— Понимаете, да? — спросил он. — В высшей степени показательно. Игрушечную виселицу по почте отправили, а деревянного человечка на столе оставили… — Замолчал, весело приподняв одну бровь. — Tiens![17] По-английски стих получается!
Виселицу по почте отправили,
Человечка на стол поставили…
И стоял, погрузившись в себя, бормоча, словно старался закончить стих.
— Эй, старина, не сердитесь! Рифму все равно не удается придумать. Знаете тайну поэзии? Всегда начинаешь с какой-нибудь мысли, потом ищешь рифмы и вынужден говорить нечто совсем другое… Причем оно всегда лучше первоначального утверждения. Это именуется вдохновением. Пойдемте, Жуайе. Если вы нас проводите, мы осмотрим номер господина аль-Мулька.
Мы вчетвером направились через вестибюль к лифту: сэр Джон, замкнувшийся в холодном молчании, мрачный Толбот, задумчивый Банколен. Решетка лифта лязгнула на четвертом этаже. Поворачивая к шедшей вниз лестнице, я увидел спускавшегося доктора Пилгрима в бесформенном твидовом костюме, с трубкой в зубах. Он ее вытащил и окинул нас проницательным добродушным взглядом зеленых, кошачьих глаз.
— Доброе утро, сэр Джон, — поздоровался он. — Здравствуйте, мистер Марл. Я как раз с вами шел повидаться, а вы тут как тут. Хотел сообщить, что утром навещал нашу… пациентку, которая полностью пришла в себя. Надеюсь, вы по-прежнему занимаетесь дедуктивными рассуждениями?
Состоялось общее знакомство. Толбот сразу же взялся за дело.
— Вы на какое-то время останетесь у себя, доктор? — спросил он. — У нас тут небольшое дело, а потом мне хотелось бы с вами поговорить о… вчерашнем вечере и прочем.
Пилгрим украдкой разглядывал Банколена.
— Конечно, инспектор. Мои профессиональные обязанности… необременительны. Если через полчаса спуститесь, я буду в гостиной.
Взгляд у него был вопросительный, но он, ничего не сказав, шагнул в лифт. Известно ему, что я не детектив, или нет? Изрытое оспой лицо оставалось полнейшей загадкой; казалось, доктор интересуется исключительно собственной трубкой…
Когда Пилгрим спустился, Банколен оглядел длинный коридор. Свет нигде не горел, темную арку заполонили тени. Детектив направился вперед, мимо позолоченных некогда стен, раздвинул плотные портьеры на эркерном окне. Постоял, глядя сквозь дождь со снегом на стройные дымоходы Сент-Джеймского дворца, маячившего вдали напротив. В тишине слышался стук капель по крыше, разноголосый ветер…
Внезапно Банколен рывком повернулся, сердца наши екнули.
— Господи! — пробормотал Толбот. — Что это?
Нас еще пробирала дрожь от гулкого крика — от жуткого, полного ужаса детского крика в глубине коридора. Крик был приглушенный, но шел определенно из стрельчатой арки перед апартаментами аль-Мулька. Вновь прозвучал крик, что-то упало с железным звоном. Мы неотрывно смотрели на арочные портьеры, откуда выскочила фигура, с криком бросилась к лестнице, споткнулась, успела схватиться за перила, избежав падения, замерла на секунду. Задохнувшийся карлик с бледным детским лицом, вглядываясь в полумрак широко открытыми глазами, заметил нас, прямо бросился к сэру Джону, что-то неразборчиво бормоча. Я оправился от неожиданного испуга. Это был не домовой, хотя с первого взгляда смахивал на чертенка; это был всего-навсего Тедди, который с пустыми глазами размахивал кулачками, дрожащим визгливым голосом кричал:
— Я его видел! Ой, боже мой, видел! — и тыкал пальцем в арку, вне себя от страха…
Тедди представлял собой странное существо, после войны навсегда оставшееся ребенком. Тело у него было детское, ум Детский, хотя помятое лицо избороздили морщины, а рыжие волосы всегда были густо смазаны бриолином. Я часто встречал его в клубе, где ему давали пристанище на ночь, немного карманных денег, которые он тратил на сигары. Служил посильным, подручным и чернорабочим, таская по коридорам ведерко с углем, распевая хулиганские песни, обученный им ради смеха. Пожалуй, сэр Джон был один из немногих, кто ласково с ним обращался.
— В чем дело, Тедди? Сейчас же прекрати! — резко приказал сэр Джон, встряхнул его за детские плечи, и Тедди опять ухмыльнулся глупой привычной усмешкой, хотя голос по-прежнему хрипло звучал и дрожал.
— Тедди ничего плохого не делал! — захныкал он, переминаясь с ноги на ногу и украдкой поглядывая на нас все с той же ухмылкой. — Ничего не делал! Просто пошел огонь развести, как всегда.
— Говоришь, ты там что-то увидел?
— Угу. — Он помолчал и в испуге добавил: — Нет. Не знаю.
— Я думал, никому из прислуги не разрешается бывать в апартаментах, — заметил Толбот.
Тедди заскакал на месте:
— Никому! Никому! Только мне. Мне мистер Мульк разрешает, Тедди он пускает. Боб[18] дал один раз. Угу.
— Ну, — продолжал сэр Джон, — и что там такое случилось? Кто-то пытался тебя испугать?… Его насмерть пугают на кухне, — сердито сообщил он нам. — Рассказывают небылицы про привидения, про черного человека, про каких-то индейцев…
Тедди снова перепугался, вцепился в пиджак сэра Джона. Однако заупрямился, утверждая, что ничего не видел, впал в истерику. Никакими уговорами, подкупом, даже угрозами из него ничего нельзя было вытянуть. Когда сэр Джон посулил ему золотой перочинный ножик, на котором будет выгравировано его имя, глаза Тедди жадно сверкнули, он схватился за голову короткими ручками, даже бриллиантин на лоб потек, но был в таком шоке, что не мог говорить.
— Вон там были всякие вещи, — ткнул он пальцем. — Повар сказал, настоящая виселица. Угу. Тедди виселицы не любит. А нож с именем хочет.
В конце концов мы его отпустили, и он смешно заскакал вниз по лестнице, распевая самую непристойную песню, какую я когда-нибудь в жизни слышал. Банколен не стал ничего комментировать. Просто спросил Жуайе:
— Значит, номер не заперт?
— Всегда запирался в присутствии месье. Правда, он против этого полоумного никогда не возражал. Но сейчас за все отвечает месье Грэффин… Сюда, месье.
Он шагнул вперед, раздвинул закрывавшие арку портьеры. Дальше шел голый коридор, тянувшийся приблизительно на пятнадцать футов к массивной стрельчатой двери, нараспашку открытой. Мы вошли в огромную причудливую комнату со сводчатым потолком высотой в двадцать футов. На железных крюках в потолке висели на цепях четыре фонаря из кованой бронзы, но комнату освещала только газовая лампа в круглом зеленом колпаке, стоявшая на столе. Мы остановились в дверях, разглядывая необычную обстановку. Слева стоял старый мраморный камин с засыпанным в топку углем. На каминной полке четыре канопы — глиняные вазы с синей глазурью, накрытые крышками в виде голов в шлемах. Некоторое знакомство с египетской керамикой позволило мне заключить, что они относятся к временам второй фиванской династии. Над камином тянулся большой деревянный барельеф (определенно Нового царства) с изображением Суда над душами мертвых. Замечательно сохранилась раскраска: на светлом фоне бог Гор, с черной головой сокола и желтым телом, взвешивал на колоссальных весах сердце; богиня истины Маат в белых одеждах наблюдала, восседая на троне, а Тот, бог письма с головой ибиса, стоял рядом, записывая приговор… Книжные полки, завешенные тускло-зеленым камчатным полотном, высоко громоздились на той же стене по обеим сторонам от камина до самых дверей. На противоположной стене три высоких окна, наглухо задернутые такими же пыльно-зелеными шторами, с позолоченными шкафчиками между ними. Трудно было различить что-нибудь, кроме общих очертаний, в тусклом зеленом свете круглой лампы. Справа тоже высились закрытые полки, перед ними стоял большой рояль, свет слабо поблескивал на раскрашенном саркофаге, вертикально стоявшем в углу. Мы вошли в необъятную комнату по темно-зеленому ковру, очень мягкому, толстому, застилавшему пол, выложенный черной и белой мраморной плиткой. Кругом стояли резные стулья из черного дерева с обильной затейливой позолотой. Царил угнетающий запах увядших, засохших цветов — я заметил целые охапки в красных порфировых вазах, — пыли, пергамента, специй, неописуемо зловонного средства для бальзамирования, которым пропитаны гробницы в Абидосе. Это была комната смерти. Толбот неожиданно пнул ведро для угля, валявшееся посреди комнаты, которое резко, раскатисто загромыхало в плотной, пахучей, пронизанной запахом разложения тишине; в полумраке над нашими головами эхом звякнули четыре бронзовых фонаря. Не знаю, что мы ожидали увидеть. Бесшумно направились к столу с лампой, стоявшему в центре комнаты. Ноги утопали в ковре, никто не произносил ни единого слова. Длинный стол был завален книгами, бумагами, поэтому мы не сразу заметили, что там стоит… Толбот сел на позолоченный стул, положив на колени блокнот. Сэр Джон остался стоять, держась за край стола, испытующе глядя на Банколена из-под мрачных бровей. Банколен прошелся по комнате, задержался перед дверью слева от камина, находившейся прямо перед нами, то есть в углу комнаты.
— Куда ведет эта дверь, Жуайе? — спросил он.
— В спальню месье, через коридор. За ней еще три двери — одна в комнату месье, другая в столовую, третья в комнату, где живем мы с мистером Грэффином… Понимаете, апартаменты занимают всю заднюю часть здания.
— А вот эта? — указал Банколен на другую дверь, в правом углу от камина.
— На черную лестницу, закрытую конечно, с площадками на каждом этаже. Она идет вниз, к черным дверям в переулок.
— То есть к главному черному ходу?
— О нет, служебный вход дальше, за кухнями. Это как бы частная лестница. Она у нас всегда заперта, месье аль-Мульк никогда ею не пользуется. Знаете, там даже света нет.
— Значит, тогда… если б незваному гостю хотелось войти и доставить подарок от Джека Кетча, его в клубе никто не заметил бы?
Жуайе надул губы, затейливо распушил усы.
— Ах, месье, нет. Месье аль-Мульк подумал об этом. Дверь на лестницу всегда заперта на ключ и на засов. Кроме того, нужен ключ от дверей в переулке. Месье приказал установить особые замки и держит ключи исключительно у себя.
— Где бы он сейчас ни был, — прокомментировал детектив. После паузы глубоко вдохнул и продолжил: — Хотелось бы заглянуть к нему в спальню, если вы меня проводите, Жуайе. Вы идете, инспектор?
Толбот заторопился за ним. Сэр Джон неподвижно стоял у стола, хмуря брови. В такой обстановке я чувствовал уныние и неловкость. Простой стук закрытых дверей раскатился под высоким сводом гулким трескучим эхом, казалось, зеленые портьеры заколыхались, вазы слабо, неуверенно содрогнулись, даже бронзовые фонари в ответ звякнули. Здесь не было слышно ни ветра, ни шума дождя, ни дружелюбного тиканья каких-нибудь часов. Тедди показалось, будто он здесь что-то увидел. Должно быть, прискакал сюда, посвистывая, помахивая ведерком с углем, склонив набок голову. Весело разжег камин. Я мысленно видел, как сморщенное, помятое личико медленно глянуло через плечо, когда он на коленях стоял перед топкой, взгляд внезапно застыл, резко дернулись рыжие брови, рот стал квадратным, словно у греческой маски. Швырнув ведерко, он с визгом побежал… от чего?
Я перевел взгляд на стену справа, доверху заставленную полками. Сверкали белые клавиши рояля. Дальше в углу поблескивал тусклыми золотистыми, оранжевыми, черными, охряными оттенками расписной саркофаг, нарисованное на котором лицо с каждой минутой приобретало все больше поразительного сходства с Низамом аль-Мульком. Это была не иллюзия — распроклятый портрет действительно походил на него. Круглые карие глаза, обведенные черными кругами, таращились идиотским пристальным взглядом, подобно жутким лицам, что маячат перед нами в серых коридорах ночных кошмаров… Над саркофагом висели реликты: кожаная боевая фараонова рукавица, изношенная в сражениях, которой он натягивал лук или держал поводья;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29