Скрученность древесины была заметна сразу, и доска была прибита к ней уже не параллельно, а перпендикулярно к шоссе.
– Ведьмы шалят, – сказал я.
– Это не ведьмы, – покачал головой Вернер. – Искривилось пространство, а вместе с ним и древесина столба. Это они. Посмотрите: пыльного дымка внизу уже нет.
Он шагнул и упёрся в столб. Шагнул и я, стараясь попасть ногой в знакомое место, куда ступал для того, чтобы попасть в исчезнувший уже коридор. Нога уже ничего не нашла – только пыль…
Телефонная ночь
Берни Янг
Вернер позвонил мне поздно вечером:
– Господин Янг?
– Почему так официально, профессор?
– Я вообще не хотел говорить с вами. Помните, я не сказал ни слова по дороге домой…
– Не помню. Ничего не помню, Вернер, кроме счастья, что всё это удалось.
– Убийство вам удалось. Вы убили открытие, Янг. Наука уже ничего не узнает о нём. Никогда. Доказательств нет.
– Лучше не знающая наука, чем знающая и способствующая преступлению. Вспомните Хиросиму, профессор.
– Вы Герострат, Янг.
– Если уж прибегать к сравнениям из древнейших текстов, то я скорее Иосиф из Аримафеи, который с согласия Пилата, подчёркиваю: с со-гла-си-я Пилата, лично снял с креста тело Иисуса.
– Я не давал согласия. Я старался вам помешать.
– А я убедил вас не силой, а логикой.
– Тем, что у меня осталось второе открытие?
– Конечно.
– И его уже нет. Камни потускнели и не светятся. В темноте их уже не отличишь от кусков угля. А на всех микроскопических срезах кристаллическая решётка везде одинакова. Камни мертвы.
Я молчал. Мысль о том, что меня поняли даже вернее и лучше, чем я рассчитывал, кружила голову. Голос Вернера в трубке спросил с раздражением:
– Испугались?
– Ничуть. Может быть, это всего лишь результат ваших исследований?
– Не знаю. Теперь уже не проверишь.
– Почему? Попробую.
– Что?! – вскрикнуло в трубке, но я уже нажал на рычаг.
Услышав гудки, я набрал номер Стона. С ним долго не соединяли, дворецкий что-то твердил о том, что господин уже спит и будить не приказано, но я неумолимо настаивал: разбудите и объясните, что дело не терпит отлагательства, а говорит физик Янг. Так, мол, и передайте.
Наконец сонный голос спросил:
– Какой ещё Янг?
– Тот самый. Не представляйтесь, что не помните.
– Какого дьявола вы меня беспокоите ночью?
– Сейчас узнаете. У вас ещё при себе наши камни?
– Мои, а не наши.
– Ну, ваши. Теперь разницы нет. Какие-то из них вы, наверное, припрятали ещё от Спинелли?
– А почему это интересует вас?
– Сейчас заинтересует и вас. Если они хранятся где-нибудь поблизости, возьмите и рассмотрите их внимательно. И при свете и в темноте.
Голос в трубке уже испуган:
– А что случилось?
– Делайте, что вам говорят. Потом объясню. Трубку не вешайте. Жду.
Стон не возвращался к телефону долго, минут пять или десять. Я жду. И наконец слышу встревоженное и недоуменное:
– Ничего не понимаю…
– Поймёте. Камни потускнели?
– Совершенно. Как бутылочное стекло.
– И в темноте уже не горят?
– Ни искорки.
– Лопнули ваши миллионы, Стон.
Тяжёлое дыхание в трубке и робкий, умоляющий голос:
– Может, вы объясните мне, что случилось?
Я объясняю. Говорю об исследованиях Вернера. О том, что это вообще не алмазы, и не бриллианты, и даже не камни вообще, а живые организмы, элементы своеобразной кристаллоорганики. Сравниваю их, чтобы ему легче было понять, с коралловыми полипами, создающими атоллы и целые острова. Поясняю, что алмазный кокон, где мы побывали, и есть что-то вроде такого острова, созданного классом особых кристаллических существ. О разуме я молчу: всё равно не поймёт да и понимать ему незачем.
– Кто вам разрешил эти исследования?
– Я и не спрашивал ни у кого разрешения. Просто ещё в коконе заподозрил, что они живые.
– Сколько камней вы дали этому профессору?
– Три или четыре, не больше.
В трубке уже ничем не сдерживаемый гневный настрой:
– К моим камням никто не прикасался. Никто. Так почему же они потускнели?
– Потому что потускнели все камни, – терпеливо поясняю я, – все, какие были вынесены с россыпи и где бы они ни находились сейчас – у вас или у ваших компаньонов, в магазинах или у покупателей. Словом, все. Вам понятно? Все.
– Не понятно.
– Поскольку это не алмазы, а частицы живой кристаллической структуры, – опять терпеливо разжёвываю я, – жизнь их, а следовательно, и блеск, и свечение, и бриллиантовая яркость развивались в привычной им среде, с иным химическим составом воздуха, без угарных примесей, вредных газов, даже солнечной радиации, – в среде, где ничто не горит и не тлеет, не гниёт и не разлагается. Попав в нашу, уже достаточно отравленную атмосферу они просто не смогли жить.
– Почему же они скончались одновременно? Может быть, вынесенные позже ещё живут?
– Не думаю.
Мысль Стона делает неожиданный скачок:
– Мои жили почти три месяца. Если сейчас вынести оттуда побольше новых, мы даже при снижении цен проглотим весь ювелирный рынок.
– Не выйдет, – говорю я спокойно.
– Почему?
– Сезам захлопнулся.
– Какой Сезам?
– Вход в гиперпространство у «ведьмина столба» на шоссе.
– Он всегда закрывается и открывается. Зависит от погоды и времени дня.
– Теперь уже не откроется.
– Вы так уверены?
– Я лично пытался пройти сегодня. Не вышло. Вход захлопнулся у меня под носом. Даже столб вывернуло.
– Из земли?
– Нет, в земле. Скрутило, как жгут. Страшная месть леймонтских ведьм, господин Стон.
Молчание в трубке, и новый поворот разговора.
– Вы действительно своевременно разбудили меня, Янг. Надо думать о будущем. Возможно, вам придётся выступить в суде.
– В каком суде? – не понял я.
– Меня могут обвинить в торговле фальшивыми бриллиантами. В мошеннической продаже их за настоящие. Возможны любые осложнения.
– Я скажу правду.
– Интересно, как будет воспринята в суде ваша правда о дырке в пространстве.
– А ваша?
– Я ещё не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.
Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных структурах, отчёты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придётся. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки – вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена.
В таком состоянии ума меня и застал новый звонок:
– Физик?
– Я, – подтвердил я, уже зная, кто говорит.
– Ты напугал Стона, а Стон – тебя. Но, в общем, не три глаз – слёзы не помогут. Мои камешки тоже сдохли.
– Я же говорил, что они живые.
– Профессор доказал?
– Конечно.
– А что конкретно?
– Не поймёшь.
– Ну всё-таки.
– Хотя бы то, что иная жизнь может возникнуть и на совершенно неизвестной нам материальной основе и в формах, которые мы даже не сможем придумать. Понятно?
– В общем-то да, только говорить об этом не нужно.
– Где?
– На суде. Тебе же Стон сказал, что нас могут обвинить в мошеннической фальсификации драгоценностей.
– Допустим. Только мы с Эттой ничего не фальсифицировали.
– Но способствовали.
– Чем?
– Участвовали в добыче. Унесли десяток камней. По рыночным ценам это не малые деньги.
– Я уже уведомил Стона, что лгать не буду.
– Пожалеешь. В лучшем случае свезут в психиатричку. Подумай. До суда ещё далеко.
Поздно ночью я позвонил Этте. Долго не отвечала, потом что-то лепетала сонным до одури голосом, потом разобралась и рассердилась, что звоню под утро, когда все нормальные люди спят. А когда я рассказал ей о разговоре с Вернером и о своём походе в Неведомое, огорчилась так, что в голосе слышались слёзы. Как это я мог забыть о ней, пойти без неё, даже не посоветоваться, что это по-свински, а не по-товарищески и что рисковать жизнью, не зная, чем всё это может окончиться, как рискнул Нидзевецкий, – безумие и бессмыслица. О том, что мы все уже раз рисковали, она не упоминала, слова вылетали автоматной очередью: как это я мог, как решился и как это было глупо кричать в хрустальное сиянье о мошеннической шайке Гвоздя и Стона. Я всё это выслушал и сказал устало:
– Я тебе не сообщил главного. Меня услышали и поняли.
– Кто?
– Разум.
– Опять ты со своими гипотезами. Даже Вернера не смог убедить.
– Я его уже убедил. Теперь он солидаризируется со мной, формулируя это так: материальная основа сознания вовсе не обязана быть биологической.
– Ну и как тебе ответила эта основа сознания?
– Закрыла калитку.
– Как закрыла? Совсем?
– Совсем. Столб скручен, как верёвка, пылевая дымка уже не завивается, и войти в коридор нельзя. Собственно, и коридора уже нет: он за пределами нашего мира. Но я ещё не сказал всего.
И добавил всё, что знал о камнях от Вернера, Стона и Гвоздя алиас Педро Монтеца. Тут она ничего не ответила, только часто дышала в трубку, словно ей не хватало воздуха, и наконец чисто по-женски спросила, уже совсем нелепо:
– Что ж теперь будет?
Пришлось снова вернуться к переговорам с Гвоздём и Стоном, рассказать про суд, поинтересоваться, как вести себя на свидетельской трибуне, и если говорить правду, то не превратит ли она нас в не отвечающих за свои слова шизофреников или просто в посмешище для публики и газетчиков?
Этта ответила уже совсем неожиданно:
– Подождём, Берни. Подождём и подумаем,
Судебный процесс века
Этта Фин
Сегодня мы с Берни поссорились очень крупно. А предыстория этого такова.
Он поручил мне сделать запись процесса по судебным отчётам в «Леймонтской хронике», наиболее подробно и тщательно освещавшей процесс, А кратенькое вступление к этой записи продиктовал мне сам, что и и привожу здесь с перебивающими это вступление моими с Берни репликами.
После того как все камни, вынесенные с россыпи и являющиеся собственностью акционеров «Бриллиантовой монополии», а также все преданные ими ювелирным фирмам, магазинам и частным лицам, превратились в подобие тусклых бутылочных стекляшек, началась бешеная кампания в обществе и в печати против акционеров, обвиняемых в заведомо мошеннической продаже фальшивых бриллиантов, выдававшихся ими за подлинные. Особенно неистовствовали даже не покупатели камней Стона, а фирмы, пострадавшие косвенно, так как в связи с появлением на рынках Антверпена, Амстердама и Лондона голубых карбункулов Стона вся малокаратная мелкота, массами вывозимая из Южной и Юго-западной Африки, упала в цене до стоимости безделушек из горного хрусталя. Её даже сняли с большинства крупных ювелирных витрин и сплавляли при первом удобном случае в мелкие туристские лавчонки Неаполя и Афин. Международная торговля бриллиантами переживала неслыханный кризис, угрожавший полным разорением владельцам большинства алмазные разработок в Южной Африке, откуда они питали голландские и бельгийские рынки. Но всё это были лишь закулисные вдохновители антистоновской кампании на биржах и в обществе. И исковыми же заявлениями выступили непосредственные клиенты «бриллиантовой монополии», и в конце концов леймонтский суд вынужден был начать разбирательство дела, в котором группы истцов и ответчиков представляли всемирно известные мастера профессиональной юридической казуистики в мантиях и без мантий. Надо сказать, что уже до суда ответчики выиграли не менее сотни миллионов, так как суд отказался рассматривать иски по документально не оформленным искам. Однако и официально оформленные составили, в переводе с гульденов, лир и франков, внушительную сумму в сто восемьдесят шесть миллионов долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Ведьмы шалят, – сказал я.
– Это не ведьмы, – покачал головой Вернер. – Искривилось пространство, а вместе с ним и древесина столба. Это они. Посмотрите: пыльного дымка внизу уже нет.
Он шагнул и упёрся в столб. Шагнул и я, стараясь попасть ногой в знакомое место, куда ступал для того, чтобы попасть в исчезнувший уже коридор. Нога уже ничего не нашла – только пыль…
Телефонная ночь
Берни Янг
Вернер позвонил мне поздно вечером:
– Господин Янг?
– Почему так официально, профессор?
– Я вообще не хотел говорить с вами. Помните, я не сказал ни слова по дороге домой…
– Не помню. Ничего не помню, Вернер, кроме счастья, что всё это удалось.
– Убийство вам удалось. Вы убили открытие, Янг. Наука уже ничего не узнает о нём. Никогда. Доказательств нет.
– Лучше не знающая наука, чем знающая и способствующая преступлению. Вспомните Хиросиму, профессор.
– Вы Герострат, Янг.
– Если уж прибегать к сравнениям из древнейших текстов, то я скорее Иосиф из Аримафеи, который с согласия Пилата, подчёркиваю: с со-гла-си-я Пилата, лично снял с креста тело Иисуса.
– Я не давал согласия. Я старался вам помешать.
– А я убедил вас не силой, а логикой.
– Тем, что у меня осталось второе открытие?
– Конечно.
– И его уже нет. Камни потускнели и не светятся. В темноте их уже не отличишь от кусков угля. А на всех микроскопических срезах кристаллическая решётка везде одинакова. Камни мертвы.
Я молчал. Мысль о том, что меня поняли даже вернее и лучше, чем я рассчитывал, кружила голову. Голос Вернера в трубке спросил с раздражением:
– Испугались?
– Ничуть. Может быть, это всего лишь результат ваших исследований?
– Не знаю. Теперь уже не проверишь.
– Почему? Попробую.
– Что?! – вскрикнуло в трубке, но я уже нажал на рычаг.
Услышав гудки, я набрал номер Стона. С ним долго не соединяли, дворецкий что-то твердил о том, что господин уже спит и будить не приказано, но я неумолимо настаивал: разбудите и объясните, что дело не терпит отлагательства, а говорит физик Янг. Так, мол, и передайте.
Наконец сонный голос спросил:
– Какой ещё Янг?
– Тот самый. Не представляйтесь, что не помните.
– Какого дьявола вы меня беспокоите ночью?
– Сейчас узнаете. У вас ещё при себе наши камни?
– Мои, а не наши.
– Ну, ваши. Теперь разницы нет. Какие-то из них вы, наверное, припрятали ещё от Спинелли?
– А почему это интересует вас?
– Сейчас заинтересует и вас. Если они хранятся где-нибудь поблизости, возьмите и рассмотрите их внимательно. И при свете и в темноте.
Голос в трубке уже испуган:
– А что случилось?
– Делайте, что вам говорят. Потом объясню. Трубку не вешайте. Жду.
Стон не возвращался к телефону долго, минут пять или десять. Я жду. И наконец слышу встревоженное и недоуменное:
– Ничего не понимаю…
– Поймёте. Камни потускнели?
– Совершенно. Как бутылочное стекло.
– И в темноте уже не горят?
– Ни искорки.
– Лопнули ваши миллионы, Стон.
Тяжёлое дыхание в трубке и робкий, умоляющий голос:
– Может, вы объясните мне, что случилось?
Я объясняю. Говорю об исследованиях Вернера. О том, что это вообще не алмазы, и не бриллианты, и даже не камни вообще, а живые организмы, элементы своеобразной кристаллоорганики. Сравниваю их, чтобы ему легче было понять, с коралловыми полипами, создающими атоллы и целые острова. Поясняю, что алмазный кокон, где мы побывали, и есть что-то вроде такого острова, созданного классом особых кристаллических существ. О разуме я молчу: всё равно не поймёт да и понимать ему незачем.
– Кто вам разрешил эти исследования?
– Я и не спрашивал ни у кого разрешения. Просто ещё в коконе заподозрил, что они живые.
– Сколько камней вы дали этому профессору?
– Три или четыре, не больше.
В трубке уже ничем не сдерживаемый гневный настрой:
– К моим камням никто не прикасался. Никто. Так почему же они потускнели?
– Потому что потускнели все камни, – терпеливо поясняю я, – все, какие были вынесены с россыпи и где бы они ни находились сейчас – у вас или у ваших компаньонов, в магазинах или у покупателей. Словом, все. Вам понятно? Все.
– Не понятно.
– Поскольку это не алмазы, а частицы живой кристаллической структуры, – опять терпеливо разжёвываю я, – жизнь их, а следовательно, и блеск, и свечение, и бриллиантовая яркость развивались в привычной им среде, с иным химическим составом воздуха, без угарных примесей, вредных газов, даже солнечной радиации, – в среде, где ничто не горит и не тлеет, не гниёт и не разлагается. Попав в нашу, уже достаточно отравленную атмосферу они просто не смогли жить.
– Почему же они скончались одновременно? Может быть, вынесенные позже ещё живут?
– Не думаю.
Мысль Стона делает неожиданный скачок:
– Мои жили почти три месяца. Если сейчас вынести оттуда побольше новых, мы даже при снижении цен проглотим весь ювелирный рынок.
– Не выйдет, – говорю я спокойно.
– Почему?
– Сезам захлопнулся.
– Какой Сезам?
– Вход в гиперпространство у «ведьмина столба» на шоссе.
– Он всегда закрывается и открывается. Зависит от погоды и времени дня.
– Теперь уже не откроется.
– Вы так уверены?
– Я лично пытался пройти сегодня. Не вышло. Вход захлопнулся у меня под носом. Даже столб вывернуло.
– Из земли?
– Нет, в земле. Скрутило, как жгут. Страшная месть леймонтских ведьм, господин Стон.
Молчание в трубке, и новый поворот разговора.
– Вы действительно своевременно разбудили меня, Янг. Надо думать о будущем. Возможно, вам придётся выступить в суде.
– В каком суде? – не понял я.
– Меня могут обвинить в торговле фальшивыми бриллиантами. В мошеннической продаже их за настоящие. Возможны любые осложнения.
– Я скажу правду.
– Интересно, как будет воспринята в суде ваша правда о дырке в пространстве.
– А ваша?
– Я ещё не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.
Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных структурах, отчёты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придётся. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки – вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена.
В таком состоянии ума меня и застал новый звонок:
– Физик?
– Я, – подтвердил я, уже зная, кто говорит.
– Ты напугал Стона, а Стон – тебя. Но, в общем, не три глаз – слёзы не помогут. Мои камешки тоже сдохли.
– Я же говорил, что они живые.
– Профессор доказал?
– Конечно.
– А что конкретно?
– Не поймёшь.
– Ну всё-таки.
– Хотя бы то, что иная жизнь может возникнуть и на совершенно неизвестной нам материальной основе и в формах, которые мы даже не сможем придумать. Понятно?
– В общем-то да, только говорить об этом не нужно.
– Где?
– На суде. Тебе же Стон сказал, что нас могут обвинить в мошеннической фальсификации драгоценностей.
– Допустим. Только мы с Эттой ничего не фальсифицировали.
– Но способствовали.
– Чем?
– Участвовали в добыче. Унесли десяток камней. По рыночным ценам это не малые деньги.
– Я уже уведомил Стона, что лгать не буду.
– Пожалеешь. В лучшем случае свезут в психиатричку. Подумай. До суда ещё далеко.
Поздно ночью я позвонил Этте. Долго не отвечала, потом что-то лепетала сонным до одури голосом, потом разобралась и рассердилась, что звоню под утро, когда все нормальные люди спят. А когда я рассказал ей о разговоре с Вернером и о своём походе в Неведомое, огорчилась так, что в голосе слышались слёзы. Как это я мог забыть о ней, пойти без неё, даже не посоветоваться, что это по-свински, а не по-товарищески и что рисковать жизнью, не зная, чем всё это может окончиться, как рискнул Нидзевецкий, – безумие и бессмыслица. О том, что мы все уже раз рисковали, она не упоминала, слова вылетали автоматной очередью: как это я мог, как решился и как это было глупо кричать в хрустальное сиянье о мошеннической шайке Гвоздя и Стона. Я всё это выслушал и сказал устало:
– Я тебе не сообщил главного. Меня услышали и поняли.
– Кто?
– Разум.
– Опять ты со своими гипотезами. Даже Вернера не смог убедить.
– Я его уже убедил. Теперь он солидаризируется со мной, формулируя это так: материальная основа сознания вовсе не обязана быть биологической.
– Ну и как тебе ответила эта основа сознания?
– Закрыла калитку.
– Как закрыла? Совсем?
– Совсем. Столб скручен, как верёвка, пылевая дымка уже не завивается, и войти в коридор нельзя. Собственно, и коридора уже нет: он за пределами нашего мира. Но я ещё не сказал всего.
И добавил всё, что знал о камнях от Вернера, Стона и Гвоздя алиас Педро Монтеца. Тут она ничего не ответила, только часто дышала в трубку, словно ей не хватало воздуха, и наконец чисто по-женски спросила, уже совсем нелепо:
– Что ж теперь будет?
Пришлось снова вернуться к переговорам с Гвоздём и Стоном, рассказать про суд, поинтересоваться, как вести себя на свидетельской трибуне, и если говорить правду, то не превратит ли она нас в не отвечающих за свои слова шизофреников или просто в посмешище для публики и газетчиков?
Этта ответила уже совсем неожиданно:
– Подождём, Берни. Подождём и подумаем,
Судебный процесс века
Этта Фин
Сегодня мы с Берни поссорились очень крупно. А предыстория этого такова.
Он поручил мне сделать запись процесса по судебным отчётам в «Леймонтской хронике», наиболее подробно и тщательно освещавшей процесс, А кратенькое вступление к этой записи продиктовал мне сам, что и и привожу здесь с перебивающими это вступление моими с Берни репликами.
После того как все камни, вынесенные с россыпи и являющиеся собственностью акционеров «Бриллиантовой монополии», а также все преданные ими ювелирным фирмам, магазинам и частным лицам, превратились в подобие тусклых бутылочных стекляшек, началась бешеная кампания в обществе и в печати против акционеров, обвиняемых в заведомо мошеннической продаже фальшивых бриллиантов, выдававшихся ими за подлинные. Особенно неистовствовали даже не покупатели камней Стона, а фирмы, пострадавшие косвенно, так как в связи с появлением на рынках Антверпена, Амстердама и Лондона голубых карбункулов Стона вся малокаратная мелкота, массами вывозимая из Южной и Юго-западной Африки, упала в цене до стоимости безделушек из горного хрусталя. Её даже сняли с большинства крупных ювелирных витрин и сплавляли при первом удобном случае в мелкие туристские лавчонки Неаполя и Афин. Международная торговля бриллиантами переживала неслыханный кризис, угрожавший полным разорением владельцам большинства алмазные разработок в Южной Африке, откуда они питали голландские и бельгийские рынки. Но всё это были лишь закулисные вдохновители антистоновской кампании на биржах и в обществе. И исковыми же заявлениями выступили непосредственные клиенты «бриллиантовой монополии», и в конце концов леймонтский суд вынужден был начать разбирательство дела, в котором группы истцов и ответчиков представляли всемирно известные мастера профессиональной юридической казуистики в мантиях и без мантий. Надо сказать, что уже до суда ответчики выиграли не менее сотни миллионов, так как суд отказался рассматривать иски по документально не оформленным искам. Однако и официально оформленные составили, в переводе с гульденов, лир и франков, внушительную сумму в сто восемьдесят шесть миллионов долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18