Я предавался в одиночестве мрачным размышлениям, пока удары большого гонга не призвали нас в салон.
Само собой разумеется, что после происшествий этого дня мой аппетит отнюдь не улучшился. Тем не менее я машинально уселся за стол и стал прислушиваться к болтовне окружающих. В салоне находилось около сотни пассажиров первого класса, и, когда подали вино, гул голосов, сливаясь со звоном тарелок, перерос в настоящий гвалт.
Я оказался между очень полной и нервной пожилой дамой и чопорным маленьким священником. Они не пытались вовлечь меня в беседу. Я ушел в свою скорлупу и принялся наблюдать за моими дорожными спутниками. Дик сидел поодаль от меня, попеременно занимаясь то куриным филе, лежавшим перед ним на тарелке, то самоуверенной молодой особой, сидевшей рядом с ним. Капитан Доуи выполнял обязанности хозяина на нашем конце стола, а пароходный врач – на другом.
Я с радостью обнаружил, что Фленниген сидит почти против меня. Пока он был на глазах, я знал, что хотя бы временно нам не угрожает опасность. Он сидел, изображая на своем мрачном лице какую-то гримасу, что, по его мнению, должно было сойти за милую улыбку. От меня не ускользнуло, что он много пил, так много, что охрип еще до того, как подали десерт. Его приятель Мюллер сидел от него за несколько человек. Он мало ел и, казалось, был охвачен каким-то беспокойством.
– Ну-с, дорогие дамы, – заявил наш добродушный капитан, – надеюсь, на борту моего корабля вы будете чувствовать себя как дома. За джентльменов я не беспокоюсь. Официант, шампанского! За попутный ветер и быстрое путешествие! Уверен, что наши друзья в Америке дней через восемь – самое позднее через девять – узнают о нашем благополучном прибытии.
Я посмотрел вокруг себя и успел перехватить молниеносный взгляд, которым Фленниген обменялся со своим сообщником. На тонких губах Фленнигена играла зловещая улыбка.
В салоне продолжалась оживленная беседа. Говорили о политике, о море, о развлечениях, о религии. Я оставался молчаливым, хотя и внимательным слушателем. Вдруг мне пришло в голову, что было бы неплохо затронуть один вопрос – он не выходил у меня из головы. Я мог коснуться его как бы между прочим, но капитана это заставило бы насторожиться. К тому же, наблюдая за лицами заговорщиков, я сумел бы определить, какое впечатление произведут на них мои слова.
Внезапно в салоне наступила тишина. Темы, представлявшие общий интерес, видимо, были исчерпаны. Момент был подходящий.
– Позвольте узнать, капитан, – начал я, наклоняясь вперед и стараясь говорить как можно громче, – как вы относитесь к манифестам фениев?
Румяное лицо капитана побагровело от благородного негодования.
– Фении – презренные трусы. Они глупы и безнравственны, – ответил он.
– Банда мерзавцев, которые не осмеливаются играть в открытую и прибегают к пустым угрозам, – добавил надутый старикан, сидевший рядом с капитаном.
– Ах, капитан! – воскликнула моя дородная соседка. – Вы же не думаете, что они, например, способны взорвать пароход?
– И взорвали бы, если бы могли. Но я уверен, что мой пароход они не взорвут.
– Можно узнать, какие меры предосторожности вы приняли против них? – спросил пожилой человек с другого конца стола.
– Мы тщательно осмотрели весь груз, доставленный на пароход.
– А что, если кто-нибудь принес взрывчатое вещество с собой? – высказал я предположение.
– Они слишком трусливы, чтобы рисковать своей жизнью.
До этого Фленниген не проявлял ни малейшего интереса к разговору. Но теперь он поднял голову и взглянул на капитана.
– Мне кажется, вы несколько недооцениваете фениев, – заметил он. – В любом тайном обществе находятся отчаянные люди – почему бы им не быть и среди фениев? Многие считают за честь умереть за дело, которое им кажется правым, хотя, по мнению других, они заблуждаются.
– Массовое убийство никому не может казаться правым делом, – заявил маленький священник.
– Бомбардировка Парижа была именно таким массовым убийством, – ответил Фленниген, – и тем не менее весь цивилизованный мир спокойно созерцал его, заменив страшное слово «убийство» более благозвучным словом «война». Немцам это массовое убийство казалось правым делом – почему же применение динамита не может быть правым делом в глазах фениев?
– Во всяком случае, до сих пор они бахвалились впустую, – заметил капитан.
– Прошу прощения, – возразил Фленниген, – но разве известно, что вызвало гибель «Доттереля»? В Америке мне приходилось говорить с весьма осведомленными лицами, которые утверждали, что на пароходе была спрятана в угле адская машина.
– Это ложь, – ответил капитан. – На суде было доказано, что пароход погиб от взрыва угольного газа. Но давайте говорить о чем-нибудь другом, а то я боюсь, что дамы не смогут заснуть.
И разговор перешел на прежние темы.
Во время этой маленькой дискуссии Фленниген высказал свое мнение учтиво, но с такой убежденностью, какой я от него не ожидал. Я невольно восхищался человеком, который накануне решительного шага с таким самообладанием говорил о предмете, столь близко его касавшемся. Как я уже упоминал, он изрядно выпил, но хотя его бледные щеки окрасились легким румянцем, он сохранял свою обычную сдержанность. Когда беседа перешла на другие темы, он замолчал и погрузился в глубокую задумчивость.
Во мне боролись самые противоречивые чувства. Как поступить? Встать и разоблачить их перед пассажирами и капитаном? Или попросить капитана уделить мне несколько минут для разговора наедине у него в каюте и рассказать ему все? Я уже почти решился на это, но тут на меня опять напала робость. В конце концов могло же выйти недоразумение. Ведь Дик слыхал все доказательства и все-таки мне не поверил. Будь что будет, решил я. Странная беспечность овладела мною. Почему я должен помогать людям, которые не хотят замечать грозящей им беды? Ведь капитан и его помощники обязаны защищать нас, и вовсе не наше дело предупреждать их об опасности. Я выпил два стакана вина и, пошатываясь, выбрался на палубу, преисполненный решимости сохранить тайну в своем сердце.
Вечер выдался чудесный. Стоя у борта и облокотившись на поручни, я, несмотря на свое волнение, наслаждался освежающим бризом. Далеко на западе, на огненном фоне заката, черным пятнышком выделялся одинокий парус. При виде этого зрелища меня охватила дрожь – оно было величественно, но ужасно. Над грот-мачтой робко мерцала одинокая звезда, а в воде при каждом ударе пароходного винта вспыхивали тысячи искорок. И только широкая полоса дыма, тянувшаяся за нами, подобно черной ленте на пурпурном занавесе, портила эту прекрасную картину. Трудно было поверить, что величавое спокойствие, царившее в природе, мог нарушить один жалкий, несчастный смертный.
В конце концов, подумал я, всматриваясь в голубую бездну, если случится самое страшное, то лучше погибнуть здесь, чем агонизировать на больничной койке на берегу. Какой ничтожной кажется человеческая жизнь перед лицом великих сил природы! И все же эта философия не помешала мне вздрогнуть, когда, обернувшись, я увидел и без труда опознал на другой стороне палубы две мрачные фигуры. Я не мог слышать, о чем они оживленно разговаривали, и мне оставалось только внимательно наблюдать за ними, прохаживаясь взад и вперед.
Вскоре на палубе появился Дик, и я с облегчением вздохнул. На худой конец сойдет и скептически настроенный наперсник.
– Ну, старина! – воскликнул он, награждая меня шутливым тычком в бок. – Мы пока еще не взлетели на воздух?
– Пока нет, – ответил я. – Но это ничего не доказывает, ведь мы еще можем взлететь.
– Вздор, дружище! – заявил Дик. – Откуда ты это взял? Что за шальная мысль! Я беседовал с одним из твоих мнимых террористов. Судя по разговору, это довольно симпатичный и общительный парень.
– Дик, я ничуть не сомневаюсь, что у этих людей имеется адская машина и что мы на волосок от смерти. Я так и вижу, как они подносят к запальному шнуру зажженную спичку.
– Ну, если ты уж так уверен, – сказал Дик, почти напуганный моим серьезным тоном, – то тебе следует рассказать капитану о своих подозрениях.
– Ты прав, – согласился я. – Так и нужно поступить. Моя идиотская робость помешала мне сделать это раньше. Я убежден, что только это может нас спасти.
– Тогда отправляйся сейчас же и расскажи, – потребовал Дик. – Но, ради бога, не впутывай меня в это дело.
– Я переговорю с ним, как только он сойдет с мостика, – обещал я, – а пока буду наблюдать за ними, не спуская глаз.
– Расскажи мне потом о результатах, – попросил мой друг и, кивнув головой, отправился разыскивать свою соседку по обеденному столу.
Оставшись один, я вспомнил об укромном местечке, обнаруженном мной утром. Я вскарабкался на борт, перебрался в спасательную шлюпку и снова улегся в ней. Здесь я мог обдумать план дальнейших действий, а приподняв голову, в любую минуту видеть своих зловещих спутников.
Прошел час, а капитан все еще оставался на мостике. Он был всецело поглощен спором с одним из пассажиров – отставным морским офицером – по поводу какого-то сложного вопроса кораблевождения. Со своего наблюдательного пункта я видел красные огоньки на кончиках их сигар. Было так темно, что я с трудом различал фигуры Фленнигена и его сообщника. Они стояли все в тех же позах. На палубе кое-где виднелись пассажиры, но многие уже ушли вниз. Странное спокойствие было разлито кругом. Только голоса вахтенных матросов да поскрипывание штурвала нарушало тишину.
Прошло еще полчаса, но капитан, казалось, вообще не собирался спускаться с мостика. Мои нервы были так напряжены, что звук шагов на палубе заставил меня вздрогнуть. Я выглянул из-за борта шлюпки и увидел, что подозрительная пара пересекла палубу и остановилась почти подо мной. Свет из нактоуза падал на мертвенно-бледное лицо головореза Фленнигена. Я бросил на них всего лишь один взгляд, но все же успел заметить, что столь знакомое мне пальто небрежно висело на руке Мюллера. Со стоном упал я на дно шлюпки. Теперь я уже не сомневался, что моя роковая медлительность будет причиной гибели двухсот ни в чем не повинных людей.
Мне приходилось читать о том, с какой изощренной жестокостью расправляются заговорщики со шпионами. Я понимал, что люди, ставящие на карту свою жизнь, ни перед чем не остановятся. Мне оставалось только съежиться на дне лодки и, затаив дыхание, прислушиваться к их шепоту.
– Вполне подходящее место, – сказал один из них.
– Ты прав, подветренная сторона, конечно, лучше.
– Интересно, сработает ли курок?
– Не сомневаюсь.
– Мы должны нажать его в десять, не так ли?
– Ровно в десять. У нас еще восемь минут.
Наступила пауза. Затем тот же голос произнес:
– Они ведь услышат щелканье курка?
– Неважно. Все равно уже никто не успеет нам помешать.
– Что верно, то верно. Как будут волноваться те, кого мы оставили на берегу!
– Вполне понятно. Сколько, по-твоему, пройдет времени, прежде чем они о нас услышат?
– Первое известие они получат не раньше полуночи.
– И этим они будут обязаны мне.
– Нет, мне.
– Ха-ха-ха! Ну, посмотрим.
Вновь наступила пауза. Ее прервал зловещий шепот Мюллера:
– Осталось только пять минут.
Как медленно ползло время! Я мог отсчитывать секунды по ударам своего сердца.
– Какую сенсацию это вызовет на берегу! – произнес голос.
– Да, газеты поднимут изрядный шум!
Я приподнял голову и снова выглянул через борт шлюпки. Теперь уже не оставалось никакой надежды, помощи ждать было неоткуда. Подниму я тревогу или нет – смерть все равно смотрит мне в глаза. Капитан наконец сошел с мостика. Палуба была безлюдной, если не считать двух мрачный фигур, притаившихся в тени шлюпки.
Фленниген держал в руке часы с открытой крышкой.
– Осталось три минуты, – проговорил он.
1 2 3 4