Кто-то стрелял или где-то стреляли. Может быть, об этом рассказывал Лещицкий, а я забыл? Кажется, он действительно о чем-то рассказывал. О чем? Что-то случилось с памятью, какой-то провал, вакуум, муть. Я помню только происшедшее четверть часа назад. Двух человек убил Жига из-за портьеры. У меня на глазах. А я как ни в чем не бывало – даже сердце не дрогнуло – перешагнул и ушел. Странно только то, что часы как показывали без пяти десять, так и остановились. Да не остановились же, шли! Я посмотрел на циферблат: десять. Неужели только пять минут прошло?
Я обратился к водителю:
– Сколько на ваших?
Спросил по рассеянности по-польски, но вместо естественного «что, что?» услышал обрадованное: «Пся кошць! Земляк!» Усталое, потное лицо его сияло доброй улыбкой. Она обнажала розовые десны и выбитые зубы, только по краям торчали два гнилых корешка. Однако он был совсем не стар, этот широкоскулый крепыш в рубашке-расписухе: лет тридцать семь – сорок, не больше.
Мы уже подъезжали к моей гостинице, как он вдруг затормозил и подрулил к тротуару:
– Надо же потрепаться, в кои-то веки земляка встретил. Тоже эмигрант?
– Нет, – сказал я, – недавно приехал.
– Откуда?
– Из Польши.
Он сразу остыл, улыбка погасла, и в ответ я услышал уже нечто совсем неопределенное:
– Бывает, конечно.
– А ты почему не на родине? – в свою очередь, спросил я.
– Кому я там нужен без пользы?
– Шоферы везде нужны.
Он покрутил ладонями, широкими, как лопаты, и опять засиял:
– Я и в армии шофером был.
– В какой армии?
– «В какой, в какой»! – повторил он с вызовом. – В нашей. Из России до Тегерана, туда-сюда, шатало-мотало, из-под Монтекассино сутки на брюхе полз… «Червоны маки на Монтекассино…» – зло пропел он и сплюнул в окошко. – А теперь опять баранку кручу. Маюсь по малости.
– Так подавай заявление, вернешься, – сказал я.
Он не спрашивал меня о нынешней Польше – это я сразу заметил. Либо он был вполне удовлетворен тем, что знал о ней, либо это его просто не интересовало.
– Кому я там нужен без пользы? – повторил он. – Вот найду кое-что. Так и другая цена мне будет. Что здесь, что там. Только бы найти, а уж кто-то из наших прячет определенно.
– Письма, что ли? – спросил я легкомысленно.
Он весь подобрался, как кошка перед прыжком.
– А что ты знаешь о письмах?
– Одни прячут их, другие ищут. Смешно, – сказал я и прибавил: – Кончай треп, приехали. Давай к углу.
– Закурить есть? – спросил он хрипло.
Мы закурили.
– Так земляки не прощаются, – заметил он укоризненно. – Есть тут одно местечко. Недалеко. Слетаем?
Я вспомнил насмешки Лещицкого над моей осторожностью и безрассудно кивнул:
– Слетаем.
Он газанул. Рванулись навстречу темные массивы домов без реклам – на окраине даже в таких городах темновато. Я закрыл глаза, не пытаясь узнавать улиц. Не все ли равно, какое это «местечко», и не все ли равно где.
В конце концов машина остановилась у бара с потухшей вывеской. «Почему потухла? Не знаю. Перегорело что-нибудь, – равнодушно отмахнулся водитель, вылезая из машины. – Внутри света хватит», – прибавил он. Внутри света действительно хватало, потому что сквозь мутное, немытое стекло витрины отчетливо виднелась высокая стойка с бутылками, электроплитой и никелированным баком. На оконном стекле в углу было написано от руки черной краской: «Мариам Жубер. Кава, хербата, домове частка». Бар был закрыт; мой шофер долго стучал в стекло двери, и его кто-то долго разглядывал изнутри. Потом щелкнул замок, и дверь открылась.
В крохотном пространстве перед стойкой стояло несколько пустых столиков, должно быть никем не занимавшихся с прошлой недели, потому что их черные пластмассовые доски от пыли стали серыми. Единственный посетитель бара почти лежал животом на стойке и сосал что-то мутное из бокала, болтая с буфетчицей. Сначала я не обратил на нее внимания: обыкновенная девушка из кафетерия, с модной прической и подкрашенными бровями и веками. Здесь их штампуют, наверно, на какой-нибудь фабрике. Но уже минуту спустя меня заинтересовали ее глаза. Необыкновенные глаза. Умные и насмешливые, они то вспыхивали, то погасали, и даже цвет их, казалось, менялся по прихоти их владелицы. У ее собеседника то и дело кривился рот, и от этого дергался шрам на левой щеке. Я уже пожалел, что поехал.
– Поздно, Янек, – упрекнула девушка за стойкой, – мы уже не работаем.
Но мой водитель по-хозяйски кивнул мне на пыльный столик, что-то шепнул красивой буфетчице, перенес ко мне бокалы с виски и сифон с содовой и, взяв под руку криворотого, ушел с ним за стойку, где виднелся спуск в освещенный подвал.
– Тоже поляк? – спросила девушка, равнодушно оглядев мой старый плащ и мокрые волосы.
Я засмеялся.
– Сейчас вы спросите, давно ли я из Польши.
– Зачем? Мне это безразлично.
Она отвернулась. А ко мне уже подсели Янек со своим спутником: Янек – рядом, криворотый – напротив.
– Янек сказал, что тебе известно что-то о письмах, – начал он. – Выкладывай, что знаешь.
– Я пишу только в «Трибуна люду», – сказал я.
– Нашел чем пугать. Мы в сорок пятом из таких зразы делали.
Я озлился.
– Хотите, чтобы я позвал полицию?
– Не шуми. Это тебе не Таймс-сквер. Хоть свиньей визжи – никто не услышит.
Я обернулся к Янеку:
– Подонок ты, а не земляк.
Криворотый мигнул, и ладони-лопаты Янека крепко прижали мои руки к столу. Я рванулся, но без успеха – ладони не сдвинулись.
– Мы в гестапо не были, но кое-что умеем, – сказал криворотый, попыхивая сигаретой. – Не хочешь, значит, выкладывать? Так.
И прижал мне к руке горящую сигарету повыше запястья. Я взвыл.
– Зря вы его, – лениво сказала буфетчица, – ничего он не знает.
Криворотый усмехнулся, отчего его рот еще более окривел. Я подумал, что, если ему нахлобучить шляпу на лоб, это будет точь-в-точь двойник автоматчика, убитого Жигой.
– Подбери губы, Эльжбета, пока не разбили, – огрызнулся он, даже не взглянув в ее сторону. – Подержи его, Янек, а я кое-что снизу принесу. Сразу язык развяжет.
Он пошел к лестнице в подвал, знакомо стуча подкованными ботинками. Но не это заставило меня подскочить на стуле. Имя! Неужели и на этот раз совпадение?
– Эльжбета! – закричал я. – Вы же знаете, что у меня нет никаких писем. Ведь это я был у Жиги! Это мне он подарил медаль: «Жил для отчизны, умер для славы!»
Хватка Янека сразу ослабла. Эльжбета – неужели я все-таки не ошибся? – медленно вышла из-за стойки.
– Отпусти его, Янек.
Янек безропотно освободил мои руки.
– Вы умеете управлять машиной?
Я кивнул утвердительно, не понимая, зачем она это спрашивает.
– Дай сюда ключи от машины, Янек.
Он так же послушно протянул ей ключи на цепочке.
– Задержи Войцеха в подвале и не выходите оба, пока не позову.
Эльжбета говорила с непонятной властностью, принимая как нечто должное солдатскую послушность Янека. На меня она не смотрела, просто вышла на улицу, открыла одним ключом дверцу машины, другим зажигание и молча указала мне на место водителя.
– До моста жмите на полную, – предупредила она. – Они попробуют догнать, но у вас минут десять форы. Проскочите мост раньше, сверните куда-нибудь, бросьте машину и добирайтесь пешком или на автобусе. У Войцеха желтый «плимут», как и у вас, но мотор барахлит, и я не знаю, хватит ли у него горючего. И не благодарите, – отстранилась она, – некогда.
Я молча кивнул, выжал сцепление, включил первую скорость и на самом малом газу повел машину. Я очень боялся, что забыл что-нибудь – давно не практиковался, – но «плимут» двигался легко и послушно. Выйдя на простор поливаемой дождем улицы, я совсем осмелел, дал полный газ, нагнал ревущую впереди машину «скорой помощи» и пристроился в хвост. Решение пришло сразу: если замечу позади желтый «плимут», обгоню «скорую помощь» и пойду впереди. Тогда они, по крайней мере, стрелять не решатся.
Почему Янек заманил меня в этот бар? Чего они добивались? Откуда такое сходство между Войцехом и убитым автоматчиком? Почему Эльжбета, полностью равнодушная вначале, вдруг с такой решительностью пришла на помощь? Что ее побудило: упоминание о Жиге, о медали, о лозунге? Но разумно ответить хотя бы на один из этих вопросов я так и не мог.
Да и некогда было. Желтый «плимут» все-таки мелькнул позади. Или мне это только показалось? Но мы уже подъезжали к мосту, и я, обогнав «скорую помощь», вылетел на этот почти иллюминованный мост, мерцающий огнями, как зажженная елка. Мелькнули постовые в дождевиках с капюшонами. Дождь выручал меня. Без него мне едва ли бы удалось проскочить здесь на такой скорости. Но я проскочил. Свернул в первый же приглянувшийся мне уличный пролет, на углу потемнее опять свернул, сманеврировал так еще и еще раз, избегая широких и людных улиц, и затормозил: перекресток мне показался знакомым. Я открыл дверцу машины и побежал к навесу у фонаря, где час назад мы стояли вместе с Лещицким.
СОЛЬ
Я прижался к стене, где было посуше, и вздрогнул: Лещицкий по-прежнему стоял рядом, рассматривая раздвоившиеся на свету капли. Как будто он только что возник из ночи, дождя и блеклого фонарного света. И какое-то смутное, невольное движение мысли потянуло меня взглянуть на часы. Так и есть: без пяти десять. Что-то нелепое происходило со мной, события и люди входили и уходили, и само время, казалось, раздваивалось, как дождь на свету. В одном ракурсе я кружился в вихре загадок и неожиданностей, влекомый случаем, удачей и страхом, в другом – буднично стоял под навесом, ожидая такси. Бег времени начинался с унылой фразы Лещицкого: «И дождь идет, а такси нет». И сейчас он начался с нее же, но остановить его я не мог: я уже не владел собой. Время владело мной, как и часами, упорно возвращая их и меня к одной и той же минуте. Только на сей раз я не увидел такси. А что, если пойти пешком? «Не сахарный, не развалишься», – говорили мне в детстве. И я решительно зашагал под проливным дождем, даже не простившись с Лещицким: время, владевшее мной, должно быть, опять подсказало, что это неважно.
Так я прошел полквартала и остановился: навстречу из темноты вышли двое в плащах с оттопыренными карманами. «Начинается», – вздохнул я, вспомнив о комиксах с неизменно повторяющимися персонажами. Один был в надвинутой на глаза мокрой фетровой шляпе – я сразу узнал и кривой рот, и шрам на щеке; другой стоял поодаль, почти неразличимый в темноте за дождем.
– Огонька не найдется? – спросил Войцех, не узнавая меня или притворяясь.
Ну что ж, и я могу притвориться. Достал из кармана зажигалку и смятую пачку сигарет. Пока он закуривал, чиркая зажигалкой, каждый раз освещавшей мое лицо, голос из темноты спросил:
– А вы не поляк, случайно?
– Случайно поляк, а что? – спросил я в ответ, переходя на польский.
– Не знаешь ли местечка поблизости, где земляки могут встретиться?
– Отчего не знать, знаю, – помедлил я, все еще не понимая их игры, но почему-то не боясь ни чуточки. – У Мариама Жубера. «Кава, хербата, домове частка».
Послышался сдержанный смешок, и Войцех хлопнул меня по плечу.
– Опаздываешь, пан связной. Давно уже ждем, – и подтолкнул меня к тому, что было скрыто в дождливом сумраке и оказалось вблизи силуэтом знакомого желтого «плимута».
Севший за руль спутник Войцеха знакомо улыбнулся мне розовыми деснами с двумя обломанными корешками зубов. Янек! И тоже меня не узнал.
Я решил идти на таран:
– А мы не встречались раньше, ребята? Будки у вас знакомые.
– Меченые, легавым на радость, – согласился Войцех. – Может, и встречались, разве упомнишь? – и перешел к делу: – Чего Копецкий хочет?
Я проглотил слюну. Был только один шанс выскочить: угадать.
– «Чего хочет, чего хочет»! – повторил я как можно небрежнее. – Письма, конечно.
– Мы тоже хотим, – ухмыльнулся за рулем Янек.
– Значит, у Дзевочки письма, – задумчиво произнес Войцех. – Я так и думал.
1 2 3 4 5