— Есть два варианта. Можно перетренировать лошадь, и тогда она проиграет. Правда, могут пойти разговоры... Я думаю, здесь фокус с водой.
— А-а, — сказала Кейт. — Знаю. Не дают лошади пить, даже сыплют соль в овес, а перед заездом дают ведро воды. И привет.
— Правильно. С бассейном в брюхе лошадь далеко не убежит. А Барти если сам и не поит лошадей перед скачками, то его парни так запуганы, что готовы уши себе отрезать, если он прикажет.
— Подожди. Если смотритель такое вытворяет уже несколько недель, тренер должен был это заметить.
— По-моему, он давно заметил. Вчера после заезда он сказал мне: — «Это уже чересчур». Кроме того, когда я намекнул ему, что подозреваю его в махинациях, он отреагировал так, как будто его уже в этом обвиняли. И еще я видел улыбку нашего золотого мальчика, когда он смотрел на лошадь перед стартом. Это была нехорошая улыбка. Да что говорить... Если после смерти Нериссы лошади ничего не будут стоить, налог на наследство будет намного меньше, чем если бы они выигрывали. Их одиннадцать, так что игра идет на многие тысячи. Во всяком случае эта сумма компенсирует расходы на Африку и взятку старшему конюху. Скоро будут внесены изменения в закон о наследовании, но пока Дэн должен быть основным наследником, чтобы его старания окупились.
— Не совсем понимаю, — призналась Кейт.
— Тогда слушай. Налог на наследство определяется от всей оставленной суммы. Потом выплачиваются деньги по всем пунктам завещания. А то, что осталось, получает главный наследник. Лошади находятся в Южной Африке, но налог за них получит английское налоговое ведомство, потому что Нерисса постоянно проживала в Англии. Так что, если из оставшегося Дэну наследства придется платить налог во много тысяч за лошадей, он получит не так уж много.
— Теперь понимаю, — сказала Кейт. — Вот так история!
— Когда все кончится и Дэн станет хозяином лошадей, он перестанет поить их, даст им выигрывать и продаст по неплохой цене.
— Неплохая комбинация.
— И довольно простая.
— Знаешь, — засмеялась Кейт, — может быть и нам стоит придумать что-то похожее. Мы ведь платим сумасшедшие налоги, а если кто-то из нас умрет, то придется еще раз платить за большую часть состояния.
Наверное, нет другой такой собственности, цена которой могла бы меняться так, как цена лошадей.
— Купим еще несколько.
— Для этого необходимо с точностью до месяца знать, когда умрешь.
— Тогда ну его к черту, — рассмеялась Кейт. — Жизнь не роман, а если роман, то довольно скверный.
— Слушай, может быть, тебе привезти золотых кирпичей?
— Спасибо. Разве что парочку.
— Я позвоню тебе... скажем, в четверг вечером. Из Парка Крюгера.
— Да, конечно, — ответила она совсем по-деловому. — Я схожу к Нериссе и попробую все разузнать.
Глава 9
«Дакоты» до сих пор еще летают.
Две из них стояли на небольшом аэродроме неподалеку от ипподрома.
Был понедельник, восемь утра. В безжалостном утреннем свете Родерик выглядел далеко не лучшим образом. Молодежные костюм и прическа только подчеркивали его возраст. Этак скоро из стареющего юноши он незаметно превратится в молодого старика, подобное довольно часто можно наблюдать в актерской среде.
Он был в замшевой куртке сплошь в бахроме и оранжевой рубашке с распахнутым воротом, брюки в обтяжку и модные башмаки завершали наряд.
Вскоре появился ван Хурен. Он был в строгом темном костюме. Он попросил пассажиров усаживаться поудобней. Через час мы приземлились в городке под названием Уэлком.
Малолитражный автобус отвез нас к руднику. Городок был новенький, чистый; небольшие разноцветные домики, несколько супермаркетов. Городок в нарядной упаковке, корни которого уходили глубоко под землю.
Издали цель нашего путешествия выглядела как группа светло-серых холмов, на одном из которых были уложены рельсы. Когда мы подъехали ближе, то увидели что-то вроде вращающейся башни, несколько конторских домиков, бараки для рабочих и дюжину прекрасных декоративных пальм. Эти раскидистые деревья, широкие листья которых мягко колыхались под легким ветерком, несомненно были посажены для оживления сурового ландшафта. Упаковка была великолепной.
— Мы встретимся за ленчем, — пообещал ван Хурен, — а до этого, надеюсь, мы еще успеем выпить.
Нам выделили молодого, довольно хмурого сотрудника, который для начала объяснил, что он Питер Лозенвольдт, горный инженер, а затем недвусмысленно дал понять, что это поручение отрывает его от работы.
Он привел нас в помещение, где мы надели белые комбинезоны, тяжелые ботинки и защитные шлемы. Теперь все мы выглядели совершенно одинаково.
— Оставьте на себе только белье, с собой возьмите носовые платки, — сказал нам проводник. — О фотосъемке речи быть не может, — добавил он, осмотрев снаряжение Конрада. — Вспышкой здесь пользоваться опасно. Спичками, зажигалками тоже. Одним словом, с собой ничего не брать.
— А бумажник? — спросил Дэн. Он был зол и не скрывал этого.
Лозенвольдт посмотрел на него, убедился, что имеет дело с молодым человеком несомненно приличным, симпатичным и обеспеченным, и потому отреагировал на это крайне неприязненно.
— Прошу оставить все личные вещи, — повторил он. — Комната будет заперта. Наверняка ничего не пропадет.
Он вышел и через пару минут вернулся в таком же комбинезоне.
— Готовы? Вот и хорошо. Спускаться будем на глубину тысяча двести метров со скоростью около тысячи метров в минуту. Внизу местами довольно жарко. Если кому-нибудь станет плохо, прошу немедленно об этом сказать. Я организую подъем на поверхность. Все ясно?
Пять голов кивнули в знак согласия.
Лозенвольдт внимательно посмотрел на меня, по-видимому, мое лицо показалось ему знакомым, но тут же пожал плечами. Он не узнал меня, и никто не сказал ему, кто я такой.
— На столе лежат шахтерские лампы, — сказал он. — Наденьте их.
Лампы состояли из двух частей — коробки с аккумулятором и рефлектора — соединенных проводом. Коробка надевалась на ремень и передвигалась назад, а рефлектор крепился на передней части шлема. Коробка оказалась неожиданно тяжелой.
У лифта было только две стенки. Нас окружал полнейший неуют, ужасный шум. И пугающее ощущение падения в глубь земли, в бездну под ногами.
Спуск продолжался около двух минут, я был так зажат между Эваном, который смотрел на все это с неподдельным страхом, и огромным шахтером, что не мог посмотреть на часы.
Лифт резко остановился, и мы вышли из него. Шахтеры, поднимающиеся на поверхность, молниеносно погрузились в подъемник, и он тут же рванул вверх.
— Прошу в электрокары, — командовал Лозенвольдт. — Каждый рассчитан на двенадцать человек.
Конрад, глядя на клетки на колесах, в каждой из которых, в лучшем случае, мог поместиться крупный пес, да и то свернувшись в клубок, проворчал, обращаясь ко мне:
— Селедки бы тут забастовали!
Я рассмеялся. Но, как вскоре выяснилось, Лозенвольдт не шутил. Последний пассажир должен был сидеть на корточках и держаться за что попало. У нас последним оказался Эван. Он съежился и вцепился в карманы Лозенвольдта, которому это явно не понравилось.
Мы ехали по длинному подземному коридору, стены которого были побелены на высоту полутора метров. Выше шла ярко-красная полоса шириной сантиметров в пять, а над ней была только скала.
Конрад спросил у Лозенвольдта, что означает эта красная полоса. Он вынужден был повторить свой вопрос дважды, инженер не спешил с ответом.
— Это отметка для проходчиков. Опорная линия. Ориентируясь по ней, копают на этом же уровне.
Мы проехали еще километра три и остановились. Стало немного тише, и Лозенвольдт сказал:
— Выходим. Дальше пойдем пешком.
Мы выгрузились. Горняки пошли вперед, а Лозенвольдт все с той же неохотой обратился к нам:
— Посмотрите вверх. Это электропроводка.
Светильники, подвешенные на равном расстоянии друг от друга, озаряли штольню.
— Кроме того, — продолжал Лозенвольдт, — кабель питает вагонетки. Они движутся гораздо быстрее тех, на которых мы ехали. По этой большой трубе в шахту подается воздух, компрессоры расположены на поверхности.
Мы слушали его, как ученики учителя. Когда он окончил свою затверженную наизусть лекцию, он повернулся на каблуках и пошел в глубину штольни.
Мы двинулись за ним.
Вскоре мы встретили группу негров, которые шли в противоположном направлении, на комбинезоны были накинуты теплые куртки.
— Зачем им куртки? — спросил Родерик.
— Там, дальше, будет очень жарко, — ответил Лозенвольдт, — можно простудиться.
Эван понимающе кивнул головой.
Мы дошли до места, где штольня расширялась, образуя камеру; от нее вправо уходил другой коридор. Здесь стояла еще одна группа шахтеров в куртках, мастер проводил перекличку.
— Они закончили смену, — с ненавистью в голосе сообщил Лозенвольдт. — Их проверяют по списку, чтобы не выстрелить, пока все не уйдут.
— То есть как «выстрелить»? — удивился Конрад.
— Так называют подрыв породы, — наш эксперт презрительно посмотрел на него. — Киркой тут много не наработаешь.
— Но ведь это золотой рудник, дорогуша. Разве для того, чтобы добыть золото, нужно взрывать породу? Я думал, что просто копают песок, гравий, а потом просеивают.
Лозенвольдт бросил уничтожающий взгляд.
— Может, в Калифорнии или на Аляске оно и так, но здесь по-другому. В Южной Африке золото не лежит на поверхности. Тут сплошная скала. Чтобы добыть золото, скалу нужно разрушить, вывезти на поверхность и подвергнуть обработке; мы получаем из трех тонн породы одну унцию золота.
Это нас поразило. Дэн открыл рот.
— На некоторых рудниках в районе Одендаалсруса, — продолжал Лозенвольдт, — получают унцию с полутора тонн. Это на самых богатых. Но есть и такие, которые дают унцию с трех с половиной и даже четырех тонн.
— А в той штольне, по которой мы проехали, все золото уже добыто? — поинтересовался Родерик, за что получил очередной презрительный взгляд.
Еще чего! Кто же ведет штольню через золотоносную породу? Это транспортный туннель. Он ведет к тем пластам, где золото есть. Кстати, оно залегает на глубине тысячи двухсот метров.
— Боже мой! — воскликнул Конрад, выразив этим наши общие чувства.
Лозенвольдт продолжал свою лекцию. Он по-прежнему был невыносим, но слушали мы его с огромным интересом.
— Золотоносный слой, или жила, очень тонок. Этот пласт металла проходит с севера на юг. Самый глубокий его участок находится под Уэлком. Это около двадцати километров в длину и двенадцати в ширину. Толщина пласта не больше девяти-десяти сантиметров, но в этом руднике она достигает тридцати двух с половиной сантиметров.
— Неужели все это окупается? Столько сил и оборудования — и так мало золота?
— Окупается, — коротко ответил Лозенвольдт, — иначе бы нас тут не было.
По-моему, этот ответ означал, что производство безусловно себя оправдывает. Более того, раз ван Хурен может позволить себе столь роскошную жизнь, оно приносит огромную прибыль, думал я.
Общество Лозенвольдта не располагало к светской болтовне. Даже командирские замашки Эвана куда-то исчезли. Еще в лифте мне показалось, что ему не по себе, а теперь и подавно было видно, что он не может забыть о миллионах тонн скалы у нас над головой.
— Прошу включить лампы. Сейчас вы увидите, как выглядит проходка в скале.
Некоторое время мы шли прямо, потом повернули направо. Шум работающих механизмов нарастал.
— Что это? — спросил Эван.
— Частью вентиляция, частью буры, — бросил через плечо Лозенвольдт.
Светильники скоро кончились, но нам освещали путь наши фонари.
Впереди мы увидели свет еще трех.
Здесь не было аккуратной побелки, не было и красней линии. Стены были серыми и неровными.
Вентиляционная труба здесь заканчивалась: из широкого раструба вырывался поток воздуха. Этому звуку вторил доносящийся откуда-то визг сверл, настолько острый и пронзительный, что ушам становилось больно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24