – продолжал он, с грустью рассматривая свои башмаки. – Они напоминают мне мою старую, милую бабушку, которая смолоду так увлекалась ими! И это трогает меня до слез. Как сейчас вижу старое ведерко у садовой ограды, а за оградой шелестящие тополя...
– Стоп! Остановите омнибус! – вскричал мистер Моисей Гулд, вскакивая и вспотев от возбуждения. – Вы знаете, мы предоставляем защите свободное поле как джентльмены. Но ни один джентльмен не захочет тащиться до ваших шелестящих тополей.
– Черт возьми! – сказал обиженным голосом Мун, – если у доктора Пима есть старый приятель с хорьками, почему же у меня не может быть старой бабушки с тополями?
– Без сомнения, – твердо сказала миссис Дьюк даже с оттенком авторитетности в голосе, – мистер Мун может иметь такую бабушку, какая ему понравится,
– Ну, насчет того, чтобы эта бабушка очень мне нравилась, – начал Мун, – я... но возможно, как вы говорили, это и не имеет прямого отношения к делу. Повторяю, я не желаю углубляться в область абстрактных суждений; мой ответ доктору Пиму будет прост и строго конкретен. Доктор Пим исследовал только одну сторону психологии убийств. Если верно то, что существует тип людей, имеющих врожденную склонность к убийству, то не менее верно, – тут он понизил голос и заговорил с подавляющим спокойствием и серьезностью, – не менее верно, что существует тип людей, имеющих врожденную склонность к тому, чтобы их убивали. Неужели неправдоподобна гипотеза, что доктор Уорнер именно такой человек? Это мое утверждение далеко не голословно, так же, как не голословно утверждение моего ученого друга. Все это изложено в монументальном труде доктора Муненшейпа «Уничтожаемый доктор» – с диаграммами, изъясняющими все те различные способы, путем которых люди, подобные доктору Уорнеру, распадаются на первичные элементы. При свете этих фактов...
– Стоп, стоп, стоп! Остановите омнибус! – опять закричал Моисей, вскакивая с места и жестикулируя в сильнейшем возбуждении. – Мой принципал имеет что-то сказать! Мой принципал желает говорить.
Доктор Пим поднялся с побелевшим, почти сердитым лицом.
– Я строжайшим образом ограничил себя, – сказал он, – упоминанием лишь тех книг, которые я в любое время могу представить суду. «Тип-Уничтожитель» Зоннешпейна лежит па столе передо мной, и защита может познакомиться с этой книгой во всякую минуту. Где же находится необычайная книга об уничтожаемом докторе, на которую ссылается мистер Мун? Существует ли эта книга? Может ли защитник представить ее?
– Представить ее? – с глубоким презрением ответил ирландец. – Я представлю ее в недельный срок, если вы заплатите за чернила и бумагу.
Доктор Пим снова вскочил.
– Наша авторитетность базируется на множестве точных данных,– сказал он. – Она ограничена областью, в которой вещи могут быть исследованы и осязаемы. Мой оппонент должен по крайней мере согласиться с тем, что смерть – это факт, доказанный опытом.
– Не моим, – с грустью заметил Мун и покачал головой. – Я ни разу в течение всей моей жизни не проделал подобного опыта.
– В таком случае... – сказал доктор Пим и сел на место в таком раздражении, что все его бумаги захрустели.
– Итак, мы видим, – резюмировал Мун все тем же меланхолическим тоном, – что человек, подобный доктору Уорнеру, подвержен, по таинственным законам эволюции, влечениям к тому, чтобы его убивали. Нападение на моего клиента, если оно действительно имело место, – не единичный случай. У меня находятся в руках письма от многих знакомых доктора Уорнера. Знакомые единодушно свидетельствуют, что один вид этого замечательного человека вызывал в них кровожадные желания. Следуя примеру моих ученых друзей, я прочту здесь только два письма. Первое – от честной, трудолюбивой матроны, живущей на Харроу-роуд:
«Мистер Мун, сэр! Да, я запустила в него каструлей; ну так што? Больше нечем было запустить, патаму што все легкие весчи в закладе, и если доктор Уорнер не хочит, штоп в него бросали каструлями, пусть снимает свою шляпу в гостиной приличной женсчины, и скажите ему, штоп не улыбался и не отпускал своих шуточек.
С уважением Ханна Майлз».
– Второе письмо от довольно известного дублинского врача, с которым доктор Уорнер однажды участвовал в консультации. Он пишет следующее:
«Дорогой сэр! Инцидент, о котором вы упоминаете, вызывает во мне теперь глубокое сожаление, но тем не менее навсегда останется для меня загадкой. Я не психиатр по специальности; я был бы искренно рад посоветоваться с психиатром относительно моей совершенно неожиданной и, надо сознаться, почти автоматической выходки. Нельзя сказать, что я „потянул доктора Уорнера за нос“, – это было бы не совсем точно. Но что я ударил его кулаком по носу – в этом я охотно сознаюсь, излишне прибавлять, с какими сожалениями; провести кого бы то ни было за нос мне представляется актом, предполагающим некоторую обдуманность поступка и точность в выполнении его, в чем я не могу себя упрекнуть. По сравнению с этим удар по носу был чисто внешним, мгновенным и естественным жестом.
С глубоким почтением, уважающий вас
Бэртон Лестрэндж».
– У меня есть бесчисленное множество других писем, и все они неопровержимо свидетельствуют об этих широко распространенных чувствах по отношению к моему достопочтенному другу. Вследствие этого я полагаю, что доктор Пим в своем исследовании должен был осветить и эту сторону вопроса. Мы имеем дело, как правильно заметил доктор Пим, с силами природы. Скорее иссякнут струи наших лондонских фонтанов, чем иссякнет предрасположение доктора Уорнера к тому, чтобы его убивали. Поместите этого человека в собрание квакеров, в среду самых мирных христиан, и его немедленно забьют до смерти – палками из шоколада! Поведите его к ангелам Нового Иерусалима, и его забросают до смерти драгоценными камнями. Обстоятельства могут быть великолепны и блистательны, случай – душеспасителен, жнецы – желтобороды, а доктор – всезнающ, водопад может сверкать всеми цветами радуги, англосаксонская детвора может быть бестрепетной, – и все же несмотря ни на что великое и простое стремление доктора Уорнера к тому, чтобы его укокошили, будет проявляться на каждом шагу, пока не завершится удачным и торжественным результатом!
Окончание своей речи он произнес, как будто сильно волнуясь, но еще более сильное волнение заметно было на противоположной стороне. Доктор Уорнер перегнулся всем своим большим туловищем через маленького Гулда, так что чуть не задавил несчастного, и возбужденно перешептывался с доктором Пимом. Тот многократно кивал головой, затем поднялся с неподдельно-суровым выражением лица.
– Леди и джентльмены, – возбужденно воскликнул он, – как сказал мой коллега, мы с удовольствием предоставляем самую широкую свободу слова представителям защиты – если вообще это будет защита. Но мистер Мун, кажется, воображает, что он явился сюда для острот, – очень забавных острот, смею сказать, – но совершенно непригодных к оправданию его клиента. Он подрывает науку. Он подрывает общественную популярность доктора Уорнера. Он затрагивает мой литературный стиль, который, кажется, не угодил его высокоразвитому европейскому вкусу. Но какое могут иметь отношение к делу все эти выпады мистера Муна? Смит просверлил две дыры в шляпе моего клиента. Двумя дюймами ниже, и он просверлил бы две дыры в голове Уорнера. Все шутки в мире, как бы остроумны они ни были, не смогут заделать эти зловещие дыры и не принесут никакой пользы защите.
Смущенный Инглвуд опустил глаза, как бы потрясенный очевидностью этих истин, но Мун смотрел на своего оппонента, точно сквозь сон.
– Защита? – сказал он дремотно. – О, к защите я еще не приступал!
– Конечно, вы еще не приступали к ней, – с жаром подхватил Пим, и шепот одобрения пронесся на его стороне, тогда как противная сторона воздерживалась от выражения своих чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29