Джинни с отцовским апломбом одарила их морковками и лаской, и Сэнд-Кастл милостиво позволил ей погладить его по храпу.
— Он сейчас тихий, — сообщила она. — В это время года он на пониженном питании.
Я почувствовал, какая масса знаний скрывается за простыми словами.
— Чем ты собираешься заниматься, когда окончишь школу?
— Вот этим, разумеется. — Она потрепала жеребца по шее. — Помогать папе. Как его ассистент.
— И больше ничего?
Она помотала головой.
— Я люблю жеребят. Я вижу, как они рождаются, и слежу, как они растут. И не хочу ничего другого и не захочу никогда.
Мы покинули жеребцов и прошли между загонами, населенными кобылами и жеребятами, по тропинке к Уотчерлеям. Сквибс трусил впереди и метил столбы ограды. Хозяйство соседей, чье ветхое состояние я только мельком увидал, погнавшись за сбежавшими пятью миллионами, оказалось нынче почти таким же опрятным, как и метрополия; покраска была явно обновлена, и бурьян напрочь исчез.
— Папа не выносит беспорядка, — сказала Джинни, когда я прошелся насчет чистки оружия. — Уотчерлеям правда крепко повезло, что папа и аренду выплачивает, и хозяйство приводит в порядок, и нанимает их присматривать за животными в конюшне. Может, Боб и ворчит немного, что он себе не хозяин, но Мэгги говорила мне только на прошлой неделе, что она во веки веков благодарна Кальдеру Джексону, который украл у них дело.
— Вряд ли он украл его, — мягко возразил я. — Ну, вы знаете, что я хочу сказать. Если вы такой зануда, скажите лучше. — Она хихикнула. — А Мэгги наконец купила себе кое-что из одежды, и я за нее рада.
Мы вошли во двор, заглянули в денники, и Джинни извлекла последние морковины и приласкала обитателей, и кобыл, и подросших жеребят, и поговорила с ними, и все они приветливо тянулись к ее рукам, нежно обнюхивая ее и пофыркивая. Вокруг нее был мир, она была в мире, и там, где она находилась, утихала растущая боль.
Год третий: апрель
Отправившись, как обычно, за «Что Происходит...», Алек вернулся с букетом желтых тюльпанов, и теперь они стояли у него на столе в пивной кружке, излучая сиянье весны, прямые, как гвардейцы.
Гордон писал заметки; почерк его сделался еще мельче. Двое старших коллег считали дни до пенсии. Жизнь офиса; обычный день.
Мой телефон зазвонил, и я, не отрываясь от письма человека, который выращивал помидоры и просил продлить ему ссуду (поскольку ему вот сию минуту понадобилась новая теплица величиной в пол-акра), не сразу нашарил трубку.
— Это Оливер Нолес, — сказал голос. — Это вы, Тим?
— Привет, — тепло отозвался я. — Как у вас, все в порядке?
— Нет.
Слово прозвучало болезненно резко, и я весь подобрался мысленно и физически.
— В чем дело?
— Вы можете приехать? — спросил он, не отвечая прямо. — Я очень обеспокоен. Я хочу с вами поговорить.
— Что ж... Воскресенье вас устроит?
— Вы можете приехать сегодня? Или завтра?
Я мысленно прикинул объем работ и число деловых встреч.
— Давайте тогда завтра вечером. Если дело касается банка.
— Дело касается банка. — Тревога в его голосе была слышна совершенно отчетливо и с легкостью сообщалась мне.
— Вы не можете сказать, в чем проблема? — спросил я. — Сэнд-Кастл в порядке?
— Не знаю, — был ответ. — Поговорю с вами, когда вы приедете.
— Но, Оливер...
— Слушайте, — прервал он. — Сэнд-Кастл в добром здравии, он не сбежал и ничего не натворил. Сложно объяснить по телефону. Мне нужен ; ваш совет, вот и все.
Больше он ничего не сказал и оставил меня с заглохшей трубкой в руке и мерзким осадком неопределенности в душе.
— Сэнд-Кастл? — спросил Гордон.
— Оливер говорит, что он в добром здравии.
— Эта лошадь застрахована от всего — и на чудовищную сумму, так что особо не тревожьтесь, — отмахнулся Гордон. — Это что-нибудь малозначительное.
По голосу судя, это отнюдь не было малозначительно, и когда я на следующий день оказался на конном заводе, выяснилось, что значило это много.
Оливер выскочил навстречу мне, когда я только подрулил к стоянке перед фасадом, и на его лице были явственно видны глубокие морщины, которых я не помнил.
— Заходите, — сказал он, стиснув мою руку. — Я серьезно боюсь. Я не знаю, что мне делать.
Мы прошли в дом, в контору-гостиную, и он указал мне на кресло.
— Сядьте и прочтите. — Он подал мне письмо. Никаких «прекрасная погода» и «как поживает Джинни»; только эта отрывистая команда. Письмо было датировано 21-м апреля.
"Дорогой Оливер!
Я не выражаю недовольства, поскольку, заплатив взнос, получаешь всего лишь шанс, но вынуждена сообщить вам, что жеребенок Сэнд-Кастла у моей кобылы Стальной Пружины родился с половиной уха. Это самочка, кстати говоря, и, полагаю, на ее скорости это не скажется, но ее внешний вид безнадежно испорчен. Очень печально.
Надеюсь увидеть вас в ближайшее время на торгах. Ваша Джейн".
— Это очень плохо? — хмуро спросил я. Вместо ответа он молча подал мне второе письмо. Оно гласило:
"Уважаемый м-р Нолес!
Вы просили сообщить вам, как пройдут роды у моей кобылы Жирандетты, которая вам так пришлась по душе. Она благополучно произвела на свет чудесного жеребенка мужского пола, но, к несчастью, он умер через шесть дней. Мы сделали вскрытие, и выяснилось, что у него были деформированы сердечные клапаны, что-то наподобие врожденного порока сердца.
Это большой удар для меня, в денежном смысле тоже, но что поделаешь, такова жизнь. Искренне ваш, Джордж Пейдж".
— А теперь это, — сказал Оливер и подал мне третье письмо.
Бланк со штампом хорошо известного и весьма уважаемого конного завода; само письмо короткое, бесстрастное.
"Уважаемый сэр!
Жеребенок женского пола рожден 31 марта от Корн.
Производитель: Сэнд-Кастл. Деформированы передние ноги. Уничтожен".
Я вернул Оливеру письма и с растущим предчувствием спросил:
— Насколько часты вообще такие уродства?
Оливер сдавленно произнес:
— Случаются. Иногда случаются. Но эти письма — еще не все. Было два телефонных звонка — один этой ночью. Еще два жеребенка погибли от порока сердца. Еще два! Всего пятеро с отклонениями. — Черные зрачки-впадины уставились на меня. — Это уже слишком. — Его передернуло. — А что же другие тридцать пять? Надеюсь... надеюсь, им больше...
— Если вы ничего не слышали, значит, они определенно в порядке.
Он безнадежно покрутил головой.
— Кобылы разбросаны по всей стране. Они приносят жеребят там, где им предстоит следующее спаривание. Никакой обязательной причины нет, чтоб управляющие конными заводами сообщали мне, когда родился жеребенок и как он выглядит. То есть некоторые поступают так из любезности, но они не обязаны, как и я. В смысле как владелец кобылы, а не менеджер жеребца.
— Да, понимаю.
— Так что могут быть и другие жеребята с деформациями... просто я о них не слышал.
Последовала долгая напряженная пауза; в мои банковские мозги медленно закрадываются холодный ужас. На лбу Оливера выступила испарина, угол рта задергался: он попытался разделить свою тревогу на двоих и вместо того удвоил ее.
Телефон внезапно зазвонил, заставив нас обоих подпрыгнуть.
— Ответьте, — попросил хозяин. — Пожалуйста.
Я открыл было рот, желая возразить, что это всего лишь обычный звонок, звонить могут по любому поводу; потом просто поднял трубку.
— Оливер Нолес? — спросила трубка.
— Нет... Это его помощник.
— Ага. Так вы передадите ему сообщение?
— Да, конечно.
— Скажите ему, что Патрик О'Марр ему звонил, из Лимбэллоу, Ирландия.
Уловили?
— Да, — сказал я. — Продолжайте.
— Это про жеребенка, что у нас родился три или четыре недели тому.
Наверное, лучше будет мистеру Нолесу узнать, что нам пришлось его уничтожить, и я прошу прощения за скверные новости. Вы слушаете?
— Да, — сказал я, чувствуя пустоту в животе.
— Бедняга малыш родился вроде как со свернутым копытом. Ветеринар сказал, что оно может выпрямиться через неделькудругую, но оно не выпрямилось. Мы сделали рентген, оказалось, что путовая кость и роговой башмак сросшиеся и недоразвитые. Ветеринар сказал, что им уже не развиться правильно и малыш ходить не сможет, что уж говорить о скачках. А так был чудный пацан, по всем прочим статьям. В общем, я звоню потому, что мистеру Нолесу, ясное дело, хочется, чтобы первый приплод от Сэнд-Кастла принес ему славу, так я объясняю, что наш малыш не годится. Пинк Родес, так кобылу зовут. Скажете ему, ладно? Пинк Родес. Ее здесь будут случать с Даллатоном.
Чудная кобылка. У нее все прекрасно, передайте мистеру Нолесу.
— Да, — сказал я. — Мне очень жаль.
— Ну, дело такое. — Окультуренный ирландский акцент не выдавал особого отчаяния. — Хозяин кобылы убивается, это уж точно, да ведь у него наверняка есть страховка на случай рождения мертвого или уродца, так что всего и делов — подождать год и попытать счастья еще разок.
— Я передам мистеру Нолесу, — сказал я. — И спасибо, что дали нам знать.
— Сожалею и вообще, — откликнулся голос. — Ну, всякое бывает.
Я медленно положил трубку, а Оливер тупо сказал:
— Еще один? Только не еще один.
Я кивнул и пересказал ему все, что сообщил Патрик О'Марр.
— Значит, шесть, — отрывисто буркнул Оливер. — А Пинк Родес... это та кобыла, которую вы видели с Сэнд-Кастлом ровно год назад.
— Да? — Я мысленно вернулся к тому величественному бракосочетанию, обещавшему так много. Несчастный маленький жеребенок, зачатый в радости и родившийся со сросшимся копытом.
— Что же мне делать? — пробормотал Оливер.
— Достаньте страховой полис Сэнд-Кастла.
Он смотрел на меня, не видя.
— Нет, с кобылами. У нас здесь сейчас все кобылы, которые в этом году намечены для Сэнд-Кастла. Они все ожеребились, кроме одной, и почти все уже покрыты. То есть... уже на подходе второй приплод, и если они... если все они... — Он остановился, точно язык отказывался ему повиноваться. — Я не спал ночь.
— В первую очередь, — повторил я, — надо просмотреть полис.
Он протянул руку к шкафу и безошибочно выдернул из плотного ряда скоросшивателей нужный документ, многостраничное дело, отпечатанное частью типографским способом, частью на машинке. Я раскрыл его и обратился к Оливеру:
— Как насчет кофе? Это затянется надолго.
— Ох. Да, конечно. — Он неуверенно огляделся кругом. — Где-то тут что-то было к обеду. Пойду воткну вилку. — Он помолчал, затем добавил для ясности:
— Кофеварка.
Я знал состояние, когда язык говорит одно, а мысли прикованы к другому.
— Хорошо, — сказал я. — Отлично.
Он кивнул; его мыслительный механизм давал перебои, и я догадывался, что, когда он доберется до кухни, ему придется долго вспоминать, зачем он туда шел.
Страховой полис был составлен на профессиональном жаргоне, непонятном клиенту, и до отказа напичкан труднопроизносимыми словами и предложениями, чей смысл был ясен лишь тому, кто посвятил этому жизнь. По этой причине я читал его с большой осторожностью, медленно, внимательно, от слова до слова.
Там было множество определений «несчастного случая» и оговорено число ветеринарных врачей, с которыми необходимо проконсультироваться, дабы они в письменном виде представили свои заключения, прежде чем Сэнд-Кастл (в дальнейшем именуемый «жеребец») по необходимости должен будет подвергнуться гуманной ликвидации по той или иной причине. Были оговорены виды переломов, отдельно поименованы кости, которые не поддавались заживлению, а также упомянуты возможные повреждения мышц, нервов и сухожилий, не дающие основания для ликвидации, исключая те степени сложности, при которых жеребец в действительности не может стоять.
Помимо вышеозначенных оговорок жеребец считался застрахованным на случай смерти от любых естественных причин, на случай гибели в аварии, если произойдет непредвиденный побег (эту возможность следовало всемерно предотвращать, грубая небрежность служила основанием для отказа), на случай смерти в огне при пожаре конюшни, на случай смерти, умышленно причиненной человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Он сейчас тихий, — сообщила она. — В это время года он на пониженном питании.
Я почувствовал, какая масса знаний скрывается за простыми словами.
— Чем ты собираешься заниматься, когда окончишь школу?
— Вот этим, разумеется. — Она потрепала жеребца по шее. — Помогать папе. Как его ассистент.
— И больше ничего?
Она помотала головой.
— Я люблю жеребят. Я вижу, как они рождаются, и слежу, как они растут. И не хочу ничего другого и не захочу никогда.
Мы покинули жеребцов и прошли между загонами, населенными кобылами и жеребятами, по тропинке к Уотчерлеям. Сквибс трусил впереди и метил столбы ограды. Хозяйство соседей, чье ветхое состояние я только мельком увидал, погнавшись за сбежавшими пятью миллионами, оказалось нынче почти таким же опрятным, как и метрополия; покраска была явно обновлена, и бурьян напрочь исчез.
— Папа не выносит беспорядка, — сказала Джинни, когда я прошелся насчет чистки оружия. — Уотчерлеям правда крепко повезло, что папа и аренду выплачивает, и хозяйство приводит в порядок, и нанимает их присматривать за животными в конюшне. Может, Боб и ворчит немного, что он себе не хозяин, но Мэгги говорила мне только на прошлой неделе, что она во веки веков благодарна Кальдеру Джексону, который украл у них дело.
— Вряд ли он украл его, — мягко возразил я. — Ну, вы знаете, что я хочу сказать. Если вы такой зануда, скажите лучше. — Она хихикнула. — А Мэгги наконец купила себе кое-что из одежды, и я за нее рада.
Мы вошли во двор, заглянули в денники, и Джинни извлекла последние морковины и приласкала обитателей, и кобыл, и подросших жеребят, и поговорила с ними, и все они приветливо тянулись к ее рукам, нежно обнюхивая ее и пофыркивая. Вокруг нее был мир, она была в мире, и там, где она находилась, утихала растущая боль.
Год третий: апрель
Отправившись, как обычно, за «Что Происходит...», Алек вернулся с букетом желтых тюльпанов, и теперь они стояли у него на столе в пивной кружке, излучая сиянье весны, прямые, как гвардейцы.
Гордон писал заметки; почерк его сделался еще мельче. Двое старших коллег считали дни до пенсии. Жизнь офиса; обычный день.
Мой телефон зазвонил, и я, не отрываясь от письма человека, который выращивал помидоры и просил продлить ему ссуду (поскольку ему вот сию минуту понадобилась новая теплица величиной в пол-акра), не сразу нашарил трубку.
— Это Оливер Нолес, — сказал голос. — Это вы, Тим?
— Привет, — тепло отозвался я. — Как у вас, все в порядке?
— Нет.
Слово прозвучало болезненно резко, и я весь подобрался мысленно и физически.
— В чем дело?
— Вы можете приехать? — спросил он, не отвечая прямо. — Я очень обеспокоен. Я хочу с вами поговорить.
— Что ж... Воскресенье вас устроит?
— Вы можете приехать сегодня? Или завтра?
Я мысленно прикинул объем работ и число деловых встреч.
— Давайте тогда завтра вечером. Если дело касается банка.
— Дело касается банка. — Тревога в его голосе была слышна совершенно отчетливо и с легкостью сообщалась мне.
— Вы не можете сказать, в чем проблема? — спросил я. — Сэнд-Кастл в порядке?
— Не знаю, — был ответ. — Поговорю с вами, когда вы приедете.
— Но, Оливер...
— Слушайте, — прервал он. — Сэнд-Кастл в добром здравии, он не сбежал и ничего не натворил. Сложно объяснить по телефону. Мне нужен ; ваш совет, вот и все.
Больше он ничего не сказал и оставил меня с заглохшей трубкой в руке и мерзким осадком неопределенности в душе.
— Сэнд-Кастл? — спросил Гордон.
— Оливер говорит, что он в добром здравии.
— Эта лошадь застрахована от всего — и на чудовищную сумму, так что особо не тревожьтесь, — отмахнулся Гордон. — Это что-нибудь малозначительное.
По голосу судя, это отнюдь не было малозначительно, и когда я на следующий день оказался на конном заводе, выяснилось, что значило это много.
Оливер выскочил навстречу мне, когда я только подрулил к стоянке перед фасадом, и на его лице были явственно видны глубокие морщины, которых я не помнил.
— Заходите, — сказал он, стиснув мою руку. — Я серьезно боюсь. Я не знаю, что мне делать.
Мы прошли в дом, в контору-гостиную, и он указал мне на кресло.
— Сядьте и прочтите. — Он подал мне письмо. Никаких «прекрасная погода» и «как поживает Джинни»; только эта отрывистая команда. Письмо было датировано 21-м апреля.
"Дорогой Оливер!
Я не выражаю недовольства, поскольку, заплатив взнос, получаешь всего лишь шанс, но вынуждена сообщить вам, что жеребенок Сэнд-Кастла у моей кобылы Стальной Пружины родился с половиной уха. Это самочка, кстати говоря, и, полагаю, на ее скорости это не скажется, но ее внешний вид безнадежно испорчен. Очень печально.
Надеюсь увидеть вас в ближайшее время на торгах. Ваша Джейн".
— Это очень плохо? — хмуро спросил я. Вместо ответа он молча подал мне второе письмо. Оно гласило:
"Уважаемый м-р Нолес!
Вы просили сообщить вам, как пройдут роды у моей кобылы Жирандетты, которая вам так пришлась по душе. Она благополучно произвела на свет чудесного жеребенка мужского пола, но, к несчастью, он умер через шесть дней. Мы сделали вскрытие, и выяснилось, что у него были деформированы сердечные клапаны, что-то наподобие врожденного порока сердца.
Это большой удар для меня, в денежном смысле тоже, но что поделаешь, такова жизнь. Искренне ваш, Джордж Пейдж".
— А теперь это, — сказал Оливер и подал мне третье письмо.
Бланк со штампом хорошо известного и весьма уважаемого конного завода; само письмо короткое, бесстрастное.
"Уважаемый сэр!
Жеребенок женского пола рожден 31 марта от Корн.
Производитель: Сэнд-Кастл. Деформированы передние ноги. Уничтожен".
Я вернул Оливеру письма и с растущим предчувствием спросил:
— Насколько часты вообще такие уродства?
Оливер сдавленно произнес:
— Случаются. Иногда случаются. Но эти письма — еще не все. Было два телефонных звонка — один этой ночью. Еще два жеребенка погибли от порока сердца. Еще два! Всего пятеро с отклонениями. — Черные зрачки-впадины уставились на меня. — Это уже слишком. — Его передернуло. — А что же другие тридцать пять? Надеюсь... надеюсь, им больше...
— Если вы ничего не слышали, значит, они определенно в порядке.
Он безнадежно покрутил головой.
— Кобылы разбросаны по всей стране. Они приносят жеребят там, где им предстоит следующее спаривание. Никакой обязательной причины нет, чтоб управляющие конными заводами сообщали мне, когда родился жеребенок и как он выглядит. То есть некоторые поступают так из любезности, но они не обязаны, как и я. В смысле как владелец кобылы, а не менеджер жеребца.
— Да, понимаю.
— Так что могут быть и другие жеребята с деформациями... просто я о них не слышал.
Последовала долгая напряженная пауза; в мои банковские мозги медленно закрадываются холодный ужас. На лбу Оливера выступила испарина, угол рта задергался: он попытался разделить свою тревогу на двоих и вместо того удвоил ее.
Телефон внезапно зазвонил, заставив нас обоих подпрыгнуть.
— Ответьте, — попросил хозяин. — Пожалуйста.
Я открыл было рот, желая возразить, что это всего лишь обычный звонок, звонить могут по любому поводу; потом просто поднял трубку.
— Оливер Нолес? — спросила трубка.
— Нет... Это его помощник.
— Ага. Так вы передадите ему сообщение?
— Да, конечно.
— Скажите ему, что Патрик О'Марр ему звонил, из Лимбэллоу, Ирландия.
Уловили?
— Да, — сказал я. — Продолжайте.
— Это про жеребенка, что у нас родился три или четыре недели тому.
Наверное, лучше будет мистеру Нолесу узнать, что нам пришлось его уничтожить, и я прошу прощения за скверные новости. Вы слушаете?
— Да, — сказал я, чувствуя пустоту в животе.
— Бедняга малыш родился вроде как со свернутым копытом. Ветеринар сказал, что оно может выпрямиться через неделькудругую, но оно не выпрямилось. Мы сделали рентген, оказалось, что путовая кость и роговой башмак сросшиеся и недоразвитые. Ветеринар сказал, что им уже не развиться правильно и малыш ходить не сможет, что уж говорить о скачках. А так был чудный пацан, по всем прочим статьям. В общем, я звоню потому, что мистеру Нолесу, ясное дело, хочется, чтобы первый приплод от Сэнд-Кастла принес ему славу, так я объясняю, что наш малыш не годится. Пинк Родес, так кобылу зовут. Скажете ему, ладно? Пинк Родес. Ее здесь будут случать с Даллатоном.
Чудная кобылка. У нее все прекрасно, передайте мистеру Нолесу.
— Да, — сказал я. — Мне очень жаль.
— Ну, дело такое. — Окультуренный ирландский акцент не выдавал особого отчаяния. — Хозяин кобылы убивается, это уж точно, да ведь у него наверняка есть страховка на случай рождения мертвого или уродца, так что всего и делов — подождать год и попытать счастья еще разок.
— Я передам мистеру Нолесу, — сказал я. — И спасибо, что дали нам знать.
— Сожалею и вообще, — откликнулся голос. — Ну, всякое бывает.
Я медленно положил трубку, а Оливер тупо сказал:
— Еще один? Только не еще один.
Я кивнул и пересказал ему все, что сообщил Патрик О'Марр.
— Значит, шесть, — отрывисто буркнул Оливер. — А Пинк Родес... это та кобыла, которую вы видели с Сэнд-Кастлом ровно год назад.
— Да? — Я мысленно вернулся к тому величественному бракосочетанию, обещавшему так много. Несчастный маленький жеребенок, зачатый в радости и родившийся со сросшимся копытом.
— Что же мне делать? — пробормотал Оливер.
— Достаньте страховой полис Сэнд-Кастла.
Он смотрел на меня, не видя.
— Нет, с кобылами. У нас здесь сейчас все кобылы, которые в этом году намечены для Сэнд-Кастла. Они все ожеребились, кроме одной, и почти все уже покрыты. То есть... уже на подходе второй приплод, и если они... если все они... — Он остановился, точно язык отказывался ему повиноваться. — Я не спал ночь.
— В первую очередь, — повторил я, — надо просмотреть полис.
Он протянул руку к шкафу и безошибочно выдернул из плотного ряда скоросшивателей нужный документ, многостраничное дело, отпечатанное частью типографским способом, частью на машинке. Я раскрыл его и обратился к Оливеру:
— Как насчет кофе? Это затянется надолго.
— Ох. Да, конечно. — Он неуверенно огляделся кругом. — Где-то тут что-то было к обеду. Пойду воткну вилку. — Он помолчал, затем добавил для ясности:
— Кофеварка.
Я знал состояние, когда язык говорит одно, а мысли прикованы к другому.
— Хорошо, — сказал я. — Отлично.
Он кивнул; его мыслительный механизм давал перебои, и я догадывался, что, когда он доберется до кухни, ему придется долго вспоминать, зачем он туда шел.
Страховой полис был составлен на профессиональном жаргоне, непонятном клиенту, и до отказа напичкан труднопроизносимыми словами и предложениями, чей смысл был ясен лишь тому, кто посвятил этому жизнь. По этой причине я читал его с большой осторожностью, медленно, внимательно, от слова до слова.
Там было множество определений «несчастного случая» и оговорено число ветеринарных врачей, с которыми необходимо проконсультироваться, дабы они в письменном виде представили свои заключения, прежде чем Сэнд-Кастл (в дальнейшем именуемый «жеребец») по необходимости должен будет подвергнуться гуманной ликвидации по той или иной причине. Были оговорены виды переломов, отдельно поименованы кости, которые не поддавались заживлению, а также упомянуты возможные повреждения мышц, нервов и сухожилий, не дающие основания для ликвидации, исключая те степени сложности, при которых жеребец в действительности не может стоять.
Помимо вышеозначенных оговорок жеребец считался застрахованным на случай смерти от любых естественных причин, на случай гибели в аварии, если произойдет непредвиденный побег (эту возможность следовало всемерно предотвращать, грубая небрежность служила основанием для отказа), на случай смерти в огне при пожаре конюшни, на случай смерти, умышленно причиненной человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47