Но еще рано. Наверное, все от разговоров на эту тему. Иногда так бывает от одних мыслей, понимаешь? О чем мы говорили?
— О друге Робин.
— Да. Не знаю. То ли он что-то напутал с дозой, то ли сделал двойную, чтобы кайф был больше, а может, еще что. Он умер с иглой в вене, а Робин была дома, когда это случилось. Господи! Мне не хочется больше говорить об этом.
— Не будем.
— Слушай, пойдем отсюда.
— Хочешь вернуться в квартиру, Джеки?
— Нет, со мной все в порядке.
— Ты уверена?
— Да, я в порядке. Я просто иногда на этом зацикливаюсь, но знаю, как с этим справляться.
Она взяла меня под руку.
— Мы найдем твои часы, — сказала она. — У меня предчувствие.
И мы действительно нашли их, в третьем или четвертом магазинчике, в трех или четырех кварталах ближе к центру и еще квартал к западу. В магазине подержанных вещей, на витрине которого вперемешку были разложены радиоприемники, фотоаппараты и пишущие машинки, мы посмотрели несколько часов, а потом Джеки спросила меня, часы какой фирмы нравятся мне больше всего, и я, как мне полагалось по сценарию, назвал «Лорд Элджин». Тогда маленький старичок без пиджака вспомнил, что у него есть один «Лорд Элджин» — в прекрасной сохранности, выгодная покупка, — он может уступить их необычайно дешево, и часы, которые он показал мне, были моими часами.
Он заменил ремешок, как и предсказывала Джеки. Но часы остались те же, и я мог бы узнать их за милю.
— То, что нужно, — сказал я. И добавил: — Их-то мы и искали.
Джеки потянулась забрать их у меня, одновременно толкнув меня ногой. Я догадался, что это значит: мне полагалось замолчать и предоставить действовать ей. Она повертела часы в руках, потом поинтересовалась, сколько они стоят.
— Сорок пять долларов.
Она медленно положила часы на прилавок.
— Мы подумаем, — сказала она, — мы еще вернемся.
— Сорок долларов, — предложил продавец.
— Мы хотим выйти на улицу и обсудить с глазу на глаз.
— Сорок долларов за такие часы — просто гроши. Я сам приобрел их за умеренные деньги, поэтому могу уступить вам за такую цену. Знаете, сколько стоят такие же, только новые?
— Нам нужно поговорить, — сказала она, и мы вышли оттуда.
Мы дошли до угла. Она сказала:
— Алекс, ты уверен, что это твои часы? Понимаешь, здесь не должно быть ошибки.
— Никаких сомнений. Я узнал бы их где угодно.
— Хорошо. Я знала, что рано или поздно мы их найдем. У меня было предчувствие. Теперь нам нужно придумать, как выведать у него, где он их взял. Дай-ка подумать.
Я закурил сигарету. Внутри меня начало закипать раздражение. Мне хотелось вернуться в лавочку и схватить маленького человечка за горло.
— Я вытрясу из него правду, — сказал я.
— Нет.
— Он скажет нам. Зачем ему молчать?
— Нет. Подожди минуту.
Я ждал.
— Если бы не эта проклятая форма, тебя можно было бы выдать за копа, — сказала она. — Но сейчас уже не выйдет. А есть ведь, как это называется, войсковая полиция?
— Военная полиция, ВП.
— Да. Ты можешь быть оттуда? Нет, после того, что мы там представляли, пожалуй, не получится. Дай подумать. У тебя будет пятьдесят долларов?
— Думаю, да.
— Проверь.
Я достал деньги. У меня оказалось семьдесят долларов с мелочью.
— Останется немного, — сказал я. — Но это ничего.
— Хорошо.
— Почему пятьдесят? Он сказал, сорок.
— Сорок за часы. Еще десять — ему, чтобы он вспомнил, где взял их. Нам нужно одновременно напугать и подкупить его. Пошли.
Мы вернулись в магазин. Продавец заметно удивился, увидев нас. Часы он уже убрал. Он снова вынул их, и я протянул ему сорок долларов пятерками и десятками.
— И еще налог...
— Никакого налога, — сказала Джеки.
— Послушайте, не я устанавливаю правила.
— Вы устанавливаете цены. Вы получаете тридцать пять долларов, вы знаете это лучше нас. Налог входит в цену.
— Ладно, давайте так...
— А кроме того, — сказала она, держа часы в руке, — хотелось бы узнать, кто вам скинул эти часы, а?
Он молча посмотрел на нее.
— Их украли в ночь с субботы на воскресенье, — продолжала она. Такой твердой, жесткой интонации в ее голосе я прежде не слышал. — Сюда их принесли утром в понедельник. Расскажите-ка кто.
— Вы, мисс, наверно, говорите о каких-то других часах. Эти лежат у меня в магазине уже четвертый месяц и...
Она покачала головой:
— Нет.
— Многие часы похожи. «Элджины» встречаются часто...
— Нет.
Он ничего не сказал. У него были деньги, а у нас — часы, и перевес был на нашей стороне, но он этого пока не понимал.
Она сказала:
— Вы получили сорок долларов — это то, что вы за них заплатили, плюс навар. Нам лишь нужно его имя.
— Поверьте, если бы я мог вам помочь...
— Предпочитаете потолковать об этом с копами?
Его круглое лицо сделалось хитрым.
— Мне кажется, если бы вы хотели пойти в полицию, — сказал он, — вы бы не стали платить мне сорок долларов. У вас здесь свой интерес, полиция вам не нужна.
— Возможно.
— Итак?
— Итак, это — частное дело.
— Все частное дело. В наши дни, куда ни кинь, все частное дело.
Поскреби скупщика краденых вещей — и обнаружишь философа. Я сказал:
— Ладно, скажи ему.
Джеки взглянула на меня в замешательстве.
— Вечером в субботу мы были на вечеринке, — сказал я, — и там кто-то взял мои часы. Вы понимаете, что это значит. Их взял кто-то из тех, кто был там, а были там только наши друзья. По крайней мере, мы считали их друзьями.
— А, — сказал продавец.
Джеки подключилась на ходу:
— Поэтому мы не хотим вмешивать полицию.
— Вас можно понять.
— Однако, — сказала она, — нам было бы очень любопытно узнать, кто из наших друзей действительно наши друзья.
— Кому же не хочется этого знать?
— Мм-да.
Вздох.
— Если бы я только мог помочь вам.
— Просто назовите имя.
— Я могу назвать вам имя, и оно ничего вам не скажет, и еще я могу уверить вас, что, кроме имени, мне ничего не известно, и что тогда?
— Еще как он выглядел.
— Что из того, как он выглядел? Кто-то может подойти под описание, а может и не подойти, а человек, который взял часы, если вы потеряли именно эти часы, мог быть не тем человеком, который пришел ко мне и продал их. Опять же, если речь вообще идет об одних и тех же часах.
Джеки посмотрела на него, потом на часы. Она протянула мне часы, и я надел их. Прежний браслет нравился мне больше. Я спросил его, нет ли у него где-нибудь старого браслета, и он взглянул на меня и улыбнулся. Кажется, его это позабавило.
Джеки сказала:
— Если вы не скажете нам, как его зовут и как он выглядит, или если нам это не поможет, тогда сюда придут другие и станут задавать вам те же вопросы, и, держу пари, они не будут столь же вежливы с вами, как мы.
— Такие угрозы от такой милой пары.
— Иногда угрозы сбываются.
— Как пожелания?
Мы продолжали препираться, в основном говорила Джеки, а я поддерживал ее, вставляя свои реплики. Она все больше нервничала и то и дело терла губы и нос тыльной стороной ладони. Ее глаза за темными очками начали слезиться. Мной овладело внезапное бешенство, мне захотелось схватить маленького круглого человечка и сделать ему больно.
Порыв бешенства прошел. Я достал из кармана еще десять долларов и положил банкноту на прилавок, а он посмотрел сначала на нее, а потом на меня.
Я сказал:
— Вот еще десять долларов за его имя и описание внешности. Я советую взять их и все рассказать.
— А что, если за эти деньги я вам совру?
— Тогда я вернусь, — сказал я, — и убью вас.
— В самом деле?
— Хотите проверить?
Он подумал и проверять отказался.
Глава 20
— Он назвался Филом. Возможно, это его настоящее имя. Лет ему, я бы сказал, где-то под тридцать. Думаю, он итальянец. Может быть, евреи, но, мне кажется, скорее итальянец. Небольшого роста. Может быть, метр пятьдесят семь. Чуть ниже меня, так мне кажется. Волосы темные, черные, не слишком длинные и не слишком короткие. Зачесаны прямо назад, без пробора. Лицо все истыкано, как кусок пирога, понимаете, что я хочу сказать? Треугольное. Длинный нос. Тонкие губы. На щеках и подбородке оспины. Ходит ссутулив плечи. Сухого телосложения. Очень нервный, руки все время дергаются...
После того как мы в третий раз выслушали его рассказ и он рассказал все, что мог, я попросил его тут же забыть, что он нас вообще когда-либо видел.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Вы никогда здесь не были, я никогда с вами не встречался, вам не надо беспокоиться.
Мы вышли из магазина, прошли два квартала, повернули за угол и стали ловить такси. У Джеки уже начиналась ломка. Она сказала:
— Господи, нам нужно быстро домой. Нам нужно домой. Сейчас холодно, Алекс?
— Не очень.
— Меня колотит. Видишь, как я дрожу? И все-таки он перестал финтить и все нам рассказал. Не хотел рассказывать — и все-таки рассказал.
— Как ты и говорила, мы дали ему денег и припугнули его.
Она снова сильно вздрогнула, и я обнял ее, чтобы унять дрожь.
— Думаешь, он расскажет Филу?
— Смеешься? Да никогда в жизни.
— Почему?
Подъехало такси. Она сказала: «Потом» — и мы сели в машину. Она дала шоферу все тот же неверный адрес, примерно полквартала не доезжая до ее дома. Я откинулся назад, и она сжалась в комочек рядом со мной. Я обнял ее и притянул к себе. Она зарылась мне лицом в грудь. Она дрожала, и я крепко держал ее, пытаясь унять дрожь. Ее тело то напрягалось, то расслаблялось.
Мы ехали долго и стояли в пробках. Иногда ей удавалось взять себя в руки, и тогда ей становилось лучше, но потом дрожь и судороги возвращались с удвоенной силой. Когда мы вышли из такси, ей было совсем плохо. Я пытался говорить с ней, но она была не в состоянии поддерживать разговор. Она цеплялась за мою руку и поторапливала.
В квартире она опять сказала: «Тебе не нужно этого видеть» — и исчезла в спальне. Пока она не вернулась, я мерил гостиную шагами. Я думал о том, на что это похоже — испытывать такую потребность в чем-либо, какой не испытывает никто ни в чем. Например, потребность в алкоголе или в женщине. Сначала мне представилось, что такая потребность совсем иного рода, поскольку из-за нее человек не дрожит и не покрывается испариной. Потом я решил, что в конечном счете то, другое и третье — суть одно и то же и все виды зависимости равны и что больше или меньше, но трясет тебя все равно.
Когда она вернулась в гостиную, то сказала, что лучше бы она умерла. Не надо, сказал я. Нет, правда, сказала она. Я поцеловал ее, и она заплакала, и я обнял ее и целовал, пока она не перестала плакать.
Я оставил ее сидеть на диване с закрытыми глазами, а сам пошел и приготовил кофе. Потом я сел рядом с ней и спросил, почему она думает, что этот человек не сольет информацию Филу.
— Потому же, почему он в конце концов все тебе рассказал. Он боится.
— Боится, что я вернусь и убью его? В тот момент я говорил это серьезно, хотя...
— Дело не в этом. Ты не видел его лица.
— Как же не видел — видел.
— Значит, ты неправильно оценил то, что видел. Когда ты сказал, что убьешь его, он взглянул тебе прямо в лицо и тут же все понял. Он узнал тебя. Он знает, кто ты.
— Да нет...
— Я должна была тогда сразу об этом подумать. Правда, может быть, я бы испугалась. Меньше всего ему хочется быть замешанным в убийстве. Тогда ему не выкрутиться, а ему это ни к чему. Единственное, что ему оставалось, — это навести тебя на Фила и надеяться, что вы убьете друг друга или произойдет что-нибудь еще, и он никогда больше о вас не услышит.
— Значит, он не станет звонить в полицию?
— Ни за что.
— Он может сделать анонимный звонок. Сообщить им, что я ношу военную форму, что-нибудь в этом роде.
Она покачала головой.
— Теперь он Бога молит, чтобы ты не попался. Если теперь тебя заметут, он знает, что ты расскажешь о часах. А ему это не нужно.
Она тяжело вздохнула.
— Иначе он бы нам ничего не сказал. Знаешь что? Люди — это вообще нечто. Пока он думал, что мы всего лишь парочка, у которой украли часы, он не сказал бы нам даже, который час. Но как только выяснилось, что ты — убийца, он готов преподнести нам на серебряном подносе свою правую руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— О друге Робин.
— Да. Не знаю. То ли он что-то напутал с дозой, то ли сделал двойную, чтобы кайф был больше, а может, еще что. Он умер с иглой в вене, а Робин была дома, когда это случилось. Господи! Мне не хочется больше говорить об этом.
— Не будем.
— Слушай, пойдем отсюда.
— Хочешь вернуться в квартиру, Джеки?
— Нет, со мной все в порядке.
— Ты уверена?
— Да, я в порядке. Я просто иногда на этом зацикливаюсь, но знаю, как с этим справляться.
Она взяла меня под руку.
— Мы найдем твои часы, — сказала она. — У меня предчувствие.
И мы действительно нашли их, в третьем или четвертом магазинчике, в трех или четырех кварталах ближе к центру и еще квартал к западу. В магазине подержанных вещей, на витрине которого вперемешку были разложены радиоприемники, фотоаппараты и пишущие машинки, мы посмотрели несколько часов, а потом Джеки спросила меня, часы какой фирмы нравятся мне больше всего, и я, как мне полагалось по сценарию, назвал «Лорд Элджин». Тогда маленький старичок без пиджака вспомнил, что у него есть один «Лорд Элджин» — в прекрасной сохранности, выгодная покупка, — он может уступить их необычайно дешево, и часы, которые он показал мне, были моими часами.
Он заменил ремешок, как и предсказывала Джеки. Но часы остались те же, и я мог бы узнать их за милю.
— То, что нужно, — сказал я. И добавил: — Их-то мы и искали.
Джеки потянулась забрать их у меня, одновременно толкнув меня ногой. Я догадался, что это значит: мне полагалось замолчать и предоставить действовать ей. Она повертела часы в руках, потом поинтересовалась, сколько они стоят.
— Сорок пять долларов.
Она медленно положила часы на прилавок.
— Мы подумаем, — сказала она, — мы еще вернемся.
— Сорок долларов, — предложил продавец.
— Мы хотим выйти на улицу и обсудить с глазу на глаз.
— Сорок долларов за такие часы — просто гроши. Я сам приобрел их за умеренные деньги, поэтому могу уступить вам за такую цену. Знаете, сколько стоят такие же, только новые?
— Нам нужно поговорить, — сказала она, и мы вышли оттуда.
Мы дошли до угла. Она сказала:
— Алекс, ты уверен, что это твои часы? Понимаешь, здесь не должно быть ошибки.
— Никаких сомнений. Я узнал бы их где угодно.
— Хорошо. Я знала, что рано или поздно мы их найдем. У меня было предчувствие. Теперь нам нужно придумать, как выведать у него, где он их взял. Дай-ка подумать.
Я закурил сигарету. Внутри меня начало закипать раздражение. Мне хотелось вернуться в лавочку и схватить маленького человечка за горло.
— Я вытрясу из него правду, — сказал я.
— Нет.
— Он скажет нам. Зачем ему молчать?
— Нет. Подожди минуту.
Я ждал.
— Если бы не эта проклятая форма, тебя можно было бы выдать за копа, — сказала она. — Но сейчас уже не выйдет. А есть ведь, как это называется, войсковая полиция?
— Военная полиция, ВП.
— Да. Ты можешь быть оттуда? Нет, после того, что мы там представляли, пожалуй, не получится. Дай подумать. У тебя будет пятьдесят долларов?
— Думаю, да.
— Проверь.
Я достал деньги. У меня оказалось семьдесят долларов с мелочью.
— Останется немного, — сказал я. — Но это ничего.
— Хорошо.
— Почему пятьдесят? Он сказал, сорок.
— Сорок за часы. Еще десять — ему, чтобы он вспомнил, где взял их. Нам нужно одновременно напугать и подкупить его. Пошли.
Мы вернулись в магазин. Продавец заметно удивился, увидев нас. Часы он уже убрал. Он снова вынул их, и я протянул ему сорок долларов пятерками и десятками.
— И еще налог...
— Никакого налога, — сказала Джеки.
— Послушайте, не я устанавливаю правила.
— Вы устанавливаете цены. Вы получаете тридцать пять долларов, вы знаете это лучше нас. Налог входит в цену.
— Ладно, давайте так...
— А кроме того, — сказала она, держа часы в руке, — хотелось бы узнать, кто вам скинул эти часы, а?
Он молча посмотрел на нее.
— Их украли в ночь с субботы на воскресенье, — продолжала она. Такой твердой, жесткой интонации в ее голосе я прежде не слышал. — Сюда их принесли утром в понедельник. Расскажите-ка кто.
— Вы, мисс, наверно, говорите о каких-то других часах. Эти лежат у меня в магазине уже четвертый месяц и...
Она покачала головой:
— Нет.
— Многие часы похожи. «Элджины» встречаются часто...
— Нет.
Он ничего не сказал. У него были деньги, а у нас — часы, и перевес был на нашей стороне, но он этого пока не понимал.
Она сказала:
— Вы получили сорок долларов — это то, что вы за них заплатили, плюс навар. Нам лишь нужно его имя.
— Поверьте, если бы я мог вам помочь...
— Предпочитаете потолковать об этом с копами?
Его круглое лицо сделалось хитрым.
— Мне кажется, если бы вы хотели пойти в полицию, — сказал он, — вы бы не стали платить мне сорок долларов. У вас здесь свой интерес, полиция вам не нужна.
— Возможно.
— Итак?
— Итак, это — частное дело.
— Все частное дело. В наши дни, куда ни кинь, все частное дело.
Поскреби скупщика краденых вещей — и обнаружишь философа. Я сказал:
— Ладно, скажи ему.
Джеки взглянула на меня в замешательстве.
— Вечером в субботу мы были на вечеринке, — сказал я, — и там кто-то взял мои часы. Вы понимаете, что это значит. Их взял кто-то из тех, кто был там, а были там только наши друзья. По крайней мере, мы считали их друзьями.
— А, — сказал продавец.
Джеки подключилась на ходу:
— Поэтому мы не хотим вмешивать полицию.
— Вас можно понять.
— Однако, — сказала она, — нам было бы очень любопытно узнать, кто из наших друзей действительно наши друзья.
— Кому же не хочется этого знать?
— Мм-да.
Вздох.
— Если бы я только мог помочь вам.
— Просто назовите имя.
— Я могу назвать вам имя, и оно ничего вам не скажет, и еще я могу уверить вас, что, кроме имени, мне ничего не известно, и что тогда?
— Еще как он выглядел.
— Что из того, как он выглядел? Кто-то может подойти под описание, а может и не подойти, а человек, который взял часы, если вы потеряли именно эти часы, мог быть не тем человеком, который пришел ко мне и продал их. Опять же, если речь вообще идет об одних и тех же часах.
Джеки посмотрела на него, потом на часы. Она протянула мне часы, и я надел их. Прежний браслет нравился мне больше. Я спросил его, нет ли у него где-нибудь старого браслета, и он взглянул на меня и улыбнулся. Кажется, его это позабавило.
Джеки сказала:
— Если вы не скажете нам, как его зовут и как он выглядит, или если нам это не поможет, тогда сюда придут другие и станут задавать вам те же вопросы, и, держу пари, они не будут столь же вежливы с вами, как мы.
— Такие угрозы от такой милой пары.
— Иногда угрозы сбываются.
— Как пожелания?
Мы продолжали препираться, в основном говорила Джеки, а я поддерживал ее, вставляя свои реплики. Она все больше нервничала и то и дело терла губы и нос тыльной стороной ладони. Ее глаза за темными очками начали слезиться. Мной овладело внезапное бешенство, мне захотелось схватить маленького круглого человечка и сделать ему больно.
Порыв бешенства прошел. Я достал из кармана еще десять долларов и положил банкноту на прилавок, а он посмотрел сначала на нее, а потом на меня.
Я сказал:
— Вот еще десять долларов за его имя и описание внешности. Я советую взять их и все рассказать.
— А что, если за эти деньги я вам совру?
— Тогда я вернусь, — сказал я, — и убью вас.
— В самом деле?
— Хотите проверить?
Он подумал и проверять отказался.
Глава 20
— Он назвался Филом. Возможно, это его настоящее имя. Лет ему, я бы сказал, где-то под тридцать. Думаю, он итальянец. Может быть, евреи, но, мне кажется, скорее итальянец. Небольшого роста. Может быть, метр пятьдесят семь. Чуть ниже меня, так мне кажется. Волосы темные, черные, не слишком длинные и не слишком короткие. Зачесаны прямо назад, без пробора. Лицо все истыкано, как кусок пирога, понимаете, что я хочу сказать? Треугольное. Длинный нос. Тонкие губы. На щеках и подбородке оспины. Ходит ссутулив плечи. Сухого телосложения. Очень нервный, руки все время дергаются...
После того как мы в третий раз выслушали его рассказ и он рассказал все, что мог, я попросил его тут же забыть, что он нас вообще когда-либо видел.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Вы никогда здесь не были, я никогда с вами не встречался, вам не надо беспокоиться.
Мы вышли из магазина, прошли два квартала, повернули за угол и стали ловить такси. У Джеки уже начиналась ломка. Она сказала:
— Господи, нам нужно быстро домой. Нам нужно домой. Сейчас холодно, Алекс?
— Не очень.
— Меня колотит. Видишь, как я дрожу? И все-таки он перестал финтить и все нам рассказал. Не хотел рассказывать — и все-таки рассказал.
— Как ты и говорила, мы дали ему денег и припугнули его.
Она снова сильно вздрогнула, и я обнял ее, чтобы унять дрожь.
— Думаешь, он расскажет Филу?
— Смеешься? Да никогда в жизни.
— Почему?
Подъехало такси. Она сказала: «Потом» — и мы сели в машину. Она дала шоферу все тот же неверный адрес, примерно полквартала не доезжая до ее дома. Я откинулся назад, и она сжалась в комочек рядом со мной. Я обнял ее и притянул к себе. Она зарылась мне лицом в грудь. Она дрожала, и я крепко держал ее, пытаясь унять дрожь. Ее тело то напрягалось, то расслаблялось.
Мы ехали долго и стояли в пробках. Иногда ей удавалось взять себя в руки, и тогда ей становилось лучше, но потом дрожь и судороги возвращались с удвоенной силой. Когда мы вышли из такси, ей было совсем плохо. Я пытался говорить с ней, но она была не в состоянии поддерживать разговор. Она цеплялась за мою руку и поторапливала.
В квартире она опять сказала: «Тебе не нужно этого видеть» — и исчезла в спальне. Пока она не вернулась, я мерил гостиную шагами. Я думал о том, на что это похоже — испытывать такую потребность в чем-либо, какой не испытывает никто ни в чем. Например, потребность в алкоголе или в женщине. Сначала мне представилось, что такая потребность совсем иного рода, поскольку из-за нее человек не дрожит и не покрывается испариной. Потом я решил, что в конечном счете то, другое и третье — суть одно и то же и все виды зависимости равны и что больше или меньше, но трясет тебя все равно.
Когда она вернулась в гостиную, то сказала, что лучше бы она умерла. Не надо, сказал я. Нет, правда, сказала она. Я поцеловал ее, и она заплакала, и я обнял ее и целовал, пока она не перестала плакать.
Я оставил ее сидеть на диване с закрытыми глазами, а сам пошел и приготовил кофе. Потом я сел рядом с ней и спросил, почему она думает, что этот человек не сольет информацию Филу.
— Потому же, почему он в конце концов все тебе рассказал. Он боится.
— Боится, что я вернусь и убью его? В тот момент я говорил это серьезно, хотя...
— Дело не в этом. Ты не видел его лица.
— Как же не видел — видел.
— Значит, ты неправильно оценил то, что видел. Когда ты сказал, что убьешь его, он взглянул тебе прямо в лицо и тут же все понял. Он узнал тебя. Он знает, кто ты.
— Да нет...
— Я должна была тогда сразу об этом подумать. Правда, может быть, я бы испугалась. Меньше всего ему хочется быть замешанным в убийстве. Тогда ему не выкрутиться, а ему это ни к чему. Единственное, что ему оставалось, — это навести тебя на Фила и надеяться, что вы убьете друг друга или произойдет что-нибудь еще, и он никогда больше о вас не услышит.
— Значит, он не станет звонить в полицию?
— Ни за что.
— Он может сделать анонимный звонок. Сообщить им, что я ношу военную форму, что-нибудь в этом роде.
Она покачала головой.
— Теперь он Бога молит, чтобы ты не попался. Если теперь тебя заметут, он знает, что ты расскажешь о часах. А ему это не нужно.
Она тяжело вздохнула.
— Иначе он бы нам ничего не сказал. Знаешь что? Люди — это вообще нечто. Пока он думал, что мы всего лишь парочка, у которой украли часы, он не сказал бы нам даже, который час. Но как только выяснилось, что ты — убийца, он готов преподнести нам на серебряном подносе свою правую руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25