В помещении 3-й батареи стоят три 42-сантиметровых орудия, стволы через бойницы глядят на море. Это лучшие пушки в форте, месье. Под началом у меня были два канонира и пять рядовых, а все вместе мы составляли лучший батарейный расчет в батальоне.
Я объяснил Теодору устройство огневого механизма, снял затвор и показал, куда закладывается снаряд и как он подается в канал ствола. Теодор вылез через бойницу на смотровую площадку, заглянул в жерло и удивленно воскликнул:
- Святые небеса! Я и не думал, что оно такое огромное! Да тут запросто поместится взрослый человек и будет чувствовать себя вполне комфортно.
- Ну, у меня-то ничего не выйдет, - усмехнулся я. - Уже пробовал. А вот у тебя может получиться.
Видите ли, месье, я такой здоровенный, что Теодор по сравнению со мной казался лилипутом.
Потом мы вскарабкались на парапет смотровой площадки, как два пацана, и принялись разглядывать море в бинокль, а когда вернулись в помещение, я услышал шаги за дверью и обернулся: на пороге стоял Шанэн, канонир с передовой линии укреплений. Он с некоторым удивлением уставился на Теодора, затем перевел взгляд на меня:
- Я тебя обыскался, Бонно, обегал все казармы. Капитан приказал всем затовариться на складе до двух часов.
Давай шевелись, если хочешь управиться до полудня.
И пошел прочь, проворчав что-то в адрес капитана, который всегда подкинет работы перед самым обедом.
- Что случилось? - с улыбкой спросил Теодор.
Я объяснил, что должен подготовить боеприпасы для учебной стрельбы.
- Много времени это не займет, - добавил я. - Не больше получаса. Если хочешь, можешь пока прогуляться.
Он сказал, что лучше подождет меня возле орудий, и я отправился выполнять распоряжение, пообещав вернуться к полудню и взять его с собой в столовую.
На складе рядовые и несколько канониров грузили снаряды на тележки и растаскивали их по батареям.
- А что за парень крутился на твоих позициях? - поинтересовался Шанэн, когда я принялся отвинчивать крышку ящика с боеприпасами.
Я сказал, что это брат приехал из Парижа навестить меня.
- Да ну! Не думал, что у тебя есть брат. А сколько он здесь пробудет?
- До вечера.
- Ну вот, - огорчился добряк Шанэн. - Если б я знал, не стал бы тебя беспокоить. Вообще-то мы тут и без тебя справимся, правда, парни? Возвращайся к брату, Бонно. Я загружу твою тележку.
Я поотнекивался немного - просто из вежливости, - но он продолжал настаивать, и кое-кто из ребят его поддержал. Так что я доложился дежурному лейтенанту, получил разрешение и зашагал назад, к Теодору.
Отсутствовал я всего десять минут и удивился, обнаружив дверь помещения моей батареи закрытой, - я был уверен, что, уходя, оставил ее распахнутой. Впрочем, задумываться об этом я не стал, толкнул ее, вошел и в тот же миг услышал приглушенный возглас человека, которого застигли врасплох. И человеком этим был Теодор.
Он стоял в дальнем углу, возле каменного выступа, вполоборота к двери. На скулах его выступили красные пятна, в глазах было странное выражение. Одной рукой он опирался на выступ, в другой - правой - сжимал, как мне показалось, какой-то белый предмет.
Что-то - наверное, выражение его глаз - подсказало мне, что происходит, и это было как удар молнии. А потом вдруг выражение это изменилось, и я понял - он догадался о том, что я все про него знаю.
Мы долго стояли так, глядя друг на друга, в полной тишине, совершенно неподвижно. Он пристально смотрел мне в лицо, я не отводил глаз, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. По-моему, в тот момент я был потрясен гораздо сильнее, чем Теодор.
Наконец я заговорил, и собственный голос показался мне чужим:
- Теодор, что у тебя в руке?
Он не ответил. Я сделал пару шагов вперед и снова остановился. Все это время мы продолжали буравить друг друга взглядами. Его щеки побледнели, губы сжались. Но внезапно лицо брата просветлело, он пошел мне навстречу, протянув обе руки и спокойно сказал:
- Вот. Пожалуйста, можешь посмотреть.
На правой ладони лежал маленький блокнот - белые листочки в кожаном переплете. Я взял его. Хватило одного взгляда. Там были какие-то записи на немецком языке - их я, конечно, не разобрал, но понял, что означали схемы и цифры: "3-35 х Ю - 4-20 х 8 - 30 шагов - 6-25 х 15 - 40 шагов - 7-15 х 15" и так далее.
Две страницы были исписаны сверху донизу.
Я помню, что даже тогда в моей взбаламученной душе еще оставалось место чувству изумления - меня поразили память и наблюдательность Теодора. Ведь у него не было возможности записывать, пока мы с ним бродили по форту; занести сведения об орудиях и укреплениях в блокнот он мог, только когда остался один на втором ярусе, в помещении моей батареи.
Минула целая вечность, прежде чем я наконец оторвал взгляд от блокнота. "Наверное, примерно то же самое испытывает человек, прочитавший свой смертный приговор", - подумал я тогда. Я знал, что Теодор смотрит на меня, но не мог взглянуть на него в ответ.
Потом прозвучал его голос:
- Bien? Ну? (фр.) - Он всегда так смешно говорил это слово:
"Bien?" - как нетерпеливый ребенок, веселый и злой одновременно.
- Bon Dieu Боже (фр.), Теодор! - выдавил я - почти всхлипнул. Ты... предатель!
Тут Теодор расправил плечи.
- Я не предатель,- с гордостью произнес он. - Я офицер германской армии.
- Ты шпион! - гневно выкрикнул я. - Ты пришел сюда, ты предал меня, родного брата... По крайней мере, ты пытался это сделать, но тебе не удалось!
Теодор приблизился и положил руку мне на плечо.
- Верно, не удалось, - сказал он. Его голос чуть заметно дрожал. - Но послушай, Жозеф, если кто-то из нас предатель, так это ты. Нет! Подожди, дай мне договорить! Я не обвиняю тебя, но и ты не имеешь права называть меня предателем. Ведь мы оба родились в Германской империи, разве мы не подданные императора Вильгельма? Разве не обязаны мы хранить ему верность? Ты вступил во французскую армию только потому, что судьба привела тебя в Париж, - тебе просто не оставалось выбора. Если бы ты оказался в Берлине, ты стал бы солдатом германской армии, иного не дано. Послушай меня, Жозеф. Я офицер, капитан. Едем со мной в Страсбург, и я добьюсь, чтобы тебя сделали лейтенантом. Едем, неужели тебе нравится служить здесь канониром?
Я думаю, месье, что, если бы не эти слова, все было бы по-другому. Но я разозлился оттого, что он посчитал, будто я могу стать предателем.
- Теодор, - сказал я, глядя ему в глаза. - Я поклялся защищать свою страну, а ты - враг Франции. Ты пришел сюда шпионить и попытался использовать меня. Я ничем не обязан германскому императору. Я здесь для того, чтобы исполнять свой долг.
Тогда он наконец понял и отшатнулся, переменившись в лице.
- Жозеф... - начал он и осекся.
И снова мы долго стояли, молча глядя друг другу в глаза.
Не знаю, что со мной творилось, месье, но в моем сердце не было места для жалости или братской любви.
Был дух войны, я думаю, и злость на Теодора за то, что он хотел меня одурачить. День за днем мы только и слышали: "Франция, Франция, Франция", и в конце концов все в форте посходили с ума. И да простит меня Бог, я даже гордился, что нашел в себе достаточно мужества для того, чтобы сделать то, что задумал.
- Месье, - сказал я брату: я был театрален, я назвал его "месье", - я солдат Франции и должен выполнить свой долг. По вашему собственному признанию, вы - шпион германского правительства. Надеюсь, вы поймете, почему я не стану арестовывать вас самолично. Я запру вас в этом помещении и доложу о вашем присутствии дежурному офицеру.
И я уже собрался выйти в коридор, как вдруг заметил, что Теодор улыбается - той самой улыбкой прежних времен. Он заговорил - спокойно, без намека на страх или упрек в голосе:
- Жозеф, я тоже солдат и буду последним, кто осудит тебя за то, что ты выполняешь свой долг. Но ты прекрасно понимаешь, что это означает для меня смерть, а ведь, помимо прочего, я - Бонно, твой брат. Вот блокнот, возьми его и отпусти меня. Других записей у меня нет.
Я никогда не забуду улыбку, с которой он произносил эти слова, месье. Она поразила меня в самое сердце. Я отошел от двери, воскликнув:
- Теодор, брат мой! - и раскинул руки, готовый заключить его в объятия.
Но в этот самый момент наших ушей достиг хор голосов, эхом отдававшийся по всему форту. Сотня глоток выводили знакомую мелодию. Это пели мои товарищи, дружно шагавшие на обед в казарму:
Allons enfants de la patrie,
Le jour de gloire est arrive!
Contre nous de la tiranie,
L'etandard sanglant est leve
L'etandard sanglant est leve.
Entendez-vous dans ces campagnes
Mugir ces feroces soldats?
Ils viennent jusque dans nos bras
Egorger nos fils, nos compagnes...
Вперед, сыны отчизны милой!
Мгновенье славы настает.
К нам тирания черной силой С кровавым знаменем идет.
Вы слышите, уже в равнинах Солдаты злобные ревут.
Они и к нам, и к нам придут, Чтоб задушить детей невинных...
Первые куплеты "Марсельезы", слова Руже де Лиля; перевод П. Антокольского
Мы стояли молча, волна пения набирала силу, а затем пошла на спад. Мне казалось, что мое сердце вот-вот взорвется, руки тряслись. Когда последние отзвуки затихли вдали, я резко повернулся - не сказав ни слова, даже не взглянув на него, месье, - выскочил из помещения, запер за собой дверь, оставив родного брата пленником, и побежал к дежурному офицеру.
Больше я Теодора не видел... То есть нет, видел...
Только я остановился у командного пункта, как дверь открылась - на пороге стоял капитан Жанвур. Я отступил на шаг и отдал честь.
- Что случилось, Бонно? - приветливо спросил он.
И тут, месье, я понял, что не могу выдавить ни звука. "Мой брат заперт в помещении 3-й батареи. Он германский шпион". Эти слова застыли у меня на языке.
Я замялся, чувствуя, как под внимательным взглядом капитана к моим щекам приливает кровь.
- Ничего, ваше благородие, - запинаясь, пробормотал я.
- Ничего? А что ж ты тогда пришел?
- Спросить, ваше благородие... можно ли моему брату пообедать в общей столовой?
- Ну конечно! И вовсе не обязательно было об этом спрашивать.
Капитан бросил на меня подозрительный взгляд и направился к офицерским квартирам. Когда он скрылся из виду, я вздохнул с облегчением, и слезы благодарности навернулись мне на глаза. В следующую минуту я обругал себя проклятым дураком.
Знаете что, месье, эта война превратила нас в безумцев. Мы все теперь не такие, как раньше. Люди в форте ведут себя как свиньи, хуже того - как дикие звери, и дерут глотки по ночам, выкрикивая лозунги, а офицеры улыбаются и говорят, что это все боевой дух.
Я побрел к казармам, в общую столовую, размышляя, что же мне делать. Усевшись за стол, я принялся вместе со всеми за еду. Шанэн спросил, где мой брат, но я ничего не ответил. Они все так шумели, что не заметили моего молчания.
Потом я вышел во двор, раскурил трубку и слонялся вокруг бараков долго, может быть, полчаса. Никак не мог решить, что же мне делать. И вдруг я подумал о матери - как это я не вспомнил о ней до сих пор! В следующую секунду я развернулся и бросился бежать через плац, мимо казарм к центральному траверсу. Перебравшись через него, я взлетел на второй ярус. Мои пальцы дрожали, я никак не мог попасть ключом в замок. Наконец я толкнул дверь, споткнулся на пороге и ввалился в помещение своей батареи.
Месье, там никого не было! Теодор исчез. Я не верил своим глазам.
Я позвал его по имени - сначала тихо, потом громче, но ответа не получил. Я ничего не понимал. Он же не мог уйти через дверь - она была заперта, а ключ лежал у меня в кармане.
Оставался единственный путь для бегства: вылезти через бойницу на смотровую площадку и по узкому карнизу, уходящему вправо и влево, добраться до помещения соседней батареи, а потом уже спуститься вниз. Но я знал, что на этом ярусе все двери обычно держат запертыми, значит, он никак не мог улизнуть.
Я вылез на смотровую площадку и пошел по карнизу, заглядывая в бойницы. Теодора и след простыл. Все двери были плотно закрыты. В некоторых помещениях канониры и рядовые уже суетились вокруг орудий, готовя их к учебной стрельбе.
1 2 3