Она все еще ничего не понимала. Набежавшая волна накрыла ее с головой.
– Море! – закричала она. – Ей-богу, море! Настоящее, соленое! Ничего не понимаю!
– А вы плывите сюда и все забудьте.
Минуту спустя они уже ни о чем не думали и ничего не ощущали, кроме моря и солнца, теплой, солоноватой волны и жемчужного берега.
– Кто-то идет, Андрюша, – вдруг сказала Зоя, – к нашей одежде идет. Вон посмотрите.
По берегу к воде шел человек в форменной фуражке и куртке.
– Полицейский, наверно, – всмотрелся Озеров.
– Я боюсь, Андрюша.
– Чего? Мы никого не убили и не ограбили. Что может сделать нам полицейский? – с наигранной бодростью проговорил Озеров.
Впрочем, он сам был не очень в этом уверен.
– Нет-нет, я боюсь, – испуганно твердила Зоя. – Мне страшно. Я хочу домой.
Озеров, стоя по пояс в воде, повернул браслет, и на море, почти вплотную над водой, возникла знакомая школьная комнатка. В тусклой на солнце, но все же заметной оранжевой каемке они увидели постель, темное окно, настольную лампу.
– Влезайте скорее, а я одежду принесу.
Озеров помог Зое забраться в комнату, как в лодку из воды, – и все пропало, Зоя и комната. Он был один в Бразилии, один в океане. Только вдали на берегу стоял у воды полицейский.
– А девчонка где? – спросил он, когда Озеров вышел на залитую водой кромку пляжа.
«Ну и ну, я же его понимаю, – весело удивился Озеров, – выучил все-таки португальский. И без пластинок, с одним словарем. И разговаривать смогу. Пусть спрашивает». Стараясь держаться как можно непринужденнее, он торопливо оделся и взял брошенные Зоей платье и туфли.
– Где девчонка? – повторил полицейский. – Вы вдвоем были. Где она? Утонула?
– Почему? – картинно удивился Озеров. – Просто вынырнула в другом месте и убежала.
– Куда? На берегу ее нет.
– Прячется, – засмеялся Озеров. – Она не любит полиции.
– А ты иностранец, – сказал полицейский.
Озеров пожал плечами: что ж, мол, тут поделаешь. Полицейский подозрительно оглянулся: его явно беспокоило отсутствие спутницы Озерова.
– Где тут спрячешься? – с сомнением произнес он. – А утопить ты ее мог. Думал, от берега далеко – не заметим. Иностранец к тому же. И полиции не любишь. Пойдешь со мной.
Дело осложнялось. Перспектива познакомиться с полицейским участком в Рио Озерова не прельщала. Он огляделся: на пляже никого не было, песчаное поле простиралось до города. «Рискнуть, что ли? Рискну». То, что произошло дальше, оказалось для полицейского больше чем неожиданностью. На фоне пустынного пляжа и зеленой океанской волны возник, как привидение, образ молодой женщины в мокром купальнике. Она стояла как бы на полу деревянной хижины, у которой срезали переднюю стенку. Ожившая фотография или кадр из фильма, неизвестно каким образом проецированного на морском берегу.
– Как видишь, не утопил, – насмешливо заметил Озеров.
– Санта Мария! – заикаясь, проговорил полицейский и перекрестился.
Озеров измерил глазами расстояние между собой и полицейским – «три-четыре шага, не меньше: не успеет» – и одним прыжком очутился возле Зои, в то же мгновение исчезнув для человека из Рио, как и тот исчез для него. А у Зои даже губы задрожали, не от испуга – от радости.
– Идите в класс и переоденьтесь. Потом все объясню, – сказал Озеров и чуть не вытолкнул ее из комнаты.
Ему очень хотелось посмотреть, как выглядит сейчас полицейский из Рио, но он удержался от искушения. Надо было срочно придумать разумное объяснение. Любое, кроме правды. В то, что произошло, не поверил бы даже Эйнштейн.
Зоя вернулась переодетая наспех – даже платье поправить не успела: так томило ее любопытство.
– Я с ума схожу, Андрюша. Что это было?
– Ничего особенного.
– Но где, где мы купались?
– В пруду.
– Не разыгрывайте. Ведь утро было или день, а у нас сейчас ночь! И море было, и пляж. И полицейский на берегу.
– Вы приняли за полицейского рыболова с ведерком. Он ставил вершу.
– Ничего не понимаю. Как же я здесь очутилась?
– Вы бросили одежду и убежали. Должно быть, испугались. Иногда это бывает во время внушения.
– Какого внушения?
– Честно говоря, я проделал с вами небольшой психологический опыт, – начал импровизацию Озеров. – Помните, вы сказали: это вам не Рио-де-Жанейро. Вот мне и захотелось пошутить.
Она все еще не понимала.
– Вы, конечно, знаете, что такое внушение. Можно внушить желание, требование, действие какое-нибудь. Но можно внушить и ложные ощущения, ложные чувства – галлюцинации. Одна из форм гипноза, если хотите. Чисто природное свойство, как у Куни или Вольфа Мессинга. Я совсем недавно обнаружил его у себя. Ну и внушил вам свое представление о Рио-де-Жанейро, вызвал у вас ощущение утра, моря, незнакомого вам пейзажа. Вы плескались в пруду, а вам казалось, что вас подымает волна океана. Просто, в сущности.
Зоя вдруг облегченно вздохнула.
– Наконец-то все объяснилось по-человечески. А то я боялась и подумать: колдун вы или черт?
– Зоенька, – взмолился Озеров, – вы же диамат изучали!
– Подумаешь, диамат! – Она почти восхищенно взглянула на Озерова. – Вы теперь можете сеансы давать. В Колонном зале или в Политехничке. Честное слово, можете.
Озеров вскипел.
– Молчите лучше – сеансы! В школе узнают – проходу не дадут. Только имейте в виду: я все отрицать буду. Вы же в дурочках останетесь.
– Не злитесь, – миролюбиво согласилась Зоя. – Не подведу. Но хоть передо мной не скромничайте, вы же талант. И потом, я опять хочу в Рио-де-Жанейро! Пусть неправда, но это так чудесно! Внушите, Андрюша, умоляю.
– Только не приставайте, – вздохнул Озеров, – как-нибудь, в свое время.
КОНЕЦ ДЯДИ МИКИ. КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ
Наступила экзаменационная пора. Преподаватели и директор задерживались в школе до вечера, и Озерову только затемно удавалось уединиться. Прогулки по глобусу прекратились. Он понимал, что в такой обстановке трудно было бы сохранить тайну, и он не был уверен в том, имеет ли право открывать ее кому-нибудь, кроме специалистов-ученых. К браслету он не притрагивался, хотя и тянулся к нему, как тянется к папиросе заядлый курильщик, вдруг давший зарок не курить. О происхождении браслета он уже и не думал. Подслушанное суждение Хмелика, хотя и высказанное в шутку, наводило на мысль, как будто бы все объясняющую. Что сказал Хмелик, когда нитка жемчуга упала к нему на стол? «Теоретически это вполне объяснимо. Параллельный мир с одинаковым знаком. Незначительная поверхность касания. Сопротивление – нуль». Что же лучше может объяснить появление браслета? Рука в воздухе и сверкнувшая дуга. Ниоткуда, из пустоты. Воображение Озерова рисовало ему логически построенные картины. Лаборатория соседнего мира, определившая и открывшая поверхность касания. Кому-то предназначенный браслет, которым пользуются как средством связи и транспорта. Случайность или преднамеренность, благодаря которой браслет сверкающей радугой попадает в наш мир. Озеров улыбнулся своим догадкам: фантазер! Недаром отец говорил ему: «Быть тебе, Андрюшка, писателем – воображения у тебя много».
Не сбылось отцовское пророчество, да и жизнь отцовская оборвалась, когда, пожалуй, еще опрометчиво было предполагать будущую судьбу Андрюшки. В последний раз Андрей увидал отца, когда ему исполнилось восемь лет. Случилось это в январе сорок четвертого года в оккупированной Одессе. Теснимые со всех сторон наступавшими советскими войсками, гитлеровцы особенно ожесточенно прочесывали город. Полицаи, шпики, провокаторы и эсэсовцы старались изо всех сил пополнить подвалы гестапо. В тот ветреный, с изморозью январский день отец пришел из депо не к вечеру, как обычно, а днем и сказал матери: «Меня возьмут сейчас, я их опередил минут на пять. Скажи Женьке из комиссионного, что Дмитрий всех предал. Обоих Луценко уже взяли, и Доманьковского, и Минкевича. Пусть Максим тоже предупредит кого надо о Волчанинове. Оказывается, он уже давно связан с гестапо».
Потом отец обнял Андрюшку и жестко, как отрубил, сказал: «О дяде Мике запомни, не дядя он тебе, а враг. На всю жизнь запомни: не должен ходить по земле этот человек. Это мой наказ тебе, сынок». Женьку мать предупредить не успела: его тоже взяли. А дядя Мика пришел на другой день к вечеру. Но мать стала в дверях каменной бабой и тоже отрубила, как и отец: «Ты сюда не ходи больше. Нет у тебя сестры, а у меня брата. А придут наши – сочтемся». Но дядя успел удрать еще до освобождения Одессы, и след его пропал во тьме. Тьма-то ведь осталась и после суда в Нюрнберге. Многих тьма эта укрыла в Европе, и только годы спустя, когда Озеров с матерью жил уже в Запорожье, он прочел в «Правде» о военных преступниках, выдачи которых требовало советское правительство. Среди них упоминалось и о Дмитрии Волчанинове.
О дяде Мике вспомнилось не случайно. Совсем недавно, во время своих еще «телевизорных» странствий по глобусу, Озеров набрел на широкую грязную реку. Произошло это так. По какой-то забытой ассоциации пришли на память знакомые с детства строчки Гейне: «Прохладой сумерки веют, и Рейна тих простор». И браслет тотчас же показал мутные, с радужной нефтяной пленкой воды большой реки, серые склады на берегу, кирпичные трубы заводов, кабачки у причалов и виллы с ухоженными лесистыми парками. Медленно двигаясь вдоль реки, Озеров вышел к городу, начавшемуся складами и пристанями и перешедшему в аккуратные набережные с каменными ступенями к воде, готические шпили церквей и зеркальные витрины больших магазинов. Город как город – без названия, без знакомых архитектурных деталей, с неведомыми Озерову памятниками и привычной автомобильной давкой на улицах. Озеров пропустил мимо витрины универмага, поражавшие многоцветным изобилием выставленных товаров, задержался у подъезда и замер.
На улицу вышел пожилой человек в коричневом пальто и зеленой велюровой шляпе, с аккуратно упакованным свертком. Но не пальто и не сверток привлекли внимание Озерова. Он узнал их владельца. Это был дядя Мика, постаревший, обрюзгший, уже не с черными, а седыми стрелочками усов, но все с той же хитрецой и наглостью во взгляде, с той же брезгливой складочкой поджатых губ, с той же бычьей шеей. Знакомый облик изменился ровно настолько, что не узнать его Озеров не мог. Но он все еще сомневался, не веря ни памяти, ни интуиции, и с напряженным вниманием, боясь упустить, проследовал за ним до пивной на перекрестке двух улиц, до столика с мраморной пятнистой доской, за который он уселся привычно, по-домашнему, без слов просигнализировав о чем-то официанту. Озеров жадно наблюдал за каждым его движением, как глотал он желтую пену с пива в большой глиняной кружке и ковырял зубочисткой в противно знакомом рту. И все же Озеров сомневался до тех пор, пока к столику не подсел серый, обшарпанный человек, видимо давно уже утративший и самолюбие и самоуважение.
– Пришел, как вы приказали, Дмитрий Силыч, – сказал он по-русски.
И Озеров понял, что не ошибся, что не подвели его ни память, ни интуиция, что перед ним действительно дядя Мика, переживший и драп из Одессы, и разорение своих хозяев, и процессы над военными преступниками. Новых хозяев нашел дядя Мика, и, должно быть, платили ему не плохо – очень уж величественно и надменно заказал он подсевшему кружку черного мюнхенского и начал разговор с этаким пренебрежительным превосходством:
– Стрелять еще не разучился?
– Никак нет, Дмитрий Силыч. В яблочко.
– Далеко придется ехать, Титов.
Подсевший поставил кружку на стол и отодвинулся:
– В Россию не поеду, Дмитрий Силыч.
– В России ты нам и не нужен. Не по уму тебе.
– Куда ж тогда?
– В жаркие края, Титов. В Африку.
– А стрелять кого?
– Кого прикажут. Тебе-то не все равно? Харч и выпивка обеспечены. Автомат дадут. И крой. – Он пожевал губами и написал что-то на бумажной салфетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9