Сейчас он был первозданно чист и вполне стоил своих двадцати копеек. На первую страницу я перенес из записной книжки телефон и имя директора здешнего предприятия - Никорук Федор Николаевич - и подчеркнул жирной чертой. Несколько минут потратил на то, чтобы зафиксировать в памяти известные мне о нем сведения.
Шестьдесят три года, окончил в свое время (сразу после войны) политехнический институт в Ленинграде, лет десять назад собирался защищать кандидатскую, но что-то у него сорвалось; к сожалению, я не успел выяснить - что, а факт любопытный. По рассказам моих коллег, встречавшихся с ним, это общительный добродушный бодрячок, конечно, себе на уме, но не вредный, распоряжающийся на предприятии по принципу: "слуга царю, отец солдатам". Тип довольно распространенный, на мой взгляд, среди периферийных руководителей. Никорук директорствовал что-то, кажется, с шестидесятого года, когда здесь была только одна лаборатория и миниатюрный заводик. Завод и лаборатория переросли в НИИ, менялись кадры, менялись перспективы, а Федор Николаевич сохранил свой пост. Видимо, оказался на месте. За последние полгода наши ребята ездили сюда ежемесячно, командировка в этот город стала принудительной нагрузкой, ею пугали нерадивых менеэсов, и вот наконец дошла очередь до меня.
Речь шла об очень важном, престижном для нас деле. Прибор, создаваемый для новых сложнейших методов медицинской диагностики, собирался по частям на трех разных предприятиях - в Саратове, Киеве и Н. Честь изобретения принадлежала киевлянам и группе Капитанова из Н. Год назад прибор прошел стендовые испытания, и все группы разработчиков, в том числе и Капитановская, были представлены на премию за научную разработку темы. Можно было только радоваться, тем более что уже начали поступать поздравительные адреса из медицинских учреждений (они особенно внимательно следили за этой работой), если бы вдруг прибор не забарахлил. То есть он работал, но ненадежно, некондиционно. В чем дело? Как гром среди ясного неба. Перегудов быстренько создал опергруппу, которая в сотый раз перепроверила расчеты. Ошибки не обнаружилось, зато Саратов и Киев наверняка отпали. У них все было чисто, не подкопаешься. Оставался Н., где изготовляли самый сложный и трудноконтролируемый (вне прибора)
узел. Тогда и начались утомительные и неприятные для обеих сторон визиты к директору Никоруку.
Я должен был поехать раньше, но Перегудов берег меня, как игрок бережет последний козырь. Видимо, очень прижгло, если он так заспешил. В понедельник утром, не успел я просмотреть международную информацию, вызвал меня и сказал:
- Что ж, Виктор Андреевич, пора. Выручай. Пора тебе отрабатывать свою зарплату. С положением в Н. знаком?
- Да, знаком.
-- Мрак ведь какой-то, тайны мадридского двора.
Поезжай. Сегодня же поезжай!
В пятницу Перегудов был на совещании в министерстве, на службу не вернулся, скорее всего, там ему и впрыснули инъекцию скорости. Во время разговора со мной его мохнатые брови вздрагивали, как стрекозы, того гляди, сорвутся с лица.
- Оружие дадите? - пошутил я.
Однако Перегудову было не до шуток.
- Разберись, голубчик, очень тебя прошу! - Глаза его устало сощурились. - Ты и так засиделся без дела. Скажи честно, засиделся?
Это правда, я засиделся, замаялся.
Перегудов пробил для меня должность и ставку научного консультанта, хотя прежде такой должности в институте не было. Он лично расписал круг моих служебных обязанностей, довольно разнообразных.
В частности, я обязан был следить за всеми отечественными и зарубежными разработками, хотя бы смежно касающимися тем нашего института, и составлять подробные сводки, которые сдавал непосредственно Перегудову. У меня была возможность целыми днями просиживать в залах научных библиотек и, в общем-то, жить и работать по "свободному графику".
Видимо, именно это Перегудов со свойственным ему мрачным юмором и определил словами "засиделся без дела".
Самую ценную характеристику директора Никорука тоже, кстати, дал Владлен Осипович. О Никоруке он так сказал: "Никорук- старая гвардия, первопроходчик. Таких теперь не делают... Знаешь, Виктор, те, кто пришел на готовенькое, часто любят предъявлять претензии нашему поколению. При этом легко забывают, сколько такие, как Никорук, сделали. И при каких обстоятельствах. Ведь это мы, да, мы, не улыбайся, это мы стояли у истоков НТР, на почти голом месте стояли. Все, что вы получаете в красивых упаковках, нам давалось потом и кровью... Многие из вас с прищуром смотрят на мир, с этаким ироническим подтруниванием, а нам обидно. Вольно и весело вам теперь так смотреть, быть ироничными и всезнающими, а Никоруку, к примеру, некогда было заниматься рефлексиями и тешить свое самолюбие разными интеллектуальными капризами. У него не оставалось времени на пустяки. Он и ему подобные работали, точно семижильные, и в будущее смотрели с надеждой и святой верой..."
Я не возражал Перегудову. Если он ошибался в частностях, то в целом был, конечно, прав. Не понимал он только одного: скептицизм и налет иронической созерцательности, так свойственный многим моим сверстникам, не что иное, как маска, способ самоутверждения, которыми пытаемся мы замаскировать неуверенность в себе, а порой и зависть к ним, сумевшим прожить свою жизнь достойно и полнокровно, не взирая ни на какие обстоятельства...
"Наталья, душа моя, видишь, я уже отвлекся, не подавился ломтем любовной отравы, нашел себе новую игрушку. Пока я играю не в полную силу, пока еще с тобой, но скоро заверчусь волчком, и все забудется, выдует кз головы. А ты что поделываешь, милая? Как поется в давней песенке: "Кто вам, мадам, теперь целует пальцы?"
В половине восьмого набрал домашний номер Никорука - если спит, ничего, пора проснуться. В трубку рокотнул мужской голос, и я сразу понял - он. Интонация добродушно-встревоженная и значительная:
"Слушаю вас!"
- Федор Николаевич, здравствуйте!
- Здравствуйте. Кто говорит?
- Моя фамилия Семенов, Виктор Андреевич. Я из Москвы. Привет вам от Владлена Осиповича.
Минутная пауза: я вижу, как он подбирает тон ответа, так человек выбирает книгу на полке - какую почитать перед сном.
Выбрал - отвечает доброжелательно, но с оттенком (чуть подчеркнутым) снисходительности.
- А-а, что ж, очень рад. И ему взаимно привет.
Да, мы с ним вчера по телефону беседовали. Я в курсе. Значит, опять по этому прибору?
- Опять, Федор Николаевич, - в моем голосе просьба извинить за назойливость и глубокое понимание нелепости собственного приезда.
- Э-э...
- Виктор Андреевич.
- Уважаемый Виктор Андреевич, но чем, собственно, мы можем вам помочь? Сто раз ведь уже все проверено и перепроверено... Впрочем, дело ваше.
- Не беспокойтесь, Федор Николаевич, я у вас время отнимать не буду. Звоню, чтобы поставить в известность, ну и...
- Да. слушаю.
- Хотел бы познакомиться со всеми, кто участвует в изготовлении узла.
Еще одна пауза и тяжелое сопение.
- Как это? Что вы имеете в виду?
- Ничего особенного. С людьми хочу поговорить.
- Вы что же, не верите ОТК? Мне лично не верите?
Я перекладываю трубку в левую руку и издаю протестующий смешок.
- Зачем вы так, Федор Николаевич? Я же человек подневольный, что мне велели, то и делаю.
- Виноватого ищете? - Разговор приобретает зловещую окраску. Никорук раздражен, я чувствую, что ему, пожалуй, уже не терпится по-хозяйски шумнуть. Но я не его работник, и он не может себе этого позволить. Я выжидаю и молчу. Этот первый диалог очень важен.
- Виноватого, говорю, ищете? - еще более зловеще повторяет Никорук.
- Причины ищем. - Я обижен и в недоумении.
- Не там ищете, любезный товарищ. У себя надо искать, в Москве.
- Мы и там ищем, везде, - говорю я совсем упавшим голосом недалекого командированного, который было зарвался, но его тут же осадили. Никорук попалея на мою трогательную душевную простоту.
- Ладно, - говорит, повеселев. - Честно говоря, надоело мне все это, только работать людям мешаем.
Вы сами-то участник разработки?
- Косвенный.
- И что же вы надеетесь выудить у наших специалистов?
- Хочу ближе ознакомиться с процессом изготовления. С технологией.
- А ваши коллеги не ознакомились?
- Прибор-то не идет! - говорю я тупо и с обидой. Представляю, как он делает супруге красноречивый знак пальцами у виска - прислали, мол, очередного болвана, будь они неладны. Если это так, то я могу поздравить себя с успешным началом. Это скорее всего так, потому что Никорук продолжает совсем уж радушно, точно хлебосольный хозяин приглашает к столу дорогого гостя.
- Действуйте, Виктор Андреевич. К сожалению, не смогу с вами сегодня встретиться (разумеется, я для него не фигура), а товарищам накажу, чтобы во всем шли навстречу. Познакомьтесь, что ж. Золотой, скажу вам, у нас народ. Сами убедитесь. Не столичные, конечно, ухари, но землю носом не роют. Нет, не роют... В случае каких-нибудь затруднений звоните, не стесняйтесь. С гостиницей как у вас?
- Чудесно.
- Желаю успеха! - Не удержался от колкости: - Отдохните, позагорайте, пляж у нас мировецкий. Я уж, грешным делом, подозреваю, не в порядке ли поощрения посылает к нам гостей мой друг Перегудов?
Я смущенно и с благодарностью хмыкаю - болван, он и есть болван. Спрашиваю под сурдинку:
- А правда, Федор Николаевич, что блок ваш на премию выдвигают? Или сплетни?
Никорук крякает, фыркает, а может, и плюет через левое плечо:
- Рано, рано об этом, любезный товарищ. Ну, еще раз приятного времяпрепровождения.
Все. Гудок, отбой.
Я доволен. Я приступил к работе, и никто не сможет мне помешать довести ее до конца.
Буфет на этаже напоминает девичью светелку - чисто, бело, на стенах нарядные пейзажики неизвестных художников, на маленьких столиках - ажурные скатерки и цветы в синих стеклянных вазочках, на окне шторы - небывалый для общепита "ют. За стойкой, рядом со сверкающим никелевыми боками кофейным агрегатом - пава в белоснежном халате. Она скользит рассеянным лазоревым взглядом по столикам, по посетителям, по мне, горемыке, и в этом взгляде я читаю травяную грусть. Такие лица любил рисовать Кустодиев Будьте добры, полстакана сметаны, вон тот бутерброд с ветчиной, яйцо и чашечку кофе.
Пава трогается с места и заполняет собой все узкое пространство за стойкой. И такие фигуры Кустодиев любчл рисовать. Это не человек движется передо мной, это подает мне завтрак сама всевластная мать-природа, воплощенная в женщину.
Я протягиваю десять рублей, пава небрежно бросает их в ящик, небрежно отсчитывает сдачу.
- До пляжа отсюда далеко? - спрашиваю я с единственной целью привлечь внимание.
- До пляжа? - Замедленное ее сознание всплывает на поверхность, и на меня обрушивается поток холодных голубых лучей. - До какого пляжа? До озера?
- А я не знаю. Первый раз ведь в городе.
- Так вы ступайте через парк и прямо все время идите.
- И приду на пляж?
- На озеро. Там уж увидите.
Вот незадача. Сознание ее снова погрузилось куда-то внутрь ея, и взгляд безразлично заскользил по стенам. И я понимаю, что грех ее отрывать от велики к скорбных дум. Ей даже лень вытереть сметану с пальцев, которыми она ненароком угодила в мой стакан.
Завтракая, я нет-нет и поглядываю на удивитель- - ную буфетчицу, и один раз она замечает мой взгляд и вдруг загадочно улыбается, отчего я проглатываю непережеванный кусок ветчины. О, чудо незнакомого и прекрасного женского лица, свирепую власть имеет оно над нами!..
Ат,рес предприятия я узнал
1 2 3 4 5 6
Шестьдесят три года, окончил в свое время (сразу после войны) политехнический институт в Ленинграде, лет десять назад собирался защищать кандидатскую, но что-то у него сорвалось; к сожалению, я не успел выяснить - что, а факт любопытный. По рассказам моих коллег, встречавшихся с ним, это общительный добродушный бодрячок, конечно, себе на уме, но не вредный, распоряжающийся на предприятии по принципу: "слуга царю, отец солдатам". Тип довольно распространенный, на мой взгляд, среди периферийных руководителей. Никорук директорствовал что-то, кажется, с шестидесятого года, когда здесь была только одна лаборатория и миниатюрный заводик. Завод и лаборатория переросли в НИИ, менялись кадры, менялись перспективы, а Федор Николаевич сохранил свой пост. Видимо, оказался на месте. За последние полгода наши ребята ездили сюда ежемесячно, командировка в этот город стала принудительной нагрузкой, ею пугали нерадивых менеэсов, и вот наконец дошла очередь до меня.
Речь шла об очень важном, престижном для нас деле. Прибор, создаваемый для новых сложнейших методов медицинской диагностики, собирался по частям на трех разных предприятиях - в Саратове, Киеве и Н. Честь изобретения принадлежала киевлянам и группе Капитанова из Н. Год назад прибор прошел стендовые испытания, и все группы разработчиков, в том числе и Капитановская, были представлены на премию за научную разработку темы. Можно было только радоваться, тем более что уже начали поступать поздравительные адреса из медицинских учреждений (они особенно внимательно следили за этой работой), если бы вдруг прибор не забарахлил. То есть он работал, но ненадежно, некондиционно. В чем дело? Как гром среди ясного неба. Перегудов быстренько создал опергруппу, которая в сотый раз перепроверила расчеты. Ошибки не обнаружилось, зато Саратов и Киев наверняка отпали. У них все было чисто, не подкопаешься. Оставался Н., где изготовляли самый сложный и трудноконтролируемый (вне прибора)
узел. Тогда и начались утомительные и неприятные для обеих сторон визиты к директору Никоруку.
Я должен был поехать раньше, но Перегудов берег меня, как игрок бережет последний козырь. Видимо, очень прижгло, если он так заспешил. В понедельник утром, не успел я просмотреть международную информацию, вызвал меня и сказал:
- Что ж, Виктор Андреевич, пора. Выручай. Пора тебе отрабатывать свою зарплату. С положением в Н. знаком?
- Да, знаком.
-- Мрак ведь какой-то, тайны мадридского двора.
Поезжай. Сегодня же поезжай!
В пятницу Перегудов был на совещании в министерстве, на службу не вернулся, скорее всего, там ему и впрыснули инъекцию скорости. Во время разговора со мной его мохнатые брови вздрагивали, как стрекозы, того гляди, сорвутся с лица.
- Оружие дадите? - пошутил я.
Однако Перегудову было не до шуток.
- Разберись, голубчик, очень тебя прошу! - Глаза его устало сощурились. - Ты и так засиделся без дела. Скажи честно, засиделся?
Это правда, я засиделся, замаялся.
Перегудов пробил для меня должность и ставку научного консультанта, хотя прежде такой должности в институте не было. Он лично расписал круг моих служебных обязанностей, довольно разнообразных.
В частности, я обязан был следить за всеми отечественными и зарубежными разработками, хотя бы смежно касающимися тем нашего института, и составлять подробные сводки, которые сдавал непосредственно Перегудову. У меня была возможность целыми днями просиживать в залах научных библиотек и, в общем-то, жить и работать по "свободному графику".
Видимо, именно это Перегудов со свойственным ему мрачным юмором и определил словами "засиделся без дела".
Самую ценную характеристику директора Никорука тоже, кстати, дал Владлен Осипович. О Никоруке он так сказал: "Никорук- старая гвардия, первопроходчик. Таких теперь не делают... Знаешь, Виктор, те, кто пришел на готовенькое, часто любят предъявлять претензии нашему поколению. При этом легко забывают, сколько такие, как Никорук, сделали. И при каких обстоятельствах. Ведь это мы, да, мы, не улыбайся, это мы стояли у истоков НТР, на почти голом месте стояли. Все, что вы получаете в красивых упаковках, нам давалось потом и кровью... Многие из вас с прищуром смотрят на мир, с этаким ироническим подтруниванием, а нам обидно. Вольно и весело вам теперь так смотреть, быть ироничными и всезнающими, а Никоруку, к примеру, некогда было заниматься рефлексиями и тешить свое самолюбие разными интеллектуальными капризами. У него не оставалось времени на пустяки. Он и ему подобные работали, точно семижильные, и в будущее смотрели с надеждой и святой верой..."
Я не возражал Перегудову. Если он ошибался в частностях, то в целом был, конечно, прав. Не понимал он только одного: скептицизм и налет иронической созерцательности, так свойственный многим моим сверстникам, не что иное, как маска, способ самоутверждения, которыми пытаемся мы замаскировать неуверенность в себе, а порой и зависть к ним, сумевшим прожить свою жизнь достойно и полнокровно, не взирая ни на какие обстоятельства...
"Наталья, душа моя, видишь, я уже отвлекся, не подавился ломтем любовной отравы, нашел себе новую игрушку. Пока я играю не в полную силу, пока еще с тобой, но скоро заверчусь волчком, и все забудется, выдует кз головы. А ты что поделываешь, милая? Как поется в давней песенке: "Кто вам, мадам, теперь целует пальцы?"
В половине восьмого набрал домашний номер Никорука - если спит, ничего, пора проснуться. В трубку рокотнул мужской голос, и я сразу понял - он. Интонация добродушно-встревоженная и значительная:
"Слушаю вас!"
- Федор Николаевич, здравствуйте!
- Здравствуйте. Кто говорит?
- Моя фамилия Семенов, Виктор Андреевич. Я из Москвы. Привет вам от Владлена Осиповича.
Минутная пауза: я вижу, как он подбирает тон ответа, так человек выбирает книгу на полке - какую почитать перед сном.
Выбрал - отвечает доброжелательно, но с оттенком (чуть подчеркнутым) снисходительности.
- А-а, что ж, очень рад. И ему взаимно привет.
Да, мы с ним вчера по телефону беседовали. Я в курсе. Значит, опять по этому прибору?
- Опять, Федор Николаевич, - в моем голосе просьба извинить за назойливость и глубокое понимание нелепости собственного приезда.
- Э-э...
- Виктор Андреевич.
- Уважаемый Виктор Андреевич, но чем, собственно, мы можем вам помочь? Сто раз ведь уже все проверено и перепроверено... Впрочем, дело ваше.
- Не беспокойтесь, Федор Николаевич, я у вас время отнимать не буду. Звоню, чтобы поставить в известность, ну и...
- Да. слушаю.
- Хотел бы познакомиться со всеми, кто участвует в изготовлении узла.
Еще одна пауза и тяжелое сопение.
- Как это? Что вы имеете в виду?
- Ничего особенного. С людьми хочу поговорить.
- Вы что же, не верите ОТК? Мне лично не верите?
Я перекладываю трубку в левую руку и издаю протестующий смешок.
- Зачем вы так, Федор Николаевич? Я же человек подневольный, что мне велели, то и делаю.
- Виноватого ищете? - Разговор приобретает зловещую окраску. Никорук раздражен, я чувствую, что ему, пожалуй, уже не терпится по-хозяйски шумнуть. Но я не его работник, и он не может себе этого позволить. Я выжидаю и молчу. Этот первый диалог очень важен.
- Виноватого, говорю, ищете? - еще более зловеще повторяет Никорук.
- Причины ищем. - Я обижен и в недоумении.
- Не там ищете, любезный товарищ. У себя надо искать, в Москве.
- Мы и там ищем, везде, - говорю я совсем упавшим голосом недалекого командированного, который было зарвался, но его тут же осадили. Никорук попалея на мою трогательную душевную простоту.
- Ладно, - говорит, повеселев. - Честно говоря, надоело мне все это, только работать людям мешаем.
Вы сами-то участник разработки?
- Косвенный.
- И что же вы надеетесь выудить у наших специалистов?
- Хочу ближе ознакомиться с процессом изготовления. С технологией.
- А ваши коллеги не ознакомились?
- Прибор-то не идет! - говорю я тупо и с обидой. Представляю, как он делает супруге красноречивый знак пальцами у виска - прислали, мол, очередного болвана, будь они неладны. Если это так, то я могу поздравить себя с успешным началом. Это скорее всего так, потому что Никорук продолжает совсем уж радушно, точно хлебосольный хозяин приглашает к столу дорогого гостя.
- Действуйте, Виктор Андреевич. К сожалению, не смогу с вами сегодня встретиться (разумеется, я для него не фигура), а товарищам накажу, чтобы во всем шли навстречу. Познакомьтесь, что ж. Золотой, скажу вам, у нас народ. Сами убедитесь. Не столичные, конечно, ухари, но землю носом не роют. Нет, не роют... В случае каких-нибудь затруднений звоните, не стесняйтесь. С гостиницей как у вас?
- Чудесно.
- Желаю успеха! - Не удержался от колкости: - Отдохните, позагорайте, пляж у нас мировецкий. Я уж, грешным делом, подозреваю, не в порядке ли поощрения посылает к нам гостей мой друг Перегудов?
Я смущенно и с благодарностью хмыкаю - болван, он и есть болван. Спрашиваю под сурдинку:
- А правда, Федор Николаевич, что блок ваш на премию выдвигают? Или сплетни?
Никорук крякает, фыркает, а может, и плюет через левое плечо:
- Рано, рано об этом, любезный товарищ. Ну, еще раз приятного времяпрепровождения.
Все. Гудок, отбой.
Я доволен. Я приступил к работе, и никто не сможет мне помешать довести ее до конца.
Буфет на этаже напоминает девичью светелку - чисто, бело, на стенах нарядные пейзажики неизвестных художников, на маленьких столиках - ажурные скатерки и цветы в синих стеклянных вазочках, на окне шторы - небывалый для общепита "ют. За стойкой, рядом со сверкающим никелевыми боками кофейным агрегатом - пава в белоснежном халате. Она скользит рассеянным лазоревым взглядом по столикам, по посетителям, по мне, горемыке, и в этом взгляде я читаю травяную грусть. Такие лица любил рисовать Кустодиев Будьте добры, полстакана сметаны, вон тот бутерброд с ветчиной, яйцо и чашечку кофе.
Пава трогается с места и заполняет собой все узкое пространство за стойкой. И такие фигуры Кустодиев любчл рисовать. Это не человек движется передо мной, это подает мне завтрак сама всевластная мать-природа, воплощенная в женщину.
Я протягиваю десять рублей, пава небрежно бросает их в ящик, небрежно отсчитывает сдачу.
- До пляжа отсюда далеко? - спрашиваю я с единственной целью привлечь внимание.
- До пляжа? - Замедленное ее сознание всплывает на поверхность, и на меня обрушивается поток холодных голубых лучей. - До какого пляжа? До озера?
- А я не знаю. Первый раз ведь в городе.
- Так вы ступайте через парк и прямо все время идите.
- И приду на пляж?
- На озеро. Там уж увидите.
Вот незадача. Сознание ее снова погрузилось куда-то внутрь ея, и взгляд безразлично заскользил по стенам. И я понимаю, что грех ее отрывать от велики к скорбных дум. Ей даже лень вытереть сметану с пальцев, которыми она ненароком угодила в мой стакан.
Завтракая, я нет-нет и поглядываю на удивитель- - ную буфетчицу, и один раз она замечает мой взгляд и вдруг загадочно улыбается, отчего я проглатываю непережеванный кусок ветчины. О, чудо незнакомого и прекрасного женского лица, свирепую власть имеет оно над нами!..
Ат,рес предприятия я узнал
1 2 3 4 5 6