вытащил оттуда старую обломанную расческу, темные очки без одного стекла, кусок поролона, все это он засунул в бумажный кулек, плотно перетянул резинкой и подкинул на ладони, любуясь делом своих рук. Сказал:
— Иди звонить. Ноль один. Я думаю, у нас на все будет минуты три-четыре, не больше. Пусть потом говорят, что не бывает дыма без огня.
Когда внизу завыла сирена первой пожарной машины, Мукасей поджег край газеты, дождался, пока повалил густой черный дым, и сунул пакет в щель почтового ящика. Они с Глазковым едва успели подняться на верхнюю площадку, как снизу повалили, тяжело топая сапогами, бравые пожарники в касках, с фонарями. В свете этих фонарей было видно, что дым лезет изо всех щелей. Один из пожарных вдавил звонок, а другой, не дожидаясь, подцепил фомкой косяк, с треском нажал. Дверь раззявилась. В черном дыму мелькнуло белое пятно старушечьего личика.
Рыская фонарями, пожарники лезли в квартиру. Туда же, прикрывая лицо от гари, кашляя, протолкались Мукасей и Глазков.
Все смешалось в доме Шпака. Какие-то полуголые белые тени метались по коридору. В опустевшей полутемной комнате мерцал экран телевизора с порнолентой в видеомагнитофоне. Кто-то на мгновение появился в дверях, швырнул в экран пустую бутылку: шарахнуло так, что бывалые пожарники пригнули в коридоре головы.
А в соседней комнате, там, где в отсвете слабого ночника тяжело ворочались потные тела, где кто-то стонал, кто-то вставал, шатаясь, на нетвердые ноги, Мукасей отбрасывал в сторону одеяла, тряпки, простыни, хватал кого-то за плечи, переворачивал лицом вверх. Мелькнуло мертвенное запрокинутое лицо, но женское или мужское — не разобрать. Потом круглая, расплющенная рожа, заросшая щетиной. А потом, откинув край одеяла, он увидел Алису.
Она лежала на спине с полуоткрытым ртом, мелко-мелко дыша. На лбу блестели капли пота, глаза широко распахнуты. Мукасей заглянул в эти глаза и увидел два черных пустых провала. Он осторожно подсунул ладони и поднял сестру, прижав ее к себе. А когда повернулся к двери, на пороге стоял Шпак с большим кухонным ножом.
Мукасей не понял, откуда, с какого боку из темноты вынырнул Глазков. Шпак сделал шаг навстречу, и Глазков, крякнув, будто рубил лозу, ударил его своей палкой. Ударил так, что тот рухнул как подкошенный. С Алисой на руках Мукасей перешагнул через него и вышел в полный дыма коридор.
«Москвич» несся по ночной Москве. Глазков не обращал внимания на красные сигналы светофоров. Мукасей сидел на заднем сиденье, держа голову Алисы на коленях. Она хрипела, у нее выкатились глаза, вокруг рта выступила розовая пена.
Скрипя покрышками, «москвич» влетел на пандус, по которому заезжают машины «скорой помощи» в больницу Склифосовского.
* * *
Мукасей с Глазковым сидели, не глядя друг на друга, в приемном покое. Глазков вытянул ногу с протезом и оперся на палку. Мукасей поднялся, подошел к окну и прижался лбом к стеклу, за которым серел ранний рассвет.
Электрические часы на стене дрогнули, стрелка переместилась: 3.46.
Когда вышел врач, молодой парень с усталыми глазами, в зеленой операционной униформе, Мукасей резко повернулся к нему и все понял: тот глядел в сторону. Но Мукасей продолжал смотреть на него в упор, и врач сказал:
— Она... не рассчитала дозу. Это бывает... у них. От нас практически ничего не зависело...
* * *
В том краю, откуда недавно приехал блондин, полуденное солнце било из зенита в упор. Все живое попряталось в укрытие. Две лохматые псины, лежавшие в тени, только хвостами вяло шевельнули, когда мимо них по извилистой улочке, бегущей в гору, поднимая иссушенную веками кокандскую пыль, рыча на первой передаче, взобрался «уазик» с государственным номером. Машина остановилась у ажурной калитки в глухой стене из песчаника, густо увитой плющом. Дверца открылась, и на солнце показался сверкающий сапог. Чуть погодя второй. Грузный мужчина тяжело сполз на подножку и спрыгнул в пыль. В сапоги были заправлены светлые брюки. На белом как снег пиджаке — депутатский значок и орден Ленина. Круглое лицо его с мелкими капельками пота было нахмурено.
Во внутреннем дворе большого дома, в тени сплошного шатра из зеленых насаждений все дышало свежестью и прохладой. Посреди двора из центра круглого бассейна бил фонтанчик. Хозяин, стройный черноволосый красавец лет сорока, с двумя сыновьями лет по десять-двенадцать, развлекался тем, что кормил мясом хищных рыбок, извивавшихся по каменистому дну водоема.
По песчаной дорожке проскрипели шаги. Хозяин повернулся к гостю. Приветствовал его по-узбекски:
— А, Назарбек, проходи.
Глянул искоса на сыновей — их как ветром сдуло. Мужчины сели напротив друг друга.
— Какие новости привез?
— Хороших нет, — отдуваясь, ответил Назарбек. — Только что с совещания в исполкоме. Помнишь, в прошлом году над полями летал вертолет? Теперь всегда так будет. Фотографируют сверху и фотографии везут прямо в Ташкент... — Он значительно ткнул пальцем вверх и добавил уныло: — А с ними не договоришься...
Хозяин встревожился, но виду не подал. Заметил небрежно, поигрывая стаканом в пальцах:
— Над горами летать вертолету трудно, в наши ущелья он и подавно не сунется. А пока ему хватит дураков здесь, на равнине.
— Тебе легко говорить, Фархат, — вздохнул Назарбек, — ты ничем не рискуешь. А плантации на угодьях моего колхоза.
— Я ничем не рискую? — нахмурился хозяин. — Как у тебя только язык поворачивается говорить такое? Если на твоих полях найдут мак, ты скажешь: ничего не знаю, сам вырос. Ну, оштрафуют тебя. А с меня не это... — Фархат небрежно ткнул пальцем в сторону ордена, — с меня это снимут, — он похлопал себя ладонью по крепкой шее и жестко спросил, переходя к делу: — Когда головки дозреют?
— С того поля, которое пониже, уже все собрали, ты сам знаешь. А в высокогорье созреет дней через пять. Только хорошо бы нам не держать товар долго у себя, — с тревогой добавил Назарбек. — Ты нашел покупателей?
— Покупателей... — усмехнулся одними губами Фархат. И неожиданно произнес по-русски: — Больше народу, меньше кислороду, так, кажется? У меня есть покупатель. Один. Мой старый знакомый. От него уже был гонец, забрал пробную порцию. Я ему передал, что предлагаю взять все сразу, оптом.
— Все сразу? — ахнул Назарбек.
— Да, — кивнул Фархат. — Лучше рискнуть один раз, но по-крупному, чем на ерунде погореть.
Назарбек был явно встревожен.
— Все сразу... А он надежный человек, этот твой покупатель?
— Мы с ним не родственники, — усмехнулся Фархат, объясняя этим все. — Поэтому, когда будем передавать товар, нужны будут люди.
— Люди есть... — погруженный в какие-то мысли, пробормотал Назарбек. — А как ты хочешь все сразу передать?
— Ты возишь в Москву продукты на ярмарку?
Назарбек кивнул.
— Вот и хорошо. Твое дело — дать машину с шофером... Зарема! — крикнул он в дом. — Принеси фрукты!
Когда жена поставила на стол вазу с персиками, Фархат уже кончил излагать свой план.
— Опасно, — вздохнул осторожный Назарбек. — И трудно!
— Без труда не вытащишь рыбку из пруда, так? — твердо выговаривая русские слова, с усмешкой спросил Фархат.
* * *
Скрипело по кладбищенской дорожке тележное колесо. Замирало, когда возница лениво трогал вожжи и соскакивал на землю, чтобы подобрать мусор. К свисту птиц, к шелесту ветра в листве прибавился новый звук: легко стучали о крышку гроба комья глины.
Один из могильщиков сидел поодаль, прислонившись к стволу дерева. Другой, голый по пояс, в потеках пота на грязной груди, стоял рядом с могилой, опираясь на черенок лопаты, и негромко напутствовал:
— Правой рукой, три раза, пожалуйста...
Мукасей и Глазков стояли по другую сторону могилы. Молча наклонилась и бросила ком пучеглазая толстуха-соседка. За ней шли две пухлые девицы, похожие друг на друга скорбным выражением лиц, одноклассницы Алисы или подруги детства. И тогда по эту сторону могилы остался только один человек: худая как жердь женщина неопределенного возраста, с ссохшимся маленьким личиком, в немыслимом допотопном костюмчике, с черным газовым шарфиком на тощей жилистой шее. Она стояла с закрытыми глазами, сжав на груди детские кулачки, раскачиваясь легонько из стороны в сторону. Могильщики подождали еще чуть-чуть, переглянулись и, поплевав на руки, вонзили сверкающие штыки в рыжую глину.
К воротам кладбища подъехали две машины с заляпанными грязью номерами — «волга» и «жигули». Одновременно открылись дверцы, вылезли человек шесть-семь, среди них блондин, спортсмен и Шпак с огромным синяком в пол-лица. И первое, что блондин увидел, от чего в изумлении поднял брови, был разбитый зад глазковского «москвича».
Приехавшие, разбившись на группки по два-три человека, пошли по дорожке кладбища.
Глазков вдруг напрягся и, не поворачивая головы, толкнул Мукасея в бок. Между деревьями было видно, как за близкой оградой проехала милицейская машина. Мукасей пригнулся и нырнул в кусты. А милицейская машина притормозила у ворот, из нее вышли пожилой майор и женщина, в руках у них были цветы. Машина тут же отъехала, майор и его спутница побрели в другую сторону кладбища.
И тут спрятавшийся за большой плоский памятник Мукасей увидел идущих по дорожке Шпака, блондина и спортсмена. Навстречу им, к выходу, двигались немногие, хоронившие Алису. Последним ковылял Глазков. Вдруг остановилась, в ужасе раскрыв глаза и прижав к груди маленькие кулачки, наркоманка в черном газовом шарфике. А потом Мукасею все закрыла подъехавшая телега.
Тяжело спрыгнул на землю возница в сером халате, потащил за собой вилы, принялся нагружать мусор, собранный в кучу при дороге. Пофыркивала лошадь, отгоняя мух. Прямо над головой у Мукасея пела какая-то птица. Возница боком взгромоздился на телегу, заскрипело колесо. Дорожка была пуста. Мукасей подождал еще немного и осторожно выбрался из кустов. Сделал несколько легких шагов и остановился как вкопанный. Поперек дорожки валялась палка Глазкова.
Самого Глазкова он увидел секундой позже. Тот лежал в проходе между двумя оградами лицом вверх с открытыми глазами. На рубашке с левой стороны проступало красное пятно. Бабочка-капустница порхала над ним и наконец безбоязненно села на щеку. Еще не веря, Мукасей опустился рядом с Глазковым на колени.
В траве блеснула связка ключей, выпавшая у него из кармана. Мукасей поднял ее (ключи легонько звякнули) и только в этот момент понял, что Глазков мертв. Он вскочил на ноги и побежал, из-под подошв его брызгами летели песок и гравий. Он выбежал на площадь перед кладбищенскими воротами и увидел сразу: пропыленный рейсовый автобус, отъезжающий с остановки, в окне которого мелькнула пучеглазая соседка, покосившийся глазковский «москвич» с распоротыми шинами, а больше ничего. Ни «волги», ни «жигулей» не было.
* * *
Повернулся ключ в замке, отъехал изнутри мощный засов, тяжелая стальная дверь осторожно подалась, и Мукасей проник в мастерскую Глазкова. В мастерской было темно, только сквозь высокие подвальные окна проникал далекий отсвет уличных фонарей. Мукасей задвинул засов и замер, прислушиваясь. Потом на цыпочках подошел к оконным проемам и, повозившись немного, поднял металлические жалюзи, закрыл ставни, опустил решетку — все образцы продукции кооператива «Голем».
Было тихо и теперь уже совсем темно. Мукасей долго шарил в темноте, пока не включил маленькую лампочку над верстаком. Огляделся в раздумье. Тихонько выдвинул один ящик с инструментами, другой. Достал ножовку, напильник, поискал на стеллажах, нашел какую-то трубку, зажал ее в тисках, принялся осторожно пилить. Потом он что-то сверлил, обтачивал, даже приваривал какие-то детали небольшим сварочным аппаратом. И, наконец, в руках у него оказалось нечто вроде примитивного арбалета: стальная пластинка наподобие рессоры натягивала стальную проволоку, в ложе из полураспиленной трубки ложилась дюралевая стрела с заостренным наконечником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
— Иди звонить. Ноль один. Я думаю, у нас на все будет минуты три-четыре, не больше. Пусть потом говорят, что не бывает дыма без огня.
Когда внизу завыла сирена первой пожарной машины, Мукасей поджег край газеты, дождался, пока повалил густой черный дым, и сунул пакет в щель почтового ящика. Они с Глазковым едва успели подняться на верхнюю площадку, как снизу повалили, тяжело топая сапогами, бравые пожарники в касках, с фонарями. В свете этих фонарей было видно, что дым лезет изо всех щелей. Один из пожарных вдавил звонок, а другой, не дожидаясь, подцепил фомкой косяк, с треском нажал. Дверь раззявилась. В черном дыму мелькнуло белое пятно старушечьего личика.
Рыская фонарями, пожарники лезли в квартиру. Туда же, прикрывая лицо от гари, кашляя, протолкались Мукасей и Глазков.
Все смешалось в доме Шпака. Какие-то полуголые белые тени метались по коридору. В опустевшей полутемной комнате мерцал экран телевизора с порнолентой в видеомагнитофоне. Кто-то на мгновение появился в дверях, швырнул в экран пустую бутылку: шарахнуло так, что бывалые пожарники пригнули в коридоре головы.
А в соседней комнате, там, где в отсвете слабого ночника тяжело ворочались потные тела, где кто-то стонал, кто-то вставал, шатаясь, на нетвердые ноги, Мукасей отбрасывал в сторону одеяла, тряпки, простыни, хватал кого-то за плечи, переворачивал лицом вверх. Мелькнуло мертвенное запрокинутое лицо, но женское или мужское — не разобрать. Потом круглая, расплющенная рожа, заросшая щетиной. А потом, откинув край одеяла, он увидел Алису.
Она лежала на спине с полуоткрытым ртом, мелко-мелко дыша. На лбу блестели капли пота, глаза широко распахнуты. Мукасей заглянул в эти глаза и увидел два черных пустых провала. Он осторожно подсунул ладони и поднял сестру, прижав ее к себе. А когда повернулся к двери, на пороге стоял Шпак с большим кухонным ножом.
Мукасей не понял, откуда, с какого боку из темноты вынырнул Глазков. Шпак сделал шаг навстречу, и Глазков, крякнув, будто рубил лозу, ударил его своей палкой. Ударил так, что тот рухнул как подкошенный. С Алисой на руках Мукасей перешагнул через него и вышел в полный дыма коридор.
«Москвич» несся по ночной Москве. Глазков не обращал внимания на красные сигналы светофоров. Мукасей сидел на заднем сиденье, держа голову Алисы на коленях. Она хрипела, у нее выкатились глаза, вокруг рта выступила розовая пена.
Скрипя покрышками, «москвич» влетел на пандус, по которому заезжают машины «скорой помощи» в больницу Склифосовского.
* * *
Мукасей с Глазковым сидели, не глядя друг на друга, в приемном покое. Глазков вытянул ногу с протезом и оперся на палку. Мукасей поднялся, подошел к окну и прижался лбом к стеклу, за которым серел ранний рассвет.
Электрические часы на стене дрогнули, стрелка переместилась: 3.46.
Когда вышел врач, молодой парень с усталыми глазами, в зеленой операционной униформе, Мукасей резко повернулся к нему и все понял: тот глядел в сторону. Но Мукасей продолжал смотреть на него в упор, и врач сказал:
— Она... не рассчитала дозу. Это бывает... у них. От нас практически ничего не зависело...
* * *
В том краю, откуда недавно приехал блондин, полуденное солнце било из зенита в упор. Все живое попряталось в укрытие. Две лохматые псины, лежавшие в тени, только хвостами вяло шевельнули, когда мимо них по извилистой улочке, бегущей в гору, поднимая иссушенную веками кокандскую пыль, рыча на первой передаче, взобрался «уазик» с государственным номером. Машина остановилась у ажурной калитки в глухой стене из песчаника, густо увитой плющом. Дверца открылась, и на солнце показался сверкающий сапог. Чуть погодя второй. Грузный мужчина тяжело сполз на подножку и спрыгнул в пыль. В сапоги были заправлены светлые брюки. На белом как снег пиджаке — депутатский значок и орден Ленина. Круглое лицо его с мелкими капельками пота было нахмурено.
Во внутреннем дворе большого дома, в тени сплошного шатра из зеленых насаждений все дышало свежестью и прохладой. Посреди двора из центра круглого бассейна бил фонтанчик. Хозяин, стройный черноволосый красавец лет сорока, с двумя сыновьями лет по десять-двенадцать, развлекался тем, что кормил мясом хищных рыбок, извивавшихся по каменистому дну водоема.
По песчаной дорожке проскрипели шаги. Хозяин повернулся к гостю. Приветствовал его по-узбекски:
— А, Назарбек, проходи.
Глянул искоса на сыновей — их как ветром сдуло. Мужчины сели напротив друг друга.
— Какие новости привез?
— Хороших нет, — отдуваясь, ответил Назарбек. — Только что с совещания в исполкоме. Помнишь, в прошлом году над полями летал вертолет? Теперь всегда так будет. Фотографируют сверху и фотографии везут прямо в Ташкент... — Он значительно ткнул пальцем вверх и добавил уныло: — А с ними не договоришься...
Хозяин встревожился, но виду не подал. Заметил небрежно, поигрывая стаканом в пальцах:
— Над горами летать вертолету трудно, в наши ущелья он и подавно не сунется. А пока ему хватит дураков здесь, на равнине.
— Тебе легко говорить, Фархат, — вздохнул Назарбек, — ты ничем не рискуешь. А плантации на угодьях моего колхоза.
— Я ничем не рискую? — нахмурился хозяин. — Как у тебя только язык поворачивается говорить такое? Если на твоих полях найдут мак, ты скажешь: ничего не знаю, сам вырос. Ну, оштрафуют тебя. А с меня не это... — Фархат небрежно ткнул пальцем в сторону ордена, — с меня это снимут, — он похлопал себя ладонью по крепкой шее и жестко спросил, переходя к делу: — Когда головки дозреют?
— С того поля, которое пониже, уже все собрали, ты сам знаешь. А в высокогорье созреет дней через пять. Только хорошо бы нам не держать товар долго у себя, — с тревогой добавил Назарбек. — Ты нашел покупателей?
— Покупателей... — усмехнулся одними губами Фархат. И неожиданно произнес по-русски: — Больше народу, меньше кислороду, так, кажется? У меня есть покупатель. Один. Мой старый знакомый. От него уже был гонец, забрал пробную порцию. Я ему передал, что предлагаю взять все сразу, оптом.
— Все сразу? — ахнул Назарбек.
— Да, — кивнул Фархат. — Лучше рискнуть один раз, но по-крупному, чем на ерунде погореть.
Назарбек был явно встревожен.
— Все сразу... А он надежный человек, этот твой покупатель?
— Мы с ним не родственники, — усмехнулся Фархат, объясняя этим все. — Поэтому, когда будем передавать товар, нужны будут люди.
— Люди есть... — погруженный в какие-то мысли, пробормотал Назарбек. — А как ты хочешь все сразу передать?
— Ты возишь в Москву продукты на ярмарку?
Назарбек кивнул.
— Вот и хорошо. Твое дело — дать машину с шофером... Зарема! — крикнул он в дом. — Принеси фрукты!
Когда жена поставила на стол вазу с персиками, Фархат уже кончил излагать свой план.
— Опасно, — вздохнул осторожный Назарбек. — И трудно!
— Без труда не вытащишь рыбку из пруда, так? — твердо выговаривая русские слова, с усмешкой спросил Фархат.
* * *
Скрипело по кладбищенской дорожке тележное колесо. Замирало, когда возница лениво трогал вожжи и соскакивал на землю, чтобы подобрать мусор. К свисту птиц, к шелесту ветра в листве прибавился новый звук: легко стучали о крышку гроба комья глины.
Один из могильщиков сидел поодаль, прислонившись к стволу дерева. Другой, голый по пояс, в потеках пота на грязной груди, стоял рядом с могилой, опираясь на черенок лопаты, и негромко напутствовал:
— Правой рукой, три раза, пожалуйста...
Мукасей и Глазков стояли по другую сторону могилы. Молча наклонилась и бросила ком пучеглазая толстуха-соседка. За ней шли две пухлые девицы, похожие друг на друга скорбным выражением лиц, одноклассницы Алисы или подруги детства. И тогда по эту сторону могилы остался только один человек: худая как жердь женщина неопределенного возраста, с ссохшимся маленьким личиком, в немыслимом допотопном костюмчике, с черным газовым шарфиком на тощей жилистой шее. Она стояла с закрытыми глазами, сжав на груди детские кулачки, раскачиваясь легонько из стороны в сторону. Могильщики подождали еще чуть-чуть, переглянулись и, поплевав на руки, вонзили сверкающие штыки в рыжую глину.
К воротам кладбища подъехали две машины с заляпанными грязью номерами — «волга» и «жигули». Одновременно открылись дверцы, вылезли человек шесть-семь, среди них блондин, спортсмен и Шпак с огромным синяком в пол-лица. И первое, что блондин увидел, от чего в изумлении поднял брови, был разбитый зад глазковского «москвича».
Приехавшие, разбившись на группки по два-три человека, пошли по дорожке кладбища.
Глазков вдруг напрягся и, не поворачивая головы, толкнул Мукасея в бок. Между деревьями было видно, как за близкой оградой проехала милицейская машина. Мукасей пригнулся и нырнул в кусты. А милицейская машина притормозила у ворот, из нее вышли пожилой майор и женщина, в руках у них были цветы. Машина тут же отъехала, майор и его спутница побрели в другую сторону кладбища.
И тут спрятавшийся за большой плоский памятник Мукасей увидел идущих по дорожке Шпака, блондина и спортсмена. Навстречу им, к выходу, двигались немногие, хоронившие Алису. Последним ковылял Глазков. Вдруг остановилась, в ужасе раскрыв глаза и прижав к груди маленькие кулачки, наркоманка в черном газовом шарфике. А потом Мукасею все закрыла подъехавшая телега.
Тяжело спрыгнул на землю возница в сером халате, потащил за собой вилы, принялся нагружать мусор, собранный в кучу при дороге. Пофыркивала лошадь, отгоняя мух. Прямо над головой у Мукасея пела какая-то птица. Возница боком взгромоздился на телегу, заскрипело колесо. Дорожка была пуста. Мукасей подождал еще немного и осторожно выбрался из кустов. Сделал несколько легких шагов и остановился как вкопанный. Поперек дорожки валялась палка Глазкова.
Самого Глазкова он увидел секундой позже. Тот лежал в проходе между двумя оградами лицом вверх с открытыми глазами. На рубашке с левой стороны проступало красное пятно. Бабочка-капустница порхала над ним и наконец безбоязненно села на щеку. Еще не веря, Мукасей опустился рядом с Глазковым на колени.
В траве блеснула связка ключей, выпавшая у него из кармана. Мукасей поднял ее (ключи легонько звякнули) и только в этот момент понял, что Глазков мертв. Он вскочил на ноги и побежал, из-под подошв его брызгами летели песок и гравий. Он выбежал на площадь перед кладбищенскими воротами и увидел сразу: пропыленный рейсовый автобус, отъезжающий с остановки, в окне которого мелькнула пучеглазая соседка, покосившийся глазковский «москвич» с распоротыми шинами, а больше ничего. Ни «волги», ни «жигулей» не было.
* * *
Повернулся ключ в замке, отъехал изнутри мощный засов, тяжелая стальная дверь осторожно подалась, и Мукасей проник в мастерскую Глазкова. В мастерской было темно, только сквозь высокие подвальные окна проникал далекий отсвет уличных фонарей. Мукасей задвинул засов и замер, прислушиваясь. Потом на цыпочках подошел к оконным проемам и, повозившись немного, поднял металлические жалюзи, закрыл ставни, опустил решетку — все образцы продукции кооператива «Голем».
Было тихо и теперь уже совсем темно. Мукасей долго шарил в темноте, пока не включил маленькую лампочку над верстаком. Огляделся в раздумье. Тихонько выдвинул один ящик с инструментами, другой. Достал ножовку, напильник, поискал на стеллажах, нашел какую-то трубку, зажал ее в тисках, принялся осторожно пилить. Потом он что-то сверлил, обтачивал, даже приваривал какие-то детали небольшим сварочным аппаратом. И, наконец, в руках у него оказалось нечто вроде примитивного арбалета: стальная пластинка наподобие рессоры натягивала стальную проволоку, в ложе из полураспиленной трубки ложилась дюралевая стрела с заостренным наконечником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9