А теперь как быть?" Может, и не совсем так он думал, но похоже на это.
- Андрейка, возьми там и папироску, сунь мне ее в пасть, будь другом - руки-то, сам видишь...
Андрей достал ему папиросу, зажег спичку и внимательно, будто хотел понять, что же такое случилось и что ему теперь делать, смотрел, как Леший жадно курил, густо выпуская дым на потное, искусанное комарами лицо, жевал и мочалил мундштук, гоняя его из угла в угол волосатого рта. Он щурил глаза от папиросного дыма и все еще удивленно и весело улыбался, когда Андрей сел на пенек и щелкнул кнопками планшетки, доставая бланки протоколов.
- Погоди, Сергеич, ну что ты? Дай слово-то молвить, - Леший выплюнул окурок, потоптал его тяжелой ногой, сердито ухмыльнулся: - Я думал, поможешь мне, а ты дурака валять пришел.
- Обижайся не обижайся, Федор Лукьяныч, а протокол я обязан составить. И составлю. Хотя, по правде, очень тяжело мне это делать и обидно. Кого хочешь мог здесь ждать, но только не тебя. Такое доверие тебе от людей, а ты, прости, воруешь то, что охранять тебе поручено.
- Ты что, с печки упал, такие слова мне говорить? Сопляк в фуражке! Медведь-то полудохлый, больной, что, я не знаю! Он и потомства не даст, и беды наделает, потому что в берлогу не заляжет.
Андрей оторвался от бланка, поднял голову:
- Ты еще скажи, что он сам на тебя напал, а в твоем ружье случайно "жаканы" оказались, и Евменовиу в свидетельницы притяни. Больно хорошо все сходится для того, кто на днях дочку замуж выдает.
- Все знаешь, участковый, - топнул ногой Леший. - Верно, выдаю Женьку. Гулять-то все село будет, а я не завмаг и на базаре цветочками не торгую. Где ж мне мяса и водки столько взять? Или на свадьбе родной дочери квас пить да макаронами закусывать?
- А если б не медведь? Где взял бы, украл?
- Сроду не крал, даже для голодных детей. Тебе ли не знать...
- До сегодня не крал, - жестко отрезал Андрей. - А сегодня ты вор...
Он едва успел увернуться от быстрого, наотмашь удара - так молниеносно бьет рысь когтистой лапой, - вскочил, перехватил тяжелую, неумолимую в своей силе руку, успел завернуть ее за спину и почувствовал, что все равно не удержит ее, даже если повиснет на ней всем телом. Но рука егеря вдруг ослабла, обмякла, плечи его вздрогнули, он захрипел и рухнул лицом в разодранную медведем землю. Андрей испугался, упал на колени, повернул его голову и замер - Леший плакал...
Андрей растерянно оглянулся, встал, отошел в сторону. Издалека проговорил:
- Федор Лукьяныч, ты что? Больно тебе, что ли, сделал?
Леший замычал, справляясь, простонал от стыда, сунул лицо в ладони, крепко потер его, будто затирал слезы внутрь, вдавливал обратно:
- Ничего, Андрей, это так - старый стал. Давай-ка костерок наладим, успокоимся. Только слова свои обратно возьми. Всю жизнь таких не слышал, не заслужил.
Андрей поспешно закивал (беру, мол, беру), стал суетливо ломать сушняк, чиркать спички, стараясь не видеть страшного и жалкого лица - в слезах, грязном медвежьем сале, крови.
Леший тяжело поднялся:
- Пойду умоюсь.
Пока его не было, Андрей сидел неподвижно, бездумно смотрел в огонь гнал от себя мысли, оттягивал трудное решение.
Леший подошел к костру, вытираясь выпущенным подолом рубахи, сбросил телогрейку, сел на нее и, покопавшись в котомочке, вытащил старую солдатскую фляжку в потертом матерчатом чехле.
- Давай-ка, Андрей, спокойно поговорим, разберемся.
- Да не о чем...
- Есть, участковый, есть, я, по правде, этого случая давно жду. Человек ты хороший, но еще молодой, поэтому часто несправедливость делаешь, а при твоей работе та несправедливость неисправимой может стать, - он не торопясь отвинтил колпачок фляги, наполнил его, протянул Андрею все еще дрожащей рукой. - Осторожней пей - спирт. Я почему так огорчился? Первое, конечно, что ты меня вором назвал. Какой же я вор, Андрюша? Я всю жизнь в этом лесу, я шишки гнилой для себя не вынес и другим не позволял. А вот твой районный начальник который год лося без лицензии бьет, это как? Погоди, слушай. Завмагу председатель разрешение дал на строевую сосну. Ты-то должен понимать: такое разрешение только в одно дело можно употребить, не к столу будь сказано. Значит, кому - можно, а кому осторожно?..
- Я не знал об этом! - перебил Андрей.
- Не знал! Ты все обязан знать. Сеньку, дружка своего, засадил (за дело - не спорю), Плетнева-старика вытрезвиловкой опозорил на весь колхоз, теперь меня вот выследил, а про начальника - не знал! Правильно, такие всегда из мутной воды сухие выходят. Я не обиделся, когда на петров, что ли, день ты меня, буйного, из клуба вывел, а за других мне обидно. Погоди, дай сказать, - Леший выпил, провел ладонью по рту, - ты бы вот об чем подумал. Когда ты по селу мальцом бегал, все тебя любили, а как участковым стал, так еще и уважать начали, но что я приметил, - он для убедительности поднял палец, посмотрел на него, будто проверял, правильно ли говорит и нужно ли это сказать, - приметил, что любят-то тебя уже не все. Ты непримиримостью своей людей отталкиваешь, без разбора судишь каждого. Скольких ты хороших мужиков на срамную доску повесил, опозорил. Может, оно и хорошо вы придумали эту доску для пьяниц, но и здесь мера должна быть. Не каждый пьяница - горький, а ошибиться может каждый, срыв у любого случается. И уж если решили кого пристыдить, с умом это делайте, не рвите человека с корнем. Карточку на вашу доску можно и с паспорта взять - чтоб в пиджаке и при галстуке, а не выставлять человека в пьяном безобразии, в скотском обличье, когда он в канаве валяется, чтоб за ним потом сопливые пацаны бегали и дразнились. Это жестокость к нему проявляется, а от нее лучше никто еще не стал.
Леший говорил медленно, подолгу замолкал в тяжелом раздумье, перекладывал в догорающем костре головешки, подгребая в кучку красные живые угли. Андрей слушал, не возражая, не перебивая его, чувствуя - хоть и прав в чем-то егерь, но, чем больше он говорит, тем сильнее в нем, Андрее, нарастает сопротивление, поднимается какая-то упрямая строптивость. В этих вроде верных и человечных словах было что-то очень неправильное, такое, на что сразу не найдешь возражения, что ответными словами не опровергнешь.
Леший встал, выдернул из пенька нож и вновь взялся за прерванное дело. Андрей не шевельнулся, только переложил на колено планшет.
- Или вот Ванюшку Кочкина взять - вот за кого душа болит. Помнишь, как его ребята по твоему совету на кино засняли и в клубе то кино показывали, помнишь такой факт? С того дня как потерял себя Ванюшка. А какой парень был - и на работу и погулять молодец. А теперь? Ты его хоть раз после этого веселым видел?
- А пьяным его кто-нибудь с того дня видел? - с вызовом спросил Андрей. - Он себя раньше потерял, когда до поросячьего визга напивался.
- Чудной ты парень стал, не в свое лезешь. И я твой протокол гадский не подпишу. Правда на моей стороне, и я за нее отвечу.
- Ну, давай, Лукьяныч, вали, круши все, что на пути попадет. Подавай, егерь, пример. Стреляй так, чтоб детям и внукам ни перышка, ни шерстинки не оставить!
Леший, не выпрямляясь, резко обернулся, будто Андрей неожиданно ударил по больному. В его позе, в лице и даже в голосе появилось что-то непреклонное, сильное и злое. Видно, решил для себя главное - теперь не отступится.
- Чьим таким детям-внукам? Моим? Или начальника твоего пузатого? Чтоб они добивали дичину? Нет уж, участковый. Я на этой земле родился, все в ней мое - и слезы, и пот, и кровь! Моя она, и все, что по ней бегает, что растет, - все мое! Сам все возьму, доберу остаточки! Ты только не мешайся!
- Не допущу, - твердо сказал Андрей, - не будет так.
Леший выпрямился, заслонил, казалось, собой весь лес, протянул к Андрею руку с ножом:
- Мы, знаешь небось, с твоим отцом замерзали вместе тут, неподалеку, до войны еще. Это я его тогда от смерти выручил, двенадцать верст на себе по голому снегу волочил, валенцы свои ему на руки насунул, чтоб не отморозил, а сам потом себе черные пальцы на ноге, чтоб вовсе не погибнуть, бритвой отхватил, хромым навсегда остался. Что же ты хочешь, Сергеич, чтобы я пожалел теперь, что друга своего от гибели спас, что ты потом на свет от него народился?
- Тихо, - привстал Андрей, прислушиваясь к близкому уже, хорошо различимому среди шума листвы стуку телеги. - К тебе едет? Кто?
И увидел егерь, что не смутил он молодого милиционера своими словами, что тот хотя и слушал его внимательно, но не поколебался, выходит, в своей правоте, да и слушал-то, значит, не потому, что сомневался. Понял егерь: окончен разговор и каждый приступает к своему делу, к своим обязанностям, каждому теперь - своя доля, свой ответ. Набычившись, отвернувшись, Леший хмуро бросил:
- Вовка это, Шпингалет.
- Нашел себе дружка, Федор Лукьяныч? Что же не по себе-то выбирал? Андрей встал, сложив за спиной руки, прислонился к дереву. - Ну, встречай подельщика.
Вовка Шпингалет дурацкую кличку свою с собой привез. Видно, как прозвали его там, за проволокой, так она и здесь чудом проявилась. Был он собой мелкий, но жилистый, и на вид - шпана шпаной, срисовал с кого-то себе облик, а может, в кино подсмотрел: челочка до глаз, сапоги в складочках, кепочка в обтяжку и зуб золотой. Натворить еще ничего не успел, но все время ходил по краешку. Андрей его сразу и крепко прижал, не спускал с него глаз. Оба они хорошо знали, что не миновать им серьезной встречи. Вот и встретились...
Шум становился громче: видно, Вовка дороги не выбирал и о конспирации не заботился. Он пел во все горло, гнал лошадь и наконец появился на краю вырубки. Заметно хмельной, стоя в телеге, размахивал над головой своей кепочкой. Вид участкового его не смутил, похоже, что Шпингалет даже обрадовался.
- Сейчас я получу искреннее удовольствие! - заорал он, спрыгивая с телеги и вытаскивая из нее лопату. - Ну-ка, Федя, придержи его, чтоб не убег.
Андрей удивленно, но спокойно смотрел на него. Он не понимал такой веселой, легкой наглости, не понимал, что он один и безоружен, а их - двое и он им мешает. Он все так же стоял, прислонившись к дерезу, и так же держал руки за спиной.
Шпингалет подбежал, перехватил лопату и со словами: "Не правда ли, чудесный день?" - ударил Андрея ногой в живот. Андрей всхлипнул, согнулся, и что-то очень тяжелое обрушилось на него...
3
Очнулся Андрей оттого, что будто кто-то мягко, но настойчиво поталкивает его в плечо и от этого очень больно голове. Он открыл глаза перед ним медленно двигалась полоска кустов, мелькали желтые головки цветов, качалась трава, и тогда он понял, что лежит в телеге, под головой - свернутая телогрейка Лешего. Сам егерь сидит впереди, покачивается его широкая спина, ветерок шевелит длинные седые волосы.
Андрей попытался подняться на руках. Леший обернулся:
- Ну, как ты, Андрюша? Темень шибко болит? Вот ведь какая служба у тебя нерадостная.
Андрей старался держать голову неподвижно, чтобы не было так больно, говорил одними губами.
- А Шпингалет где?
- Там же и валяется небось. Не убегет. Так я и позволил, чтоб всякий дерьма кусок наших, синереченских, бил...
Андрей постарался понять, что такое очень важное он должен сделать сейчас же, пока не уснул - в сон клонило неумолимо, жестоко. Вспомнил.
- Лукьяныч, сумка моя там осталась? Не видал?
Егерь пошевелился, запустил руку под зад, вытащил планшетку:
- Держи. Ты когда падал, так у ней ремешок лопнул.
Андрей, морщась, противно слабыми руками раскрыл планшетку, вытряхнул раскрошившиеся грибы, достал протокол...
- Погоди, погоди рвать, - опередил его Леший. - Ты почитай сперва.
- Я помню - что там читать...
Но уже бросилась в глаза косая, неровная строчка внизу листа: "В чем собственноручно и подписуюсь. Федор Лукьяныч Бугров (Леший)".
Андрей уронил руку с листком на грудь, помолчал.
- Мотоцикл мой надо из Оглядкина забрать.
- Ключи где у тебя? В сумке? Не беспокойся, жениха пошлю - он сумеет.
1 2 3