шагай. Она скользнула в щелку между половинок занавеса, они мягко и плотно сомкнулись за ней. Александр Павлович прислонился спиной к холодной стене, закрыл глаза. Ну чем ее удивить? Не поспешил ли он?.. Она не была в цирке с детских щенячьих лет, а за кулисы, в «кухню», и вообще не попадала, а в цирк на первое свидание надо приходить в праздник, когда манеж залит огнями, когда на балкончике «душит» зрителей маршем медная группа оркестра, да и за кулисами куда интереснее: суета, беготня, кто-то разминается – стоит на голове, жонглирует, колесом крутится; а дикие звери не в далеких клетках, а совсем рядом – только руку протяни; хотя кто ее решится протягивать – звери все-таки…
Александр Павлович выглянул из-за занавеса. В манеже подвешивали «вертушку» воздушных гимнастов. Она лежала на красном репетиционном ковре – сверкающая хромом ракета, еще не готовая к полету; провисшие тросы от нее тянулись под купол, где их крепили невидимые снизу артисты. Зато хорошо слышимые.
– Тяни на меня, тяни! – орали под куполом. – Ну куда ты тянешь, болван, крепления не чувствуешь? Щас я тебе руки пообрываю!..
Все это было пока вполне цензурно, но кто даст гарантию, что так и дальше продлится? Цирковой артист – человек, в выражениях несдержанный. Наташу стоило увести от греха подальше… Александр Павлович шагнул было к ней, но кто-то положил ему ладонь на плечо.
– Подожди.
Обернулся: инспектор манежа.
– Привет, Грант. Эта девочка – со мной.
– Я понял, – сказал инспектор, прошел мимо, встал на барьер: – Эй, наверху! А ну потише! Вы не одни здесь… – Он протянул Наташе руку, помог перебраться в манеж. – Смотри: это ракета. Совсем скоро она взлетит надо всем этим, – он обвел рукой пустой и темноватый зрительный зал, ряды кресел с откинутыми сиденьями, крутым амфитеатром уходящие вверх, круглые ложи осветителей с черными зачехленными «пушками» софитов, – она быстро-быстро помчится по кругу, а на трапеции под ней… видишь: вот трапеция, вот она закреплена… на специальных петлях… вот петли, просунь руку, удобно?.. на трапеции и на петлях станут работать гимнасты. Это очень хорошие гимнасты, ты их увидишь, когда придешь на представление. Ты ведь давно не была в цирке, верно?
– Откуда вы знаете? – спросила Наташа.
Она сидела на корточках перед ракетой, и маленькая рука ее крепко держала ременную петлю, свободно пристегнутую к хромированному боку «вертушки».
– Я догадался, – сказал инспектор. Он тоже сидел на корточках рядом с Наташей. – У тебя это на лице написано.
– Не может быть. – Наташа даже петлю отпустила, выпрямилась. – А мама говорит, что я как каменная: никаких эмоций.
– И мамы могут ошибаться, – вздохнул инспектор. – А скорее она просто не умеет читать по лицам. Это оч-чень трудная наука: читать по лицам.
– А где вы учились?
– Читать по лицам? – он усмехнулся. – Здесь, в цирке. Только здесь и можно хорошо научиться этому.
– Значит, и Александр Павлович тоже умеет? – непонятно было: то ли Наташа всерьез верила инспектору, то ли просто приняла шутку и подхватила ее, подыграла старшим – воспитанная девочка.
– Александр Павлович умеет больше: он людей насквозь видит. Так, Саша?
– Почти так. Грант, – согласился Александр Павлович, – вижу, только смутно.
– Не прибедняйся, Саша. Ты же, на крайний случай, поднатужишься и изобретешь какой-нибудь ящик с дырочкой. Сквозь нее все будет видно как на ладони…
Как в воду смотрит, старый болтун, думал Александр Павлович. Знал бы он, что почти попал в цель: не в «десятку», так около… Он любил Гранта, как, впрочем, и все артисты, помнил его чуть ли не с детства – тот уже и тогда инспектором манежа работал, по-старому шпрехшталмейстером, – хотя, как казалось Александру Павловичу, Грант был ненамного старше его самого: может быть, лет на десять-двенадцать. И все же, кто знает? В паспорт-то его Александр Павлович не заглядывал.
– Этого человека, который умеет читать по лицам, – сказал Наташе Александр Павлович, – зовут Грант Ашотович. А ее, Грантик…
– Стоп, – прервал инспектор. – Ты забыл, Саша: ее имя я сам прочитаю…
– Он внимательно всмотрелся в Наташино лицо, смешно пошевелил тонкими губами, закатил глаза. Наташа спокойно ждала результата. – Ее зовут… – инспектор помедлил, – На-та-ша… Так?
– Так, – Наташа, казалось, совсем не удивилась. А что, собственно, удивляться? Коли он умеет читать по лицам, то уж имя узнать – проще простого.
Они с Грантом стояли почти в центре манежа, и Александр Павлович невольно вспомнил себя, когда он впервые в жизни оказался посреди огромного и абсолютно пустого зала, посреди оглушающе-тяжкой тишины, один на один с липким страхом, который рождает чужое и чуждое, даже, кажется, враждебное человеку пространство; отчетливо вспомнил холодную струйку пота, вдруг скользнувшую между лопаток…
Потом, позже, этот страх ушел, но до сих пор Александр Павлович не любил оставаться в манеже один, да, по правде говоря, и не получалось: ассистентов в его аттракционе – восемнадцать человек, о каком одиночестве речь?
Но ведь было же!..
А он обещал Наташе сказку.
– Подождите! – вдруг воскликнул Александр Павлович. – Я сейчас! Только никуда не уходите, очень прошу. Стойте там, где стоите. Ну поговорите о чем-нибудь… Грант, расскажи ей анекдот, что ли…
– Ты куда? – крикнул Грант.
Но Александр Павлович уже бежал по коридору, пулей взлетел по лестнице на второй этаж – к своей гардеробной, откинул крышку кофра, в котором хранил всякий мелкий, не используемый в работе реквизит, разгреб воздушный, почему-то пахнущий конюшней завал пестрых шелковых платков, вытащил со дна аккуратный деревянный ящик с ручкой, похожий на те, в каких геодезисты хранят свои теодолиты или кремальеры, сломя голову бросился назад, в манеж, даже не заперев гардеробной – потом, потом! – откинул бархатный занавес форганга, остановился, тяжело дыша.
Грант и Наташа по-прежнему стояли посреди манежа, а серебряная вертушка, уже подвешенная на тросах, плыла на положенной для полета высоте над барьером – «воздушники» механизм проверяли, – и тонкая швунг-трапеция вольно качалась под ней.
– Ждете? Хорошо…
Он перешагнул через барьер; стараясь не промахнуться, поставил ящик точно в центре манежа, открыл его, достал оттуда аппарат, смахивающий на обыкновенный фильмоскоп для детей, только не с одним объективом, а с восемью, причем какими-то странными – узкими, длинными, похожими на револьверные дула с раструбами-блендами на концах. Быстро прикрутил четырехлепестковую антенку, винтами на ногах-опорах вывел на середину каплю уровня под стеклом – «загоризонталил» прибор. Размотал длинный тонкий провод, подсоединил его к розетке на внешней стороне барьера.
Грант и Наташа ошеломленно молчали, внимательно следя за манипуляциями Александра Павловича. Наконец Грант не выдержал.
– Что это, Саша? Новый трюк? – спросил он.
– Не знаю. Грант, – честно ответил Александр Павлович. Он поймал себя на том, что волнуется, будто впервые на манеж вышел. – Может, будет трюком, а может, и нет… – Он положил руку на пластмассовый тумблер на матово-черной подставке прибора. – Внимание!.. Наташа, смотри! – и щелкнул тумблером.
И безлюдный зал ожил.
Зашумел, заволновался партер, замелькали, выплыли откуда-то то из черной глубины, стали резкими, контрастными живые человеческие лица, взлетели, как голуби, аплодисменты, а невидимый оркестр на совершенно пустом балкончике грянул звенящий туш, и надо всем этим ярким и шумным многолюдьем, переливаясь и сверкая, летела настоящая ракета, а под ней, на трапеции – вот это уж и вправду почудилось! – напряженной струночкой вытянулась тоненькая воздушная гимнастка…
И вдруг все сразу исчезло. Даже прожекторы, опоясывающие купол, погасли; только горели аварийные лампы, еле-еле освещая безлюдный зрительный зал. Ракета-«вертушка» перестала жужжать – мотор отключился – и плыла по кругу по инерции, гасила скорость.
Из окошка электриков над директорской ложей кто-то выглянул и заорал на весь цирк:
– Что вы там навключали, черт бы вас подрал?! У меня предохранители на щите выбило… – и уже спокойнее: – Предупреждать надо…
Прожекторы вокруг купола снова зажглись, моторчик зажужжал, и ракета опять начала набирать скорость. А зал был по-прежнему пуст: прибор Александра Павловича «молчал».
– Перегорел, – констатировал Александр Павлович. Он перегнулся через барьер, выдернул вилку из розетки, начал наматывать провод на пластмассовую катушку.
– Вот тебе и ответ. Грант, – сказал он, – не выйдет трюка. Факир был пьян…
Наташа смотрела на Александра Павловича как на чародея, на всемогущего мага, хотя, честно говоря, сам Александр Павлович не ведал, как положено глядеть на магов и чародеев. Наверно, с восхищением пополам со страхом?.. Тогда накладка: страха во взгляде Наташи не замечалось, зато восхищения…
– Что это за штука, Саша? – Грант наклонился над прибором, внимательно его рассматривая. Восхищения в его голосе не слышалось – одно деловое любопытство. – Сам сделал?
– У меня кишка тонка, – усмехнулся Александр Павлович. – Подарили.
– Кто?
– Бем. Слыхал?
– Рудольф Бем? «Король магов»?.. Он же умер, по-моему.
– Два года назад был живехонек. Живет под Брюсселем, домик у него там. Полдня я у него просидел, обедали, ужинали. Старик расчувствовался и подарил мне эту штуку. Сказал, что сам хотел воспользоваться, да не успел.
– А ты чего же?
– Веришь: впервые включил. Чего-то боялся. Не мое…
– А ты у нас можешь только свое… Что за принцип, интересно? Голография? Ты хоть его разворачивал, Кулибин?
Александр Павлович посмотрел на Наташу. Она напряженно слушала их разговор, и слово «голография», произнесенное Грантом, явно было ей знакомо – от мамы, наверно; более того, слово это – реальное и основательное – могло перечеркнуть сказку, только что показанную ей Александром Павловичем. А ведь он для того лишь и вспомнил о приборе «короля магов», а то лежал бы он в кофре мертвым грузом до скончания веков…
– Нет, – сказал Александр Павлович, – я его не разворачивал. И никакой голографией здесь не пахнет, Грант. У тебя дурная привычка: искать любому чуду реальное объяснение. Зачем? Грант оторвался наконец от прибора, глянул на Александра Павловича, потом – на Наташу, понимающе улыбнулся:
– Ты прав, Саша. Дурная привычка. А чудо у тебя – первый сорт! Я же всегда говорил: ты – великий волшебник. – Он подмигнул Наташе: – А ты мне понравилась, принцесса. Ты цирковая.
– Она не цирковая, – поправил Александр Павлович.
– Ты меня не понял, Саша. Она может расти в семье пекарей, токарей, слесарей, кесарей, все равно она цирковая. Придет время – сам увидишь… Прощай, принцесса. Когда захочешь – приходи. Не стесняйся. Спросишь Гранта Ашотовича – все тебе будет… – помахал рукой, легко перепрыгнул через барьер и скрылся в форганге.
Александр Павлович прибор в ящик уложил, взял Наташу за руку и повел в гардеробную. До встречи с Валерией времени оставалось навалом, и он собирался показать Наташе запланированную программу – трюк с прибором Бема заранее не планировался – с десяток забавных фокусов: с шелковыми платками; с лентами, бесконечно вылезающими из фальшивой бутылки из-под шампанского; с фирменными монетами, пригоршнями высыпающимися в серебряное ведерко из самых странных мест – из пустой ладони, из уха, из носа, из выключателя на стене, из водопроводного крана, наконец; с толстой иголкой, легко «прошивающей» сплошное стекло; с дюжиной футбольных мячей, поочередно выскакивающих из плоского чемодана-«дипломата»… И еще в гардеробной – в холодильнике – спрятано было ореховое мороженое и шесть запотевших бутылочек с фантой.
…Программу они выполнили полностью. Еле успели к институту в назначенный срок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Александр Павлович выглянул из-за занавеса. В манеже подвешивали «вертушку» воздушных гимнастов. Она лежала на красном репетиционном ковре – сверкающая хромом ракета, еще не готовая к полету; провисшие тросы от нее тянулись под купол, где их крепили невидимые снизу артисты. Зато хорошо слышимые.
– Тяни на меня, тяни! – орали под куполом. – Ну куда ты тянешь, болван, крепления не чувствуешь? Щас я тебе руки пообрываю!..
Все это было пока вполне цензурно, но кто даст гарантию, что так и дальше продлится? Цирковой артист – человек, в выражениях несдержанный. Наташу стоило увести от греха подальше… Александр Павлович шагнул было к ней, но кто-то положил ему ладонь на плечо.
– Подожди.
Обернулся: инспектор манежа.
– Привет, Грант. Эта девочка – со мной.
– Я понял, – сказал инспектор, прошел мимо, встал на барьер: – Эй, наверху! А ну потише! Вы не одни здесь… – Он протянул Наташе руку, помог перебраться в манеж. – Смотри: это ракета. Совсем скоро она взлетит надо всем этим, – он обвел рукой пустой и темноватый зрительный зал, ряды кресел с откинутыми сиденьями, крутым амфитеатром уходящие вверх, круглые ложи осветителей с черными зачехленными «пушками» софитов, – она быстро-быстро помчится по кругу, а на трапеции под ней… видишь: вот трапеция, вот она закреплена… на специальных петлях… вот петли, просунь руку, удобно?.. на трапеции и на петлях станут работать гимнасты. Это очень хорошие гимнасты, ты их увидишь, когда придешь на представление. Ты ведь давно не была в цирке, верно?
– Откуда вы знаете? – спросила Наташа.
Она сидела на корточках перед ракетой, и маленькая рука ее крепко держала ременную петлю, свободно пристегнутую к хромированному боку «вертушки».
– Я догадался, – сказал инспектор. Он тоже сидел на корточках рядом с Наташей. – У тебя это на лице написано.
– Не может быть. – Наташа даже петлю отпустила, выпрямилась. – А мама говорит, что я как каменная: никаких эмоций.
– И мамы могут ошибаться, – вздохнул инспектор. – А скорее она просто не умеет читать по лицам. Это оч-чень трудная наука: читать по лицам.
– А где вы учились?
– Читать по лицам? – он усмехнулся. – Здесь, в цирке. Только здесь и можно хорошо научиться этому.
– Значит, и Александр Павлович тоже умеет? – непонятно было: то ли Наташа всерьез верила инспектору, то ли просто приняла шутку и подхватила ее, подыграла старшим – воспитанная девочка.
– Александр Павлович умеет больше: он людей насквозь видит. Так, Саша?
– Почти так. Грант, – согласился Александр Павлович, – вижу, только смутно.
– Не прибедняйся, Саша. Ты же, на крайний случай, поднатужишься и изобретешь какой-нибудь ящик с дырочкой. Сквозь нее все будет видно как на ладони…
Как в воду смотрит, старый болтун, думал Александр Павлович. Знал бы он, что почти попал в цель: не в «десятку», так около… Он любил Гранта, как, впрочем, и все артисты, помнил его чуть ли не с детства – тот уже и тогда инспектором манежа работал, по-старому шпрехшталмейстером, – хотя, как казалось Александру Павловичу, Грант был ненамного старше его самого: может быть, лет на десять-двенадцать. И все же, кто знает? В паспорт-то его Александр Павлович не заглядывал.
– Этого человека, который умеет читать по лицам, – сказал Наташе Александр Павлович, – зовут Грант Ашотович. А ее, Грантик…
– Стоп, – прервал инспектор. – Ты забыл, Саша: ее имя я сам прочитаю…
– Он внимательно всмотрелся в Наташино лицо, смешно пошевелил тонкими губами, закатил глаза. Наташа спокойно ждала результата. – Ее зовут… – инспектор помедлил, – На-та-ша… Так?
– Так, – Наташа, казалось, совсем не удивилась. А что, собственно, удивляться? Коли он умеет читать по лицам, то уж имя узнать – проще простого.
Они с Грантом стояли почти в центре манежа, и Александр Павлович невольно вспомнил себя, когда он впервые в жизни оказался посреди огромного и абсолютно пустого зала, посреди оглушающе-тяжкой тишины, один на один с липким страхом, который рождает чужое и чуждое, даже, кажется, враждебное человеку пространство; отчетливо вспомнил холодную струйку пота, вдруг скользнувшую между лопаток…
Потом, позже, этот страх ушел, но до сих пор Александр Павлович не любил оставаться в манеже один, да, по правде говоря, и не получалось: ассистентов в его аттракционе – восемнадцать человек, о каком одиночестве речь?
Но ведь было же!..
А он обещал Наташе сказку.
– Подождите! – вдруг воскликнул Александр Павлович. – Я сейчас! Только никуда не уходите, очень прошу. Стойте там, где стоите. Ну поговорите о чем-нибудь… Грант, расскажи ей анекдот, что ли…
– Ты куда? – крикнул Грант.
Но Александр Павлович уже бежал по коридору, пулей взлетел по лестнице на второй этаж – к своей гардеробной, откинул крышку кофра, в котором хранил всякий мелкий, не используемый в работе реквизит, разгреб воздушный, почему-то пахнущий конюшней завал пестрых шелковых платков, вытащил со дна аккуратный деревянный ящик с ручкой, похожий на те, в каких геодезисты хранят свои теодолиты или кремальеры, сломя голову бросился назад, в манеж, даже не заперев гардеробной – потом, потом! – откинул бархатный занавес форганга, остановился, тяжело дыша.
Грант и Наташа по-прежнему стояли посреди манежа, а серебряная вертушка, уже подвешенная на тросах, плыла на положенной для полета высоте над барьером – «воздушники» механизм проверяли, – и тонкая швунг-трапеция вольно качалась под ней.
– Ждете? Хорошо…
Он перешагнул через барьер; стараясь не промахнуться, поставил ящик точно в центре манежа, открыл его, достал оттуда аппарат, смахивающий на обыкновенный фильмоскоп для детей, только не с одним объективом, а с восемью, причем какими-то странными – узкими, длинными, похожими на револьверные дула с раструбами-блендами на концах. Быстро прикрутил четырехлепестковую антенку, винтами на ногах-опорах вывел на середину каплю уровня под стеклом – «загоризонталил» прибор. Размотал длинный тонкий провод, подсоединил его к розетке на внешней стороне барьера.
Грант и Наташа ошеломленно молчали, внимательно следя за манипуляциями Александра Павловича. Наконец Грант не выдержал.
– Что это, Саша? Новый трюк? – спросил он.
– Не знаю. Грант, – честно ответил Александр Павлович. Он поймал себя на том, что волнуется, будто впервые на манеж вышел. – Может, будет трюком, а может, и нет… – Он положил руку на пластмассовый тумблер на матово-черной подставке прибора. – Внимание!.. Наташа, смотри! – и щелкнул тумблером.
И безлюдный зал ожил.
Зашумел, заволновался партер, замелькали, выплыли откуда-то то из черной глубины, стали резкими, контрастными живые человеческие лица, взлетели, как голуби, аплодисменты, а невидимый оркестр на совершенно пустом балкончике грянул звенящий туш, и надо всем этим ярким и шумным многолюдьем, переливаясь и сверкая, летела настоящая ракета, а под ней, на трапеции – вот это уж и вправду почудилось! – напряженной струночкой вытянулась тоненькая воздушная гимнастка…
И вдруг все сразу исчезло. Даже прожекторы, опоясывающие купол, погасли; только горели аварийные лампы, еле-еле освещая безлюдный зрительный зал. Ракета-«вертушка» перестала жужжать – мотор отключился – и плыла по кругу по инерции, гасила скорость.
Из окошка электриков над директорской ложей кто-то выглянул и заорал на весь цирк:
– Что вы там навключали, черт бы вас подрал?! У меня предохранители на щите выбило… – и уже спокойнее: – Предупреждать надо…
Прожекторы вокруг купола снова зажглись, моторчик зажужжал, и ракета опять начала набирать скорость. А зал был по-прежнему пуст: прибор Александра Павловича «молчал».
– Перегорел, – констатировал Александр Павлович. Он перегнулся через барьер, выдернул вилку из розетки, начал наматывать провод на пластмассовую катушку.
– Вот тебе и ответ. Грант, – сказал он, – не выйдет трюка. Факир был пьян…
Наташа смотрела на Александра Павловича как на чародея, на всемогущего мага, хотя, честно говоря, сам Александр Павлович не ведал, как положено глядеть на магов и чародеев. Наверно, с восхищением пополам со страхом?.. Тогда накладка: страха во взгляде Наташи не замечалось, зато восхищения…
– Что это за штука, Саша? – Грант наклонился над прибором, внимательно его рассматривая. Восхищения в его голосе не слышалось – одно деловое любопытство. – Сам сделал?
– У меня кишка тонка, – усмехнулся Александр Павлович. – Подарили.
– Кто?
– Бем. Слыхал?
– Рудольф Бем? «Король магов»?.. Он же умер, по-моему.
– Два года назад был живехонек. Живет под Брюсселем, домик у него там. Полдня я у него просидел, обедали, ужинали. Старик расчувствовался и подарил мне эту штуку. Сказал, что сам хотел воспользоваться, да не успел.
– А ты чего же?
– Веришь: впервые включил. Чего-то боялся. Не мое…
– А ты у нас можешь только свое… Что за принцип, интересно? Голография? Ты хоть его разворачивал, Кулибин?
Александр Павлович посмотрел на Наташу. Она напряженно слушала их разговор, и слово «голография», произнесенное Грантом, явно было ей знакомо – от мамы, наверно; более того, слово это – реальное и основательное – могло перечеркнуть сказку, только что показанную ей Александром Павловичем. А ведь он для того лишь и вспомнил о приборе «короля магов», а то лежал бы он в кофре мертвым грузом до скончания веков…
– Нет, – сказал Александр Павлович, – я его не разворачивал. И никакой голографией здесь не пахнет, Грант. У тебя дурная привычка: искать любому чуду реальное объяснение. Зачем? Грант оторвался наконец от прибора, глянул на Александра Павловича, потом – на Наташу, понимающе улыбнулся:
– Ты прав, Саша. Дурная привычка. А чудо у тебя – первый сорт! Я же всегда говорил: ты – великий волшебник. – Он подмигнул Наташе: – А ты мне понравилась, принцесса. Ты цирковая.
– Она не цирковая, – поправил Александр Павлович.
– Ты меня не понял, Саша. Она может расти в семье пекарей, токарей, слесарей, кесарей, все равно она цирковая. Придет время – сам увидишь… Прощай, принцесса. Когда захочешь – приходи. Не стесняйся. Спросишь Гранта Ашотовича – все тебе будет… – помахал рукой, легко перепрыгнул через барьер и скрылся в форганге.
Александр Павлович прибор в ящик уложил, взял Наташу за руку и повел в гардеробную. До встречи с Валерией времени оставалось навалом, и он собирался показать Наташе запланированную программу – трюк с прибором Бема заранее не планировался – с десяток забавных фокусов: с шелковыми платками; с лентами, бесконечно вылезающими из фальшивой бутылки из-под шампанского; с фирменными монетами, пригоршнями высыпающимися в серебряное ведерко из самых странных мест – из пустой ладони, из уха, из носа, из выключателя на стене, из водопроводного крана, наконец; с толстой иголкой, легко «прошивающей» сплошное стекло; с дюжиной футбольных мячей, поочередно выскакивающих из плоского чемодана-«дипломата»… И еще в гардеробной – в холодильнике – спрятано было ореховое мороженое и шесть запотевших бутылочек с фантой.
…Программу они выполнили полностью. Еле успели к институту в назначенный срок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10