Она обхватила руками колени.
– Как ты думаешь, что будет дальше? – зло спросила она.
Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Нервным движением попыталась поправить болтающийся лоскут платья, приладить его на место, но он не держался, и она сердито всхлипнула.
Он наклонился вперед. Чувство вины овладело им, безотносительно всех его сомнений и подозрений. С этим невозможно было бороться. Но женские всхлипывания ничуть не трогали его. Он поднял руку и стал сконфуженно приглаживать свою бороду, не сводя с нее глаз.
– Позволь, – начал он, но замолчал, сглотнул. – Позволь мне взять твою кровь для анализа. Я бы…
Она внезапно встала и направилась к двери. Он вскочил следом.
– Что ты хочешь сделать? – спросил он. Она не отвечала. Ее руки беспорядочно пытались совладать с замком.
– Тебе нельзя туда, – сказал он удивленно. – Еще немного, и они заполонят все улицы.
– Я не останусь, – всхлипнула она, – какая разница. Пусть лучше они убьют меня…
Он крепко взял ее за руку. Она попыталась освободиться.
– Оставь меня, – закричала она, – я не просила тебя затаскивать меня в этот дом. Отпусти меня. Оставь меня в покое. Чего тебе надо?..
Он растерянно стоял, не зная, что ответить.
– Тебе нельзя туда, – повторил он. Он отвел ее в кресло, затем сходил к бару и налил ей рюмочку виски.
Выбрось из головы, – приказал он себе, – инфицированная она или нет, – выбрось из головы.
Он протянул ей виски. Она отрицательно покачала головой.
– Выпей, – сказал он. – Тебе станет легче. Она сердито взглянула на него:
– …И ты снова сможешь сунуть мне в лицо чеснок?!
Он покачал головой.
– Выпей это, – сказал он.
После короткой паузы она взяла рюмку и пригубила виски, закашлялась. Она отставила виски на подлокотник и, чуть вздрогнув, глубоко вздохнула.
– Зачем ты меня не отпустишь? – горько спросила она.
Он вглядывался в ее лицо и долго не мог ничего ответить. Затем сказал:
– Даже если ты и больна, я не могу тебя отпустить. Ты не представляешь, что они с тобой сделают.
Она закрыла глаза.
– Какая разница, – сказала она.
3
– Вот чего я не могу понять, – говорил он ей за ужином. – Прошло уже почти три года, а они все еще живы. Не все, конечно. Некоторые. Запасы продовольствия кончились. И, насколько я знаю, днем они по-прежнему впадают в кому, – он покачал головой, – но они не вымирают. Вот уже три года – они не вымерли. Что-то их поддерживает, но что?
Она была в его банном халате. Около пяти часов пополудни она смягчилась, приняла душ и словно переменилась. Ее худенькая фигурка терялась в объемистых складках тяжелой махровой ткани. Она взяла его гребень, зачесала волосы назад и стянула их бечевкой, так что получился лошадиный хвост.
Руфь задумчиво поворачивала на блюдечке чашку с кофе.
– Мы иногда подглядывали за ними, – сказала она. – Правда, мы боялись подойти близко. Мы думали, что к ним опасно прикасаться.
– А вы знали, что после смерти они возвращаются?
Она покачала головой:
– Нет.
– И вас ни разу не заинтересовали эти люди, атаковавшие ваш дом по ночам?
– Нам никогда не приходило в голову, что они… – Она медленно покачала головой. – Трудно в это поверить.
– Разумеется, – сказал он.
Они ели молча, и он время от времени поглядывал на нее. Так же трудно было поверить в то, что перед ним – настоящая, живая женщина; трудно было поверить, что после всего, что было за эти годы, у него появился напарник.
Он сомневался, пожалуй, даже не в ней самой: сомнительно было, что в этом потерянном, забытом богом мире могло произойти нечто подобное, воистину замечательное.
– Расскажи мне о них еще что-нибудь, – попросила Руфь.
Он поднялся, снял с плиты кофейник, подлил в чашку сначала ей, потом себе, отставил кофейник и снова сел.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, спасибо.
Он удовлетворенно кивнул и потянулся за сахарницей. Размешивая сахар, он сочувствовал на себе ее взгляд. О чем она думает? Он глубоко вздохнул, пытаясь понять, почему он так скован. В какой-то момент он решил, что ей можно доверять, но теперь он снова сомневался.
– И все же, ты мне не веришь, – сказала она, словно читая его мысли.
Он быстро взглянул на нее и пожал плечами:
Да нет… Не в этом дело.
Конечно, в этом, – спокойно сказала она и вздохнула. – Что ж, хорошо. Если тебе надо проверить мою кровь – проверь.
Он подозрительно посмотрел на нее, недоумевая. Что это? Уловка? Он едва не поперхнулся кофе. Глупо, – подумал он, – быть таким подозрительным.
Он отставил чашку.
– Хорошо, – сказал он. – Это хорошо. Он глядел на нее, а она – в свою чашку.
– Если ты все-таки заражена, – сказал он, – я сделаю все, что смогу, чтобы вылечить тебя. Она встретилась с ним взглядом.
– А если не сможешь? – спросила она. Он замешкался с ответом.
– Там видно будет, – наконец сказал он. Некоторое время они пили кофе молча. Наконец он спросил:
– Так как, сделаем это сейчас?
– Пожалуй, – сказала она, – лучше утром. А то… Я себя все еще неважно чувствую.
– Ладно, утром, – кивнул он.
Трапеза закончилась в полном молчании. Нэвилль лишь отчасти был удовлетворен тем, что она согласилась позволить ему проверить кровь. Больше всего его пугала возможность обнаружить, что она действительно инфицирована. Теперь ему предстояло провести с: ней вечер и ночь и, может быть, узнать ее жизнь, увлечься ею, а утром ему придется…
Затем они сидели в гостиной, разглядывали плакат, пили понемногу портвейн и слушали Шуберта. Четвертую симфонию.
– Я бы ни за что не поверила, – она, похоже, совсем пришла в себя и выглядела вполне веселой, – никогда бы не подумала, что снова буду слушать музыку. Пить вино.
Она оглядела комнату.
– Да, ты неплохо потрудился, – сказала она.
– А как было у вас? – спросил он.
– Совсем по-другому, – сказала она. – У нас не было…
– Как вы защищали свой дом? – прервал он.
– О! – Она на мгновенье задумалась. – Мм обшили его, разумеется. И полагались на кресты.
– Это не всегда действует, – спокойно сказал он, некоторое время понаблюдав за ее лицом. Это озадачило ее.
– Не действует?
– Отчего же иудею бояться креста? – сказал он. – Почему же вампир, при жизни бывший иудеем, должен бояться креста? Дело здесь в том, что большинство людей боялись превращения в вампиров. Поэтому большинство из них страдали истерической слепотой к собственному отражению в зеркале. Но крест – лишь постольку-поскольку – в общем, ни иудей, ни индуист, ни магометанин, ни атеист не подвержены действию креста.
Она сидела с бокалом в руке, глядя на него без всякого выражения.
– Поэтому крест действует отнюдь не всегда, –, сказал он.
– Ты не дал мне закончить, – сказала она. – Мы еще использовали чеснок.
– Я полагал, что тебе от него дурно.
– Просто я нездорова. Раньше я весила сто двадцать, а теперь только девяносто восемь фунтов.
Он согласно кивнул. Но, выходя в кухню за новой бутылкой вина, он подумал, что за это время она должна была привыкнуть – все-таки три года.
И все же могла не привыкнуть. Что толку сейчас сомневаться или не сомневаться – она же согласилась проверить кровь. Есть ли смысл ее опасаться? Ерунда, это просто мои заскоки, – подумал он. – Я слишком долго оставался наедине сам с собой. Мне никогда уже ни во что не поверить, если это нельзя разглядеть в микроскоп. Снова торжествует наследственность, и снова ятолько лишь сын своего отца, грызи его черви.
Стоя в темной кухне, Роберт Нэвилль пытался подколупнуть ногтем обертку на горлышке бутылки – и подглядывал в гостиную, где сидела Руфь.
Он внимательно разглядывал ее – складки ткани, спадающие вдоль тела, чуть намеченную выпуклость груди, икры и лодыжки, бронзовые от загара, и торчащие из-под халата узенькие гладкие коленки. Ее девичье тело определенно отрицало наличие двух детей. И что самое странное, подумал он, что он не чувствовал к ней никакого физического влечения. Если бы она пришла два года назад или немного позже, возможно, что он изнасиловал бы ее. Были такие ужасные дни. Были у него такие моменты, когда он в попытках найти выход своей жажде решался на невообразимое, и жил с этим в себе, доходя почти до безумия. Но затем он взялся за эксперименты. Бросил курить, перестал срываться в запои.
Медленно и вдумчиво он занял себя исследованиями, и результат оказался поразительным: сексуальность безумствующей плоти утихла, почти что растворилась. Исцеление монаха, – думал он. Так и должно быть, иначе никакой нормальный человек не смог бы исключить секс из своей жизни – а были занятия, которые требовали этого.
И теперь, почти ничего не ощущая, он был счастлив. Разве что где-то в глубине, под каменным гнетом многолетнего воздержания, рождалось едва заметное, непривычное волнение. Он был даже доволен, что мог оставить его без внимания. В особенности потому, что не было уверенности в том, что Руфь – тот напарник, о котором он мечтал. Как не было уверенности в том, что ей можно будет сохранить жизнь дольше завтрашнего утра. Лечить?
Вылечить – маловероятно.
Он вернулся в гостиную с откупоренной бутылкой. Она сдержанно улыбнулась ему, когда он добавил ей в бокал вина.
– Чудесный плакат, – сказала она. – Она мне нравится все больше и больше. Если пристально вглядеться в него, то словно оказываешься в лесу.
Он хмыкнул.
– Должно быть, это стоило большого труда, так наладить все в доме, – сказала она.
– Что говорить, – сказал он. – Да вы и сами через все это прошли.
– У нас не было ничего подобного, – сказала она. – Наш дом был совсем маленьким. И морозильник у нас был раза в два меньше.
– У вас должны были кончиться продукты, – сказал он, внимательно разглядывая ее.
– Замороженные, – поправила она. – Мы питались в основном консервами.
Он кивнул. Логично, нечего возразить. Но что-то не удовлетворяло его. Это было чисто интуитивное чувство, но что-то ему не нравилось.
– А как с водой? – наконец спросил он. Она молча изучала его некоторое время.
– Ты ведь не веришь ни единому моему слову, правда? – спросила она.
– Не в этом дело, – сказал он. – Просто мне интересно, как вы жили.
– Твой голос тебя выдает, – сказала она. – Ты так долго жил один, что утратил всякую способность притворяться.
Он хмыкнул. Было такое ощущение, что она играет с ним, и он почувствовал себя неуютно. Но это же забавно, – возразил он себе. – Все может быть. Она – женщина, у нее свой взгляд на вещи. Может быть, она и права. Наверное, он и есть грубый, безнадежно испорченный отшельничеством брюзга. Ну и что?
– Расскажи мне про своего мужа, – резко сказал он.
Что-то промелькнуло в ее лице, словно тень воспоминания. Она подняла к губам бокал, наполненный темным вином.
– Не сейчас, – сказала она. – Пожалуйста. Он откинулся на спинку кресла, пытаясь проанализировать владевшее им неясное чувство неудовлетворенности. Все, что она говорила и делала, могло быть следствием того, через что она прошла; а могло быть и ложью.
Но зачем ей лгать? – спрашивал он себя. – Ведь утром он проверит ее кровь. Какой может быть прок с того, что она солжет ему сейчас, если утром, всего через несколько часов, он все равно узнает правду?
– Знаешь, – сказал он, пытаясь смягчить паузу. – Вот о чем я подумал. Если эту эпидемию пережили трое, то, может быть, где-то есть и еще?
– Ты полагаешь, это возможно? – спросила она.
– А почему нет? Наверное, по той или иной причине у людей мог сформироваться иммунитет, и тогда…
– Расскажи мне еще про этих микробов, – сказала она.
Он на мгновение задумался, аккуратно поставил бокал. Рассказать ей все? Или не стоит? А что, если она сбежит? И после смерти вернется, обладая всем тем знанием, которым он теперь обладал?
– Неохота пускаться в подробности, – сказал он. – Чертовски много всего.
– Ты перед этим что-то говорил про крест, – напомнила она. – Как ты до этого дошел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Как ты думаешь, что будет дальше? – зло спросила она.
Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Нервным движением попыталась поправить болтающийся лоскут платья, приладить его на место, но он не держался, и она сердито всхлипнула.
Он наклонился вперед. Чувство вины овладело им, безотносительно всех его сомнений и подозрений. С этим невозможно было бороться. Но женские всхлипывания ничуть не трогали его. Он поднял руку и стал сконфуженно приглаживать свою бороду, не сводя с нее глаз.
– Позволь, – начал он, но замолчал, сглотнул. – Позволь мне взять твою кровь для анализа. Я бы…
Она внезапно встала и направилась к двери. Он вскочил следом.
– Что ты хочешь сделать? – спросил он. Она не отвечала. Ее руки беспорядочно пытались совладать с замком.
– Тебе нельзя туда, – сказал он удивленно. – Еще немного, и они заполонят все улицы.
– Я не останусь, – всхлипнула она, – какая разница. Пусть лучше они убьют меня…
Он крепко взял ее за руку. Она попыталась освободиться.
– Оставь меня, – закричала она, – я не просила тебя затаскивать меня в этот дом. Отпусти меня. Оставь меня в покое. Чего тебе надо?..
Он растерянно стоял, не зная, что ответить.
– Тебе нельзя туда, – повторил он. Он отвел ее в кресло, затем сходил к бару и налил ей рюмочку виски.
Выбрось из головы, – приказал он себе, – инфицированная она или нет, – выбрось из головы.
Он протянул ей виски. Она отрицательно покачала головой.
– Выпей, – сказал он. – Тебе станет легче. Она сердито взглянула на него:
– …И ты снова сможешь сунуть мне в лицо чеснок?!
Он покачал головой.
– Выпей это, – сказал он.
После короткой паузы она взяла рюмку и пригубила виски, закашлялась. Она отставила виски на подлокотник и, чуть вздрогнув, глубоко вздохнула.
– Зачем ты меня не отпустишь? – горько спросила она.
Он вглядывался в ее лицо и долго не мог ничего ответить. Затем сказал:
– Даже если ты и больна, я не могу тебя отпустить. Ты не представляешь, что они с тобой сделают.
Она закрыла глаза.
– Какая разница, – сказала она.
3
– Вот чего я не могу понять, – говорил он ей за ужином. – Прошло уже почти три года, а они все еще живы. Не все, конечно. Некоторые. Запасы продовольствия кончились. И, насколько я знаю, днем они по-прежнему впадают в кому, – он покачал головой, – но они не вымирают. Вот уже три года – они не вымерли. Что-то их поддерживает, но что?
Она была в его банном халате. Около пяти часов пополудни она смягчилась, приняла душ и словно переменилась. Ее худенькая фигурка терялась в объемистых складках тяжелой махровой ткани. Она взяла его гребень, зачесала волосы назад и стянула их бечевкой, так что получился лошадиный хвост.
Руфь задумчиво поворачивала на блюдечке чашку с кофе.
– Мы иногда подглядывали за ними, – сказала она. – Правда, мы боялись подойти близко. Мы думали, что к ним опасно прикасаться.
– А вы знали, что после смерти они возвращаются?
Она покачала головой:
– Нет.
– И вас ни разу не заинтересовали эти люди, атаковавшие ваш дом по ночам?
– Нам никогда не приходило в голову, что они… – Она медленно покачала головой. – Трудно в это поверить.
– Разумеется, – сказал он.
Они ели молча, и он время от времени поглядывал на нее. Так же трудно было поверить в то, что перед ним – настоящая, живая женщина; трудно было поверить, что после всего, что было за эти годы, у него появился напарник.
Он сомневался, пожалуй, даже не в ней самой: сомнительно было, что в этом потерянном, забытом богом мире могло произойти нечто подобное, воистину замечательное.
– Расскажи мне о них еще что-нибудь, – попросила Руфь.
Он поднялся, снял с плиты кофейник, подлил в чашку сначала ей, потом себе, отставил кофейник и снова сел.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, спасибо.
Он удовлетворенно кивнул и потянулся за сахарницей. Размешивая сахар, он сочувствовал на себе ее взгляд. О чем она думает? Он глубоко вздохнул, пытаясь понять, почему он так скован. В какой-то момент он решил, что ей можно доверять, но теперь он снова сомневался.
– И все же, ты мне не веришь, – сказала она, словно читая его мысли.
Он быстро взглянул на нее и пожал плечами:
Да нет… Не в этом дело.
Конечно, в этом, – спокойно сказала она и вздохнула. – Что ж, хорошо. Если тебе надо проверить мою кровь – проверь.
Он подозрительно посмотрел на нее, недоумевая. Что это? Уловка? Он едва не поперхнулся кофе. Глупо, – подумал он, – быть таким подозрительным.
Он отставил чашку.
– Хорошо, – сказал он. – Это хорошо. Он глядел на нее, а она – в свою чашку.
– Если ты все-таки заражена, – сказал он, – я сделаю все, что смогу, чтобы вылечить тебя. Она встретилась с ним взглядом.
– А если не сможешь? – спросила она. Он замешкался с ответом.
– Там видно будет, – наконец сказал он. Некоторое время они пили кофе молча. Наконец он спросил:
– Так как, сделаем это сейчас?
– Пожалуй, – сказала она, – лучше утром. А то… Я себя все еще неважно чувствую.
– Ладно, утром, – кивнул он.
Трапеза закончилась в полном молчании. Нэвилль лишь отчасти был удовлетворен тем, что она согласилась позволить ему проверить кровь. Больше всего его пугала возможность обнаружить, что она действительно инфицирована. Теперь ему предстояло провести с: ней вечер и ночь и, может быть, узнать ее жизнь, увлечься ею, а утром ему придется…
Затем они сидели в гостиной, разглядывали плакат, пили понемногу портвейн и слушали Шуберта. Четвертую симфонию.
– Я бы ни за что не поверила, – она, похоже, совсем пришла в себя и выглядела вполне веселой, – никогда бы не подумала, что снова буду слушать музыку. Пить вино.
Она оглядела комнату.
– Да, ты неплохо потрудился, – сказала она.
– А как было у вас? – спросил он.
– Совсем по-другому, – сказала она. – У нас не было…
– Как вы защищали свой дом? – прервал он.
– О! – Она на мгновенье задумалась. – Мм обшили его, разумеется. И полагались на кресты.
– Это не всегда действует, – спокойно сказал он, некоторое время понаблюдав за ее лицом. Это озадачило ее.
– Не действует?
– Отчего же иудею бояться креста? – сказал он. – Почему же вампир, при жизни бывший иудеем, должен бояться креста? Дело здесь в том, что большинство людей боялись превращения в вампиров. Поэтому большинство из них страдали истерической слепотой к собственному отражению в зеркале. Но крест – лишь постольку-поскольку – в общем, ни иудей, ни индуист, ни магометанин, ни атеист не подвержены действию креста.
Она сидела с бокалом в руке, глядя на него без всякого выражения.
– Поэтому крест действует отнюдь не всегда, –, сказал он.
– Ты не дал мне закончить, – сказала она. – Мы еще использовали чеснок.
– Я полагал, что тебе от него дурно.
– Просто я нездорова. Раньше я весила сто двадцать, а теперь только девяносто восемь фунтов.
Он согласно кивнул. Но, выходя в кухню за новой бутылкой вина, он подумал, что за это время она должна была привыкнуть – все-таки три года.
И все же могла не привыкнуть. Что толку сейчас сомневаться или не сомневаться – она же согласилась проверить кровь. Есть ли смысл ее опасаться? Ерунда, это просто мои заскоки, – подумал он. – Я слишком долго оставался наедине сам с собой. Мне никогда уже ни во что не поверить, если это нельзя разглядеть в микроскоп. Снова торжествует наследственность, и снова ятолько лишь сын своего отца, грызи его черви.
Стоя в темной кухне, Роберт Нэвилль пытался подколупнуть ногтем обертку на горлышке бутылки – и подглядывал в гостиную, где сидела Руфь.
Он внимательно разглядывал ее – складки ткани, спадающие вдоль тела, чуть намеченную выпуклость груди, икры и лодыжки, бронзовые от загара, и торчащие из-под халата узенькие гладкие коленки. Ее девичье тело определенно отрицало наличие двух детей. И что самое странное, подумал он, что он не чувствовал к ней никакого физического влечения. Если бы она пришла два года назад или немного позже, возможно, что он изнасиловал бы ее. Были такие ужасные дни. Были у него такие моменты, когда он в попытках найти выход своей жажде решался на невообразимое, и жил с этим в себе, доходя почти до безумия. Но затем он взялся за эксперименты. Бросил курить, перестал срываться в запои.
Медленно и вдумчиво он занял себя исследованиями, и результат оказался поразительным: сексуальность безумствующей плоти утихла, почти что растворилась. Исцеление монаха, – думал он. Так и должно быть, иначе никакой нормальный человек не смог бы исключить секс из своей жизни – а были занятия, которые требовали этого.
И теперь, почти ничего не ощущая, он был счастлив. Разве что где-то в глубине, под каменным гнетом многолетнего воздержания, рождалось едва заметное, непривычное волнение. Он был даже доволен, что мог оставить его без внимания. В особенности потому, что не было уверенности в том, что Руфь – тот напарник, о котором он мечтал. Как не было уверенности в том, что ей можно будет сохранить жизнь дольше завтрашнего утра. Лечить?
Вылечить – маловероятно.
Он вернулся в гостиную с откупоренной бутылкой. Она сдержанно улыбнулась ему, когда он добавил ей в бокал вина.
– Чудесный плакат, – сказала она. – Она мне нравится все больше и больше. Если пристально вглядеться в него, то словно оказываешься в лесу.
Он хмыкнул.
– Должно быть, это стоило большого труда, так наладить все в доме, – сказала она.
– Что говорить, – сказал он. – Да вы и сами через все это прошли.
– У нас не было ничего подобного, – сказала она. – Наш дом был совсем маленьким. И морозильник у нас был раза в два меньше.
– У вас должны были кончиться продукты, – сказал он, внимательно разглядывая ее.
– Замороженные, – поправила она. – Мы питались в основном консервами.
Он кивнул. Логично, нечего возразить. Но что-то не удовлетворяло его. Это было чисто интуитивное чувство, но что-то ему не нравилось.
– А как с водой? – наконец спросил он. Она молча изучала его некоторое время.
– Ты ведь не веришь ни единому моему слову, правда? – спросила она.
– Не в этом дело, – сказал он. – Просто мне интересно, как вы жили.
– Твой голос тебя выдает, – сказала она. – Ты так долго жил один, что утратил всякую способность притворяться.
Он хмыкнул. Было такое ощущение, что она играет с ним, и он почувствовал себя неуютно. Но это же забавно, – возразил он себе. – Все может быть. Она – женщина, у нее свой взгляд на вещи. Может быть, она и права. Наверное, он и есть грубый, безнадежно испорченный отшельничеством брюзга. Ну и что?
– Расскажи мне про своего мужа, – резко сказал он.
Что-то промелькнуло в ее лице, словно тень воспоминания. Она подняла к губам бокал, наполненный темным вином.
– Не сейчас, – сказала она. – Пожалуйста. Он откинулся на спинку кресла, пытаясь проанализировать владевшее им неясное чувство неудовлетворенности. Все, что она говорила и делала, могло быть следствием того, через что она прошла; а могло быть и ложью.
Но зачем ей лгать? – спрашивал он себя. – Ведь утром он проверит ее кровь. Какой может быть прок с того, что она солжет ему сейчас, если утром, всего через несколько часов, он все равно узнает правду?
– Знаешь, – сказал он, пытаясь смягчить паузу. – Вот о чем я подумал. Если эту эпидемию пережили трое, то, может быть, где-то есть и еще?
– Ты полагаешь, это возможно? – спросила она.
– А почему нет? Наверное, по той или иной причине у людей мог сформироваться иммунитет, и тогда…
– Расскажи мне еще про этих микробов, – сказала она.
Он на мгновение задумался, аккуратно поставил бокал. Рассказать ей все? Или не стоит? А что, если она сбежит? И после смерти вернется, обладая всем тем знанием, которым он теперь обладал?
– Неохота пускаться в подробности, – сказал он. – Чертовски много всего.
– Ты перед этим что-то говорил про крест, – напомнила она. – Как ты до этого дошел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25