В углу комнаты, не замеченный мною в первый момент, маялся кудрявый мальчишка, толстоносый, толстогубый и волоокий, похожий на заблудившуюся овечку. Когда наша компания вошла, женщина, отложив ручку, поднялась и сходу, видимо по росту определив в Епифанове старшего, обратилась к нему с речью. По-русски она говорила плохо, к тому же волновалась, путала слова, иногда переходила на родной язык, тогда Кантария ей помогал. Общий смысл речи сводился к следующему.
Ее олух-сыночек связался с этим самым Зазой, и тот обыграл его на большую сумму. Теперь все знают, что Заза играл нечестно. Все говорят, что у него дома нашли сто тысяч. Эти деньги все равно что ворованные. Надо вернуть их тем, у кого украли.
- Сколько ваш сын проиграл?
Мать ухватила Гено длинной рукой за плечо и подтолкнула на середину комнаты.
- Гавары!
- Тысячу шестьсот рублей, - пролепетала заблудшая овечка.
- Когда это было?
- Месяц назад.
- Где ты взял деньги?
- Отец дал...
- Ничего при этом не сказал тебе?
Гено молчал, понурив кудрявую голову.
- Видрал! - свирепо вмешалась мать. - Как сыдорова козла!
- А когда и где ты передал деньги Зазе?
- Через три дня. Возле кафе "Ветерок".
- Он был один?
- Один...
Епифанов хотел спросить что-то еще, но ему помешало появление нового персонажа. Лицо этого персонажа, необыкновенной конфигурации, все скошенное на одну сторону, а с другой будто обрубленное топором, похожее благодаря этому на чебурек и такого же золотисто-жареного цвета, просунулось в дверь и быстро оглядело присутствующих. Потом дверь открылась пошире, и в кабинет проникло пухлое тело, принадлежащее Квантаришвили-старшему.
В последующие несколько минут мы стали свидетелями поразительного феномена, уникального явления в области физиогномики. Старый хинкальщик ухитрялся одновременно грозно кричать по-грузински на жену, даже ногами топать в неподдельном гневе и при этом бросать на всех остальных присутствующих стеснительные, извиняющиеся взгляды, молящие о прощении за столь бесцеремонное вторжение. Его костлявая половина сначала пробовала вяло сопротивляться, но потом покорно затихла.
- О чем он говорит? - спросил я у Кантария.
- Костерит ее на чем свет стоит за то, что пошла в милицию, не посоветовавшись с ним. Он глава семьи, имеет право на уважение, конспективно перевел Нестор.
Квантаришвили между тем закончил свой монолог и перевел дух.
- Извините, - сказал он по-русски, довольно отдуваясь. - Если не укажешь жене на ее недостатки, она найдет их в тебе. - И приказал: Пойдем, Манана, и ты, Гено, тоже.
- Погодите, - остановил их Епифанов. - Если я правильно понял, ваша жена пришла сюда с просьбой вернуть мошенническим путем выигранные у вашего сына деньги. А вы, стало быть, отказываетесь от них?
Квантаришвили замер на пороге.
- Я? - спросил он с огромным изумлением и даже ткнул себя толстым пальцем в грудь, чтобы никто, не дай бог, не подумал, будто он ведет речь о ком-то другом. - Я отказываюсь от денег?
Потом он несколько секунд молчал, растерянно переводя глаза с одного из присутствующих на другого. И наконец торжественно выдал:
- Да, я отказываюсь от этих грязных денег! Мы люди не богатые, но и не настолько бедные. Пусть это будет для мальчика уроком на всю жизнь! - С этими словами он довольно крепко треснул по кудлатому затылку.
Епифанов недоуменно потряс головой и спросил:
- У вас есть еще дети?
- А как же! Старший сын в армии и дочка в третьем классе.
- Ну а если завтра ваша дочка проиграет подружке небольшую сумму, скажем, тысячи три-четыре, отдадите?
Квантаришвили молчал с непроницаемым лицом, будто не понял, о чем его спрашивают.
- По-другому спрошу, - сдался Епифанов. - Вам в голову не приходило вместо того, чтобы за одного мальчишку платить другому мальчишке такие деньги, взять да и надрать обоим уши, а? Чтоб неповадно было!
В глазах хинкальщика что-то дернулось. Тень то ли сомнения, то ли страха. Во всяком случае мне показалось, что этот простой с виду вопрос очень ему не понравился. Но уже мгновение спустя он заносчиво вздернул пухлый подбородок, развернул к нам голову необрубленным флангом, так что даже стал выглядеть молодцом - ни дать ни взять джигит, сын гор, - и гордо сообщил:
- Мужчина всегда должен отдавать свои долги. А если он не может отдать, за него платят родственники. Таков обычай.
И тут после долгого перерыва снова осмелилась открыть рот его жена. Она сказала:
- Ми нэ Матуа какая. За денги лудэй убиват!
Я увидел, как одновременно встрепенулись Епифанов, Кантария и Гольба. Честно говоря, я тоже встрепенулся.
- Причем здесь Матуа? - спросил Кантария.
- Э, - досадливо махнул рукой хинкальщик, укоризненно поглядев на жену. - Бабьи разговоры! Сегодня с самого утра болтают по дворам, что будто бы Русик Матуа за неделю проиграл Зазе чуть не восемьдесят тысяч, вот они с Харлампием и убили его, чтобы не отдавать деньги. Бабьи разговоры! - еще раз для убедительности повторил он.
Увидев, что больше никто никаких вопросов им задавать не собирается, семейка Квантаришвили торопливо ретировалась.
- Очень, очень странно, - задумчиво протянул Епифанов, глядя в окно. Гольба и Кантария согласно кивали.
- Что странно? - робко осмелился спросить я.
И мне был дан самый исчерпывающий из возможных ответов:
- Всё!
Домик в горах
Дорога носила гордое название "шоссе", но это был обычный пыльный проселок. Как видно, в пору осенней и весенней распутицы он представлял собой глиняное месиво, в которое кидали для укрепления камни. И теперь, когда раствор скрепило летнее солнце, мы ехали словно по стиральной доске, да еще поставленной под углом градусов тридцать к горизонту. Мотор ревел, пыль столбом поднималась за нашей спиной. Кантария, сидевший за рулем, болезненно ухал и бухал, каждый раз вместе с рессорами и подвесками тяжело переживая очередную яму. Епифанов бесконечно стукался макушкой о крышу, но оптимизма не терял.
- Я знаю эту дорогу, - уверенным голосом говорил он Нестору. - Через два километра она заканчивается, и начинаются девственные альпийские луга. Вот по ним покатим как по асфальту!
Мне он, однако, объяснил серьезно со вздохом:
- Не хватает на все средств у республики. Главное - курорты, там надо в первую очередь строить, благоустраивать...
Вчера мы были у Никиты дома, он позвал меня на ужин. Епифанов, даром что не грузин и не абхазец, местный житель, родился и всю жизнь прожил на этой благодатной земле. Меня угощали мамалыгой - кукурузной кашей (в ней, оказывается, самое вкусное - хрустящая золотистая корочка" в которой эта каша печется), вяленым мясом, козьим сыром, другими местными излюбленными блюдами. После ужина пошли купаться на близкое, но невидимое в темноте море. Потом опять вернулись и допоздна сидели, тихонько разговаривая. Никита с Нестором вспоминали разные истории из своей практики.
А тихонько мы разговаривали потому, что рядом, за фанерной стенкой, спали жена Епифанова и двое его детей. Маленькая полуверанда-полукомната, стеклянной перегородкой отделенная от крошечной четырехметровой кухоньки, да смежная с ней комнатушка, где спит семья, - это и есть постоянное жилище руководителя группы по борьбе с особо опасными преступлениями. Обещают скоро дать квартиру, но пока... А еще раньше Нестор Кантария смущенно извинялся, что не может позвать к себе в дом, потому что дома нет: с тех пор как женился да ребенок родился, живет на частной квартире, снимает комнату. Не хватает у республики сил, не хватает средств, рабочих рук мало, стройматериалы в дефиците...
Обо всем этом я вспомнил, когда дорога действительно кончилась. Мы свернули направо и легко покатили по небольшому, длиной метров в двадцать пять, ее отростку, покрытому самым настоящим асфальтом. Асфальт упирался в чугунные литые ворота. А за воротами возвышался дом, при виде которого сразу становилось ясно, что на него-то хватило сил, средств, рабочих рук и даже дефицитных стройматериалов. Этот дом и был целью нашего путешествия. Мы приехали в гости к бывшему шашлычнику, а ныне рабочему ремонтного завода Харлампию Матуа.
Но прежде чем толкнуть затейливую калитку, необходимо сделать отступление назад во времени и вниз с горы, на которую мы только что взобрались.
Вчера после ухода семейства Квантаришвили Епифанов, Кантария и Гольба побывали у остальных трех мальчишек, с которыми играл Заза. (Я ездил с Нестором.) Когда все снова, уже под вечер, собрались в министерстве, обнаружилось удивительное однообразие обстоятельств.
В каждом случае Квициния сам находил будущего партнера и небрежно предлагал сыграть на какую-нибудь мелочь, но мелочь реально осязаемую. Не просто абстрактные деньги, а нечто, что можно потрогать, что можно пожелать иметь: картинку с портретом сборной Бразилии, например, или импортный перочинный ножик. "Мелочь", впрочем, имела денежный эквивалент, который заранее оговаривался. Естественно, выигрывал Заза. И чем больше оказывался его выигрыш, тем сильнее было желание партнеров отыграться, тем выше становились ставки.
А потом наступала расплата. Только один из ребят попытался было добыть деньги обманом: попросил у отца тысячу рублей якобы для того, чтобы послать дяде с материнской стороны, который попал в аварию. Скоро он был разоблачен, но деньги ему уже были выданы. Епифанов только закатывал глаза и мотал головой: родители всех проигравших оплатили их долги на общую сумму около четырех тысяч рублей! Ни один почему-то не воспротивился, не заявил в милицию, даже к матери Зазы не сходил пожаловаться. Но что еще более странно, еще более поразительно - все они, словно сговорившись, не желали хотя бы теперь получить свои деньги назад! В их рассуждения о долге и чести Епифанов верить категорически отказывался.
Немало пришлось поудивляться и Нестору Кантария. Еще вчера ему с помощниками надо было целый день бегать по квартирам, чтобы раздобыть хотя бы несколько крупинок информации, а сегодня она лилась прямо на голову потоком! Правда, никто почти не мог утверждать, будто сам был свидетелем, но зато все охотно рассказывали, что "многие видели", как все три последних перед смертью Зазы дня он с Русиком Матуа играл в "зари" тут и там: на задворках школы, во дворе, на пляже. Назывались самые разные, чаще всего астрономические, суммы, которые якобы проиграл Русик. А еще говорили, будто у Матуа в семье еще чуть ли не со времен гражданской войны хранится дедовский пистолет. И все давали решительное резюме, которые мы уже слышали от Квантаришвили-мамы: Русик Матуа убил Зазу Квициния, чтобы не платить долг.
Кантария тяжко вздыхал, ухал и бухал:
- Вот бы найти того, кто первым эти слухи пустил! А то получается все знают, а свидетелей нет! Но разве поймаешь слух за хвост. Всякий говорит - от соседа слышал...
Одно обстоятельство, впрочем, слухам противоречило: деньги, найденные у Зазы. Пять человек, считая Ахубу, проиграли ему примерно шесть тысяч. Десяток же, как мы помним, было гораздо больше. Выходит, Русик все-таки расплатился?
К Матуа домой мы приехали в последнюю очередь, оставив их, по выражению Епифанова, на закуску. Но закусывать оказалось нечем: их трехкомнатная квартира, или, как в Сухуми говорят, секция, была заперта, в окнах темно. Вот тогда соседи и рассказали нам про дом на горе.
Несколько лет назад Харлампий Матуа развелся с женой. Соседи, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщили, что развод был фиктивным. Зато он дал "обездоленному" трудящемуся шампура формальное право просить у горисполкома земельный участок за городом под застройку. На участке в поражающие сроки выросла дача - практически вторая квартира семьи Матуа. Сегодня утром мать, отец и трое детей, включая Русика, погрузились в машину и отбыли. Наверное, считали соседи, туда, в горы.
1 2 3 4 5 6 7 8