Есть жизнь, которая не любит слов, рождающихся из души – праздного творения природы, природы, которая любит, чтобы пред ней пресмыкались…"
Когда стало холодно, они пошли в лагерь, посидели немного у костра, потом, забывшись, любили друг вечность.
Потом она заснула, а Смирнов , переполненный счастьем, вернулся к костру, сложил нодью и долго смотрел, как неторопливый огонь деловито съедает старое дерево. Потом, допив вино, заснул на своем одеяле, и Наталья выходила к нему. Во сне он чувствовал, как женщина гладит его волосы и целует в губы.
31.
Сначала ему снилась Наташа под плакучими ивами. Потом остались одни плакучие ивы и пустая скамейка. Он не успел расстроиться, как на ней расселся сухой и бледный человек.
– Сначала под баньяном сидел, а теперь вот, под ивой, – подумал Смирнов и тут же сухой и бледный человек стал толстым и розовощеким и переместился со скамейки в свой дом.
Он жил там, вполне довольный жизнью. Его ничего не заботило. У него были женщины, но ни одну он не любил, потому что любовь – это попытка остановить время. Это всего лишь способ забыть о времени.
Ему не надо было забывать о времени, и потому он не любил.
У него были дети, но он их не запоминал. Дети – это способ остановить время. Это способ продлить себя за пределы своей жизни. А этого ему было не нужно.
Он ничему не учился и не познавал. Если Смерть на привязи, если ты никуда не торопишься, то все приходит само собой.
Он болел, но болел без страха смерти. А без страха смерти любая болезнь – насморк, просто насморк.
Его равнодушие отмечали:
– Он идет Срединным путем, – с уважением говорили ламы.
– Он идет на равном расстоянии от Добра и Зла, – подтверждали люди.
Однако он старел. Старел медленно и незаметно, потому что не жестокая Смерть портила тело, а Жизнь, милосердная Жизнь, высачивалась из него всего лишь по молекуле.
Люди уходили, а он жил.
Люди страдали, радовались, рожали детей, строили для них хижины, доживали до тихой и просветленной мудрости и уходили в небо, уходили к своим богам.
А он просто жил.
Когда все вокруг него слилось в темно-серое, он заблудился и ушел. Очнулся через тьму веков в палатке из ячьей шерсти. На груди его лежал кол, привязанный к поясу крепкой волосяной веревкой. Рядом сидел молодой человек, и, сквернословя, пытался молотком открыть жестяную банку. Она вся измялась, но юноша, видимо, голодный, продолжал попытки. И тогда сухой и бледный человек отвязал кол от пояса и подал ему.
Подал, улыбнувшись впервые за два тысячелетия…
32.
Галочка поднялась ранним утром. Было зябко.
Вышла из палатки.
Смирнов лежал, сросшись с землей, лежал в той же позе, в которой был оставлен ею в середине ночи.
Постояв над ним с минуту, собрала вещи, сняла палатку, уложила в рюкзак.
Достала косметичку, привела себя в порядок.
И пошла в Утриш.
Спокойная и собранная.
Она сделала все, как просил Олег, и теперь дочь ее в безопасности.
Она шла и вспоминала прошедший вечер и ночь
Она усмехалась, вспоминая себя и то, что было.
Как она его травила!
И как испугалась, когда из шести баночек, которые дал Олег, он выпил все не отравленные, а смерть свою, шутя, отправил в костер.
И как испугалась потом, когда вколола яд ему в вену, и он умер. Испугалась тому, что Олег с его смертью потерял все шансы на спасение и потому может повести себя глупо. Может убить ее, как свидетельницу собственной глупости.
"И зря испугалась – Карэн не даст в обиду, – думала она, вышагивая по каменистому берегу. – Это его проблемы, я сделала, все, что он просил, и ему не в чем меня упрекнуть. Да, я сделала все, и получила удовольствие. Да, получила…
А он хорош. В душе я ведь болела за него. Когда он тянулся за баночками, судорожно смотрела на те, что были без яда…
Однако он оказался обычным человеком, с обычной смертью за пазухой. Трепач!
– Я бессмертен, я бессмертен!" И тут Галочка замерла чуть ли не с поднятой ногой. Сзади закричали:
– Наташа! Наташа! Подожди!
Она медленно обернулась и увидела бежавшего к ней Смирнова.
По мере того, как он приближался, камень, который съел ее тело, теплел, частичка, за частичкой обращаясь плотью. Когда он подбежал, испуганный, ничего не понимающий, Галочка сидела на камнях и беззвучно плакала.
Он сел перед ней на колени, она, обливаясь слезами, обняла его за плечи, стала целовать лицо, обильно смачивая его прорвавшейся к свету душевной влагой. Потом, не переставая плакать, рассказала о баночках с коктейлем, рассказала, как уколола его шприцом Олега.
– Ты не умер, ты не умер! – счастливо смеялась она, тряся ему голову теплыми ладошками, – почему ты не умер?!
– Этот вопрос не ко мне, – простодушно пожал он плечами. – Может, ты просто уколола меня не тем?
– Как не тем? Тем, тем!
Смирнов поджал губы, задумался. Смущенно заулыбался:
– Знаешь, когда я ходил за отравой, то есть за коктейлями Олега, я… я порылся в карманах твоего рюкзака… Из них так аппетитно выглядывали бюстгальтер и всякие там умопомрачительные трусики, а я, знаешь, в душе фетишист, не смог не потрогать их, не рассмотреть.
– Ну и что?
– В карманах были еще картонные коробочки. Может, я перепутал, поменял их местами, когда укладывал все на место?
Галочка смотрела широко раскрытыми глазами. Их расперли смятение, ужас, благоговение.
Он переложил коробочки! Неосознанно переложил!
Коробочку со шприцами, в которых был мощный транквилизатор, он переложил в правый карман. А коробочку с отравленными шприцами в левый! И ночью она не заметила подмены! Не заметила, хотя эти шприцы отличались, как ночь и день! И спал он, как труп, как сама Галочка спала, вколов себе так необходимое при ее жизни снотворное!
– Да, ты перепутал! – засмеялась она. – Твой кол перепутал, я перепутала! Как я счастлива, милый!
Они обнялись. Через вечность Галочка отстранилась и, пристально глядя в глаза, сказала:
– Теперь ты все знаешь. Что меня подослал Олег, что я – шлюха.
Смирнов вспомнил Свету, с которой прожил три славных месяца, прожил, любя больше всех своих "честных" женщин, и улыбнулся:
– Из шлюх получаются отличные хозяйки – это общее мнение. А в частности скажу: все, что я о тебе знаю, так это то, что я люблю тебя. И еще я знаю, что Бог любит нас, и потому уберег. Единственно, что мне не нравиться, так это то, что мне придется звать тебя Галочкой…
– А я не Галочка, ты, что, забыл? – заговорила она пылко и убежденно. – Я – Наташа, твоя студенческая смешливая Наташа. Я родилась в Душанбе и училась на филологическом факультете университета. И все эти годы я ждала тебя, ждала, потому что помнила наши плакучие ивы, помнила твои чистые влюбленные глаза, твои неумелые руки, твои губы… Помнила, как мы сидели, обнявшись, и видели всю свою жизнь от начала и до конца, видели, как женимся, как рожаем и воспитываем детей. Видели, что всю жизнь будем любить друг друга и потому будем любить людей, Видели, как вдвоем, а потом и втроем, и вчетвером преодолеваем обычные людские несчастья. Знаешь, милый, почему я ушла от тебя? Да потому, что Томка точно бы отравилась! Ты не знаешь, она ведь отпила тогда глоточек, ее увезли на скорой. Она бы отравилась до смерти, и тогда бы ничего у нас не было, потому что ее смерть поселилась бы у тебя в сердце, и эта смерть стала бы для тебя тем, кем стала я, и ты всю жизнь стремился бы к ней, не к живой, как я, а к мертвой… И я ушла, от тебя, ушла, чтобы вернуться…
На Смирнова накатила сладостная волна счастья.
– Я люблю тебя… – прошептал он, взяв ее шелковые пальчики.
Наташа, отняла руку, отступила. Лицо ее напряглось.
– Ты не можешь меня любить. Я месяц жила с Олегом.
– Ну и что? Все женщины живут с мужчинами. А если везет, то с несколькими.
– Ты не знаешь, какой он. Когда я сказала о нем, мне захотелось помыться.
– Теперь я – твой мужчина. И буду таковым, пока ты мне не изменишь. Хотя мне кажется, сейчас кажется, и это не поколебало бы мое отношение к тебе.
– Я не буду тебе изменять, пока ты будешь таким.
Смирнов шагнул к женщине.
– Я так люблю тебя…
– Но почему? Почему? – заплакав, обняла его Наташа. – Ведь я травила тебя, я целовала тебя, брала твое тело, а потом травила! Нет, ты не можешь меня любить!
– Глупенькая! Я же бессметный, и все попытки лишить меня жизни воспринимаю по-своему. Как бы тебе объяснить… Ну, как будто бы ты насыпала мне соли в кофе, или сахаром селедку посыпала… Или нет, можно сказать лучше – ты просто попыталась перепилить меня гусиным перышком.
Наташа, продолжая плакать, прижалась к нему. Поцеловав ее в голову, Смирнов проговорил, глядя на море, готовое отдаться непогоде, шедшей со стороны Анапы:
– Давай, забудем об этом и подумаем, что нам делать дальше. Ты говорила, что твоя дочь у Олега. И потому мне кажется, что сейчас ты должна позвонить ему и сказать, что выполнила поручение. У тебя есть мобильник?
– Да.
– Звони, давай.
Наташа вытерла слезы и, посмотревшись в зеркальце и удостоверившись, что тушь не потекла, – а как она могла потечь, французская? – вынула из кармана мобильный телефон, набрала номер и через несколько секунд заговорила:
– Олег, ты? Все в порядке. Плачу? Да нет, тебе показалось, нормальный у меня голос… Хотя все может быть после такой ночи. Так вот, из шести баночек он выпил четыре, а две, смеясь, бросил в костер. Ты, наверное, догадываешься, какие. Потом я вколола ему в вену яд, и он не умер… Почему? Не знаю, спроси у него сам… Он сейчас нажрался и спит без задних ног… Нет, еще вколоть я не могу. После того, как он получил смертельную дозу, он поспал, потом съел все, что было, и полез меня насиловать. Я не далась, но он повредил все шприцы… Что? Спать с ним?! Да я его боюсь!!! … Ну ладно, уговорил… Мы пойдем в сторону Туапсе, и я буду тебе звонить… Хорошо… Не беспокойся, я все узнаю… Как там Катя? … Не Катя, а Людмила?.. Папой называет?.. А Зину мамой… Спасибо… Передай ей, что Галочка очень ее любит и сильно скучает. Пока.
Спрятав телефон, Наташа некоторое время переживала последние слова Олега.
Она умела переживать боль – научилась. Сконцентрировав ее в центре сознания, в сердце, она постаралась ощутить, впитать ее каждой своей клеточкой. И боль послушно впиталась, отложилась осадком, ушла, конечно, на время, но ушла.
Очувствовавшись, Наташа посмотрела на Смирнова, привыкая к нему как к соумышленнику; привыкнув, сказала:
– Знаешь, что я думаю, милый? Я думаю, что нам надо найти какой-нибудь приличный пансионат и на пару дней залечь в нем, не привлекая ничьего внимания. Заляжем, вымоемся и обдумаем, что делать дальше. Как ты к этому относишься?
– По-моему это великолепное предложение…
– Ты что-то хочешь сказать? Говори, я вижу по твоему лицу.
– Да… Ты знаешь, мне понравилось делать это прилюдно…
– Нет, милый. Я не хочу, чтобы это вошло в привычку. Да и людей вокруг нет, рано еще.
– Ну тогда, давай, сделаем это неприлюдно.
Улыбнувшись, она отрицательно покачала головой.
– Я не хочу, чтобы ты видел во мне только… Ну, в общем ты понимаешь… Пошли?
Он взял ее рюкзак, и они, рука в руке, пошли к лагерю за вещами Смирнова.
33.
После звонка Наташи довольный Олег некоторое время обозревал зад Зиночки, лежавшей к нему спиной. Он, хотя и прикрытый струившимся алым покрывалом, стоил внимания. В детской спала дочь Людмила – Олегу захотелось некоторое время почувствовать себя отцом кудрявой светловолосой девочки с таким именем, и он попросил Карэна устроить ему это.
Карэн устроил, хотя у Зиночки был пятилетний сын Вадим. И устроил так, что клиент счастливо засмеялся – Карэн привел ему Катю, смешливую дочь Галочки.
Зиночка во сне повернулась к нему лицом. Оно, хотя и безупречное, выглядело бездушным, даже механическим.
Олег поднялся, прошел на балкон. Накрапывал дождь. Море безропотно принимало его бесчисленные уколы. Он представил, как Смирнов и Галочка сидят в палатке, теребимой небесной влагой, и думают, что делать дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Когда стало холодно, они пошли в лагерь, посидели немного у костра, потом, забывшись, любили друг вечность.
Потом она заснула, а Смирнов , переполненный счастьем, вернулся к костру, сложил нодью и долго смотрел, как неторопливый огонь деловито съедает старое дерево. Потом, допив вино, заснул на своем одеяле, и Наталья выходила к нему. Во сне он чувствовал, как женщина гладит его волосы и целует в губы.
31.
Сначала ему снилась Наташа под плакучими ивами. Потом остались одни плакучие ивы и пустая скамейка. Он не успел расстроиться, как на ней расселся сухой и бледный человек.
– Сначала под баньяном сидел, а теперь вот, под ивой, – подумал Смирнов и тут же сухой и бледный человек стал толстым и розовощеким и переместился со скамейки в свой дом.
Он жил там, вполне довольный жизнью. Его ничего не заботило. У него были женщины, но ни одну он не любил, потому что любовь – это попытка остановить время. Это всего лишь способ забыть о времени.
Ему не надо было забывать о времени, и потому он не любил.
У него были дети, но он их не запоминал. Дети – это способ остановить время. Это способ продлить себя за пределы своей жизни. А этого ему было не нужно.
Он ничему не учился и не познавал. Если Смерть на привязи, если ты никуда не торопишься, то все приходит само собой.
Он болел, но болел без страха смерти. А без страха смерти любая болезнь – насморк, просто насморк.
Его равнодушие отмечали:
– Он идет Срединным путем, – с уважением говорили ламы.
– Он идет на равном расстоянии от Добра и Зла, – подтверждали люди.
Однако он старел. Старел медленно и незаметно, потому что не жестокая Смерть портила тело, а Жизнь, милосердная Жизнь, высачивалась из него всего лишь по молекуле.
Люди уходили, а он жил.
Люди страдали, радовались, рожали детей, строили для них хижины, доживали до тихой и просветленной мудрости и уходили в небо, уходили к своим богам.
А он просто жил.
Когда все вокруг него слилось в темно-серое, он заблудился и ушел. Очнулся через тьму веков в палатке из ячьей шерсти. На груди его лежал кол, привязанный к поясу крепкой волосяной веревкой. Рядом сидел молодой человек, и, сквернословя, пытался молотком открыть жестяную банку. Она вся измялась, но юноша, видимо, голодный, продолжал попытки. И тогда сухой и бледный человек отвязал кол от пояса и подал ему.
Подал, улыбнувшись впервые за два тысячелетия…
32.
Галочка поднялась ранним утром. Было зябко.
Вышла из палатки.
Смирнов лежал, сросшись с землей, лежал в той же позе, в которой был оставлен ею в середине ночи.
Постояв над ним с минуту, собрала вещи, сняла палатку, уложила в рюкзак.
Достала косметичку, привела себя в порядок.
И пошла в Утриш.
Спокойная и собранная.
Она сделала все, как просил Олег, и теперь дочь ее в безопасности.
Она шла и вспоминала прошедший вечер и ночь
Она усмехалась, вспоминая себя и то, что было.
Как она его травила!
И как испугалась, когда из шести баночек, которые дал Олег, он выпил все не отравленные, а смерть свою, шутя, отправил в костер.
И как испугалась потом, когда вколола яд ему в вену, и он умер. Испугалась тому, что Олег с его смертью потерял все шансы на спасение и потому может повести себя глупо. Может убить ее, как свидетельницу собственной глупости.
"И зря испугалась – Карэн не даст в обиду, – думала она, вышагивая по каменистому берегу. – Это его проблемы, я сделала, все, что он просил, и ему не в чем меня упрекнуть. Да, я сделала все, и получила удовольствие. Да, получила…
А он хорош. В душе я ведь болела за него. Когда он тянулся за баночками, судорожно смотрела на те, что были без яда…
Однако он оказался обычным человеком, с обычной смертью за пазухой. Трепач!
– Я бессмертен, я бессмертен!" И тут Галочка замерла чуть ли не с поднятой ногой. Сзади закричали:
– Наташа! Наташа! Подожди!
Она медленно обернулась и увидела бежавшего к ней Смирнова.
По мере того, как он приближался, камень, который съел ее тело, теплел, частичка, за частичкой обращаясь плотью. Когда он подбежал, испуганный, ничего не понимающий, Галочка сидела на камнях и беззвучно плакала.
Он сел перед ней на колени, она, обливаясь слезами, обняла его за плечи, стала целовать лицо, обильно смачивая его прорвавшейся к свету душевной влагой. Потом, не переставая плакать, рассказала о баночках с коктейлем, рассказала, как уколола его шприцом Олега.
– Ты не умер, ты не умер! – счастливо смеялась она, тряся ему голову теплыми ладошками, – почему ты не умер?!
– Этот вопрос не ко мне, – простодушно пожал он плечами. – Может, ты просто уколола меня не тем?
– Как не тем? Тем, тем!
Смирнов поджал губы, задумался. Смущенно заулыбался:
– Знаешь, когда я ходил за отравой, то есть за коктейлями Олега, я… я порылся в карманах твоего рюкзака… Из них так аппетитно выглядывали бюстгальтер и всякие там умопомрачительные трусики, а я, знаешь, в душе фетишист, не смог не потрогать их, не рассмотреть.
– Ну и что?
– В карманах были еще картонные коробочки. Может, я перепутал, поменял их местами, когда укладывал все на место?
Галочка смотрела широко раскрытыми глазами. Их расперли смятение, ужас, благоговение.
Он переложил коробочки! Неосознанно переложил!
Коробочку со шприцами, в которых был мощный транквилизатор, он переложил в правый карман. А коробочку с отравленными шприцами в левый! И ночью она не заметила подмены! Не заметила, хотя эти шприцы отличались, как ночь и день! И спал он, как труп, как сама Галочка спала, вколов себе так необходимое при ее жизни снотворное!
– Да, ты перепутал! – засмеялась она. – Твой кол перепутал, я перепутала! Как я счастлива, милый!
Они обнялись. Через вечность Галочка отстранилась и, пристально глядя в глаза, сказала:
– Теперь ты все знаешь. Что меня подослал Олег, что я – шлюха.
Смирнов вспомнил Свету, с которой прожил три славных месяца, прожил, любя больше всех своих "честных" женщин, и улыбнулся:
– Из шлюх получаются отличные хозяйки – это общее мнение. А в частности скажу: все, что я о тебе знаю, так это то, что я люблю тебя. И еще я знаю, что Бог любит нас, и потому уберег. Единственно, что мне не нравиться, так это то, что мне придется звать тебя Галочкой…
– А я не Галочка, ты, что, забыл? – заговорила она пылко и убежденно. – Я – Наташа, твоя студенческая смешливая Наташа. Я родилась в Душанбе и училась на филологическом факультете университета. И все эти годы я ждала тебя, ждала, потому что помнила наши плакучие ивы, помнила твои чистые влюбленные глаза, твои неумелые руки, твои губы… Помнила, как мы сидели, обнявшись, и видели всю свою жизнь от начала и до конца, видели, как женимся, как рожаем и воспитываем детей. Видели, что всю жизнь будем любить друг друга и потому будем любить людей, Видели, как вдвоем, а потом и втроем, и вчетвером преодолеваем обычные людские несчастья. Знаешь, милый, почему я ушла от тебя? Да потому, что Томка точно бы отравилась! Ты не знаешь, она ведь отпила тогда глоточек, ее увезли на скорой. Она бы отравилась до смерти, и тогда бы ничего у нас не было, потому что ее смерть поселилась бы у тебя в сердце, и эта смерть стала бы для тебя тем, кем стала я, и ты всю жизнь стремился бы к ней, не к живой, как я, а к мертвой… И я ушла, от тебя, ушла, чтобы вернуться…
На Смирнова накатила сладостная волна счастья.
– Я люблю тебя… – прошептал он, взяв ее шелковые пальчики.
Наташа, отняла руку, отступила. Лицо ее напряглось.
– Ты не можешь меня любить. Я месяц жила с Олегом.
– Ну и что? Все женщины живут с мужчинами. А если везет, то с несколькими.
– Ты не знаешь, какой он. Когда я сказала о нем, мне захотелось помыться.
– Теперь я – твой мужчина. И буду таковым, пока ты мне не изменишь. Хотя мне кажется, сейчас кажется, и это не поколебало бы мое отношение к тебе.
– Я не буду тебе изменять, пока ты будешь таким.
Смирнов шагнул к женщине.
– Я так люблю тебя…
– Но почему? Почему? – заплакав, обняла его Наташа. – Ведь я травила тебя, я целовала тебя, брала твое тело, а потом травила! Нет, ты не можешь меня любить!
– Глупенькая! Я же бессметный, и все попытки лишить меня жизни воспринимаю по-своему. Как бы тебе объяснить… Ну, как будто бы ты насыпала мне соли в кофе, или сахаром селедку посыпала… Или нет, можно сказать лучше – ты просто попыталась перепилить меня гусиным перышком.
Наташа, продолжая плакать, прижалась к нему. Поцеловав ее в голову, Смирнов проговорил, глядя на море, готовое отдаться непогоде, шедшей со стороны Анапы:
– Давай, забудем об этом и подумаем, что нам делать дальше. Ты говорила, что твоя дочь у Олега. И потому мне кажется, что сейчас ты должна позвонить ему и сказать, что выполнила поручение. У тебя есть мобильник?
– Да.
– Звони, давай.
Наташа вытерла слезы и, посмотревшись в зеркальце и удостоверившись, что тушь не потекла, – а как она могла потечь, французская? – вынула из кармана мобильный телефон, набрала номер и через несколько секунд заговорила:
– Олег, ты? Все в порядке. Плачу? Да нет, тебе показалось, нормальный у меня голос… Хотя все может быть после такой ночи. Так вот, из шести баночек он выпил четыре, а две, смеясь, бросил в костер. Ты, наверное, догадываешься, какие. Потом я вколола ему в вену яд, и он не умер… Почему? Не знаю, спроси у него сам… Он сейчас нажрался и спит без задних ног… Нет, еще вколоть я не могу. После того, как он получил смертельную дозу, он поспал, потом съел все, что было, и полез меня насиловать. Я не далась, но он повредил все шприцы… Что? Спать с ним?! Да я его боюсь!!! … Ну ладно, уговорил… Мы пойдем в сторону Туапсе, и я буду тебе звонить… Хорошо… Не беспокойся, я все узнаю… Как там Катя? … Не Катя, а Людмила?.. Папой называет?.. А Зину мамой… Спасибо… Передай ей, что Галочка очень ее любит и сильно скучает. Пока.
Спрятав телефон, Наташа некоторое время переживала последние слова Олега.
Она умела переживать боль – научилась. Сконцентрировав ее в центре сознания, в сердце, она постаралась ощутить, впитать ее каждой своей клеточкой. И боль послушно впиталась, отложилась осадком, ушла, конечно, на время, но ушла.
Очувствовавшись, Наташа посмотрела на Смирнова, привыкая к нему как к соумышленнику; привыкнув, сказала:
– Знаешь, что я думаю, милый? Я думаю, что нам надо найти какой-нибудь приличный пансионат и на пару дней залечь в нем, не привлекая ничьего внимания. Заляжем, вымоемся и обдумаем, что делать дальше. Как ты к этому относишься?
– По-моему это великолепное предложение…
– Ты что-то хочешь сказать? Говори, я вижу по твоему лицу.
– Да… Ты знаешь, мне понравилось делать это прилюдно…
– Нет, милый. Я не хочу, чтобы это вошло в привычку. Да и людей вокруг нет, рано еще.
– Ну тогда, давай, сделаем это неприлюдно.
Улыбнувшись, она отрицательно покачала головой.
– Я не хочу, чтобы ты видел во мне только… Ну, в общем ты понимаешь… Пошли?
Он взял ее рюкзак, и они, рука в руке, пошли к лагерю за вещами Смирнова.
33.
После звонка Наташи довольный Олег некоторое время обозревал зад Зиночки, лежавшей к нему спиной. Он, хотя и прикрытый струившимся алым покрывалом, стоил внимания. В детской спала дочь Людмила – Олегу захотелось некоторое время почувствовать себя отцом кудрявой светловолосой девочки с таким именем, и он попросил Карэна устроить ему это.
Карэн устроил, хотя у Зиночки был пятилетний сын Вадим. И устроил так, что клиент счастливо засмеялся – Карэн привел ему Катю, смешливую дочь Галочки.
Зиночка во сне повернулась к нему лицом. Оно, хотя и безупречное, выглядело бездушным, даже механическим.
Олег поднялся, прошел на балкон. Накрапывал дождь. Море безропотно принимало его бесчисленные уколы. Он представил, как Смирнов и Галочка сидят в палатке, теребимой небесной влагой, и думают, что делать дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32