это предмет неприятный. Прошлое означает потерю докторской шлюпки. Будем говорить о будущем. Вы смотрели с практической точки зрения, как говорит милый старик Брок. Вы обдумали первый серьезный вопрос, касающийся нас обоих, когда мы воротимся в гостиницу, — вопрос о завтраке?
После минутной решимости Мидуинтер сделал шаг и оказался еще ближе.
— Я думал о вашем будущем и о моем, — сказал он. — Я думал о том времени, когда ваш путь и мой путь по жизни станут путями разными, а не единым.
— Вот и рассветает! — вскричал Аллэн. — Посмотрите на мачты, они уже ясно начинают обозначаться. Извините… Что вы говорили?
Мидуинтер не отвечал. Борьба между наследственным суеверием, побуждавшим его объясниться, и непобедимая привязанность к Аллэну, удерживавшая его, заставляли замереть слова на губах. Он отвернулся с безмолвным страданием.
«О, отец мой! — подумал он. — Лучше бы ты убил меня в тот день, когда я лежал на груди твоей, чем оставить меня жить с этим!»
— Что вы говорили о будущем? — приставал Аллэн. — Я смотрел на рассвет и не слышал.
Мидуинтер принудил себя и отвечал:
— Вы обращались со мной с вашей обыкновенной добротой, когда намеревались взять меня с собой в Торп-Эмброз. Я обдумал и рассудил, что мне лучше не показываться туда, где меня не знают и не ожидают.
Голос его ослабел, и он замолчал опять. Чем более он не решался, тем яснее картина счастливой жизни, от которой он отказывался, представлялась его воображению.
Мысли Аллэна тотчас обратились к той мистификации о новом управителе, которую он разыгрывал со своим другом, когда они советовались в каюте яхты.
«Не начинает ли он подозревать? — спрашивал себя Аллэн. — Я его испытаю».
— Говорите столько вздору, сколько хотите, любезный друг, — отвечал он, — но не забывайте, что вы обязались посмотреть, как я поселюсь в Торп-Эмброзе, и сказать мне ваше мнение о новом управителе.
Мидуинтер вдруг выступил вперед, прямо к Аллэну.
— Я говорю не о вашем управителе и не о вашем поместье, — с гневом возразил он. — Я говорю о себе самом. Слышите? О себе самом! Я не гожусь вам в товарищи, вы не знаете, кто я.
Он отошел в темноту так же внезапно, как и вышел из нее.
— О Боже! Я не могу сказать ему? — сказал он себе шепотом.
На минуту только, на одну минуту Аллэн был удивлен.
— Я не знаю, кто вы?
Даже когда он повторил эти слова, его веселая беспечность одержала верх. Он поднял бутылку с виски и значительно ею потряс.
— Спрашиваю вас, — продолжал он, — сколько вы выпили этого докторского лекарства, пока я сидел на бизань-мачте?
Его беспечный тон довел Мидуинтера до крайней степени раздражения. Он вышел опять на свет и сердито топнул ногой.
— Слушайте меня! — сказал он. — Вы не знаете и половины тех низких поступков, какие я делал в своей жизни. Я был работником у лавочника, я мел лавку, запирал ставни, я разносил книги по улицам и ждал денег моего хозяина у дверей его покупщиков…
— А я никогда не делал и половины таких полезных вещей, — отвечал Аллэн. — Милый и добрый друг, как трудолюбивы были вы в вашей жизни!
— Я был бродягой в моей жизни, — свирепо отвечал Мидуинтер. — Я был уличным скоморохом, странствовал с цыганами; я пел за полпенни с пляшущими собаками на большой дороге; я носил лакейскую ливрею и служил за столом; я был поваром на корабле и чернорабочим у голодного рыбака! Что может иметь общего джентльмен в вашем положении с таким человеком, как я? Разве вы можете допустить меня в торп-эмброзское общество? Одно мое имя будет для вас упреком. Представьте себе лица ваших новых соседей, когда их лакеи доложат об Озайязе Мидуинтере и об Аллэне Армадэле!
Он хрипло засмеялся и повторил опять их имена с презрительной горечью, безжалостно подчеркивавшей контраст между ними.
Что-то в звуке его смеха неприятно подействовало даже на беспечную натуру Аллэна. Он приподнялся и серьезно заговорил в первый раз:
— Шутка шуткой, Мидуинтер, но вам не следует заводить ее слишком далеко. Я помню, вы и прежде говорили мне что-то в этом роде, когда я ухаживал за вами в Сомерсетшире. Вы принудили меня спросить вас, заслуживаю ли я, чтобы вы отталкивали меня от себя. Не принуждайте меня спросить вас об этом опять. Шутите сколько хотите, любезный друг, только другим образом, а это оскорбляет меня.
Как ни просты были эти слова и как ни просто они были сказаны, они в одно мгновение произвели переворот в душе Мидуинтера. Его впечатлительная натура была поражена, как от внезапного удара. Не говоря ни слова в ответ, он отошел на затененную часть корабля, сел на доски, наваленные между мачтами, и провел рукой по лбу с каким-то странным и расстроенным видом. Хотя он опять разделял веру отца своего в судьбу, хотя в душе его не было ни малейшей тени сомнения, что женщина, которую мистер Брок встретил в Сомерсетшире, и женщина, которая пыталась утопиться в Лондоне, — одна и та же, хотя весь ужас, овладевший им, когда он в первый раз прочел письмо из Вильдбада, охватил его опять, простые и благородные слова Аллэна в защиту их дружбы поразили его самое сердце с силой, более непреодолимой, чем сила его суеверия. Вследствие этого самого суеверия он теперь отыскивал в себе силы, которые могли бы поддержать его, пожертвовать своим чувством, которое могло как-то оскорбить добрые чувства друга.
— Зачем огорчать его? — шептал он сам себе. — Мы еще не дошли до конца. Позади нас стоит эта женщина во мраке. Зачем сопротивляться ему, когда вред сделан и предосторожность является слишком поздно? Что должно быть, то будет, что могу я сделать с будущим и что может сделать он?
Он возвратился к Аллэну, сел возле него и взял его за руку.
— Простите меня, — сказал он кротко. — Я оскорбил вас в последний раз.
Прежде чем Аллэн успел ответить, Мидуинтер схватил бутылку с палубы.
— Вы попробовали лекарство доктора? — воскликнул он с внезапным усилием подражать веселости своего друга. — Почему же не попробовать и мне?
Аллэн был в восторге.
— Вот эта перемена к лучшему! — сказал он. — Мидуинтер опять стал самим собой. Слушайте! Вот поют птицы.
Он сам запел громким веселым голосом и ударил Мидуинтера по плечу со своим обычным искренним дружелюбием.
— Как вам удалось очистить вашу голову от этих проклятых глупостей? Знаете ли, что вы напугали меня, уверяя, что с которым-нибудь из нас случится что-нибудь, прежде чем мы сойдем с этого корабля?
— Чистый вздор! — возразил Мидуинтер презрительно. — Мне кажется, что голова моя еще не совсем в порядке после этой горячки, у меня на шляпе пчела, как говорят на севере. Будем говорить о чем-нибудь другом, о тех людях, которым вы отдали внаймы коттедж. Желал бы я знать, можно ли положиться на слова агента о семействе майора Мильроя? Может быть, у них в семействе еще есть женщина, кроме жены и дочери.
— Ого! — вскричал Аллэн. — Вы начинаете думать о нимфах между деревьями и о волокитстве в фруктовом аду? Еще женщина, э-э! Ну что, если в семейном кружке не найдется другой? Нам придется опять спускать полкроны, кому из нас удастся заслужить расположение мисс Мильрой.
Раз в жизни Мидуинтер заговорил так же беспечно и небрежно, как сам Аллэн:
— Нет, нет! — сказал он. — Хозяин коттеджа майора имеет первое право на внимание его дочери. Я удалюсь на задний план и буду ждать первой дамы, которая появится в Торп-Эмброзе.
— Очень хорошо! Я для этого прибью в парке приглашение к норфолькским женщинам, — сказал Аллэн. — Вы имеете какое-нибудь предпочтение к росту и цвету лица? Каких лет должна быть ваша возлюбленная?
Мидуинтер забавлялся своим суеверием, как человек забавляется своим ружьем, которое может убить его, или свирепым зверем, который может изуродовать его на всю жизнь. Он назвал лета женщины в черном платье и красной шали.
— Тридцати пяти, — сказал он.
Когда эти слова сорвались с его губ, поддельная веселость оставила его. Он встал, оставаясь непроницаемо глух ко всем насмешкам Аллэна над его необыкновенным ответом, и опять начал ходить по палубе в полном молчании. Мысль, преследовавшая его в час мрака, опять преследовала его теперь в час рассвета; вновь его душой овладело убеждение, что с Аллэном или с ним случится что-нибудь, прежде чем они оставят этот разрушенный корабль.
С каждой минутой небо на востоке светлело, темные места на палубе при дневном свете выглядели еще безобразнее, чем ночью. Ветер постепенно поднялся, и море заволновалось при утреннем свете. Даже холодное журчание воды в канале смягчило свой унылый звук, когда теплый поток света заструился на него от восходящего солнца. Мидуинтер остановился в носовой части корабля и обратил свои блуждающие мысли в прошлое. Веселое оживление этого часа царило всюду, куда бы он ни посмотрел. Радостная утренняя улыбка летнего неба, столь сострадательная к старой и утомленной земле, захватила своей красотой даже разрушенный корабль. Роса, сверкавшая на полях, блестела и на палубе, и ветхие снасти сияли столь же ярко, как и свежие зеленые листья на берегу. Этой красоты утра Мидуинтер не почувствовал, когда оглядывался вокруг. Его мысли обратились к товарищу, разделившему с ним его ночное приключение. Он вернулся на корму корабля и, приближаясь, заговорил с Аллэном. Не получив ответа, подошел ближе и посмотрел пристальнее на своего друга. Оставшись один, Аллэн поддался усталости. Голова его откинулась назад, шляпа упала. Он растянулся на палубе во весь рост и заснул глубоко и спокойно.
Мидуинтер продолжал свою прогулку. Он терзался в сомнении, его собственные прошлые мысли вдруг как будто стали ему чужды, как мрачно его предчувствие не доверяло наступающему времени! И как безвредно наступило это время! Солнце поднималось на небе, час освобождения наступал все ближе и ближе, и из двух Армадэлей, заключенных на этом корабле, один спал в это скучное время, а другой, блуждая по палубе, смотрел на появление нового дня.
Солнце поднялось еще выше, утро наступало. С тайным недоверием к разрушенному кораблю, которое еще оставалось в нем, Мидуинтер рассматривал на ближнем берегу признаки пробуждающейся человеческой жизни. Земля была еще пустынна. Дым, который скоро должен был подняться из труб коттеджей, еще не поднимался.
После минутного размышления он вернулся на корму корабля посмотреть, не видна ли оттуда рыбачья лодка. Поглощенный на минуту в эту новую идею, он торопливо прошел мимо Аллэна, приметив только, что он еще спит. Еще один шаг, и Мидуинтер подошел бы уже к гакаборту, но этот шаг был остановлен звуком, раздавшимся позади него, звуком, похожим на слабый стон. Он обернулся и посмотрел на спящего на палубе, затем тихо встал на колени, придвинувшись ближе.
— Наступило! — прошептал он сам себе. — Не для меня, а для него.
Это наступило в светлой свежести утра, наступило в таинственном и страшном сновидении. Лицо, которое Мидуинтер только что видел совершенно спокойным, было теперь искажено страданием. Пот выступил крупными каплями на лбу Аллэна и смочил его кудрявые волосы. В его полураскрытых глазах виднелись только белки, его распростертые руки царапали палубу. Каждую минуту он стонал и бормотал что-то, но слова, вырывавшиеся у него, замирали. Он лежал так близко к другу, наклонившемуся над ним, и так далеко душою, что оба, может быть, были в совершенно различном мире: он лежал в мучительном сне, между тем как на яву утреннее солнце освещало его лицо.
Один вопрос, единственный, возник в душе человека, смотревшего на него. Что определил ему видеть во сне рок, заключивший его на этом разрушенном корабле?
Неужели вероломный сон раскрыл пределы могилы тому из этих двух Армадэлей, которого другой держал в неведении истины? Неужели убийство отца обнаружилось сыну — тут, на том самом месте, где преступление было совершено, — в видении сна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58