Неловко было в чужую душу с назойливыми вопросами лезть. А второй разговор об этом был уже в преддверии смертного часа его. Начался сердечный приступ. Я ему горчичники на грудь и на спину поставил, капли от сердца дал. Отошло. Выпил он холодного чаю с лимоном и говорит: есть у меня сокровище, Панкрат. Так и сказал: сокровище. Никому, говорит, не открываю – что. И тебе не открою, хоть ты и человек верный. Но Катю я на всю жизнь обеспечу. А я его все хозяйство знаю: нет у него никакого сокровища. Думал, гадал о сем – так и не догадался.
Саблин дрогнул, как от удара. Сокровище! Вот откуда попало оно в язык Михеевых, от которых услышала это слово проходившая мимо окон свидетельница. Значит, прав он, предполагая корыстный мотив преступления. Значит, «сокровище» все-таки существует, где-то далеко и хитроумно запрятанное. Но, чтобы найти его, надо прежде всего знать или хотя бы предполагать, что это такое.
– Может, подружки Марьяны знают? – вырвалось у Саблина.
– Не было тогда у нее подружек, – погасил эту надежду старик. – Отец Серафим не любил бабьего трепа.
– А ездил протоиерей в Загорск? – словно ощупью пробивался к загадке Саблин.
– Ездил. Месяца за два перед смертью. Довольный приехал. Даже веселый.
– Не рассказывал вам о своей поездке?
– Не. Даже вроде бы совсем затаился.
– И вы не расспрашивали?
– Мое дело маленькое. Я не духовник. Да и у отца Серафима, ежели он молчит, слова не выпросишь. Строг и взыскателен ко всему причту был. К тем, кто причислен.
– А я к вам за этим и пришел, отец Панкратий, – со вздохом высказал Саблин. – Чтобы побольше узнать о «сокровище». Кто хранит, где хранит, что хранит и зачем хранит.
– Марьяна же и хранит. А зачем – не знаю.
– И я пока не знаю.
– А ты самого протопопа спроси.
– Серафима? Нехорошо так шутить, отец Панкратий, – укоризненно сказал Саблин.
– А я не шучу. Последние месяцы перед смертью покойный начал дневник вести. Каждый денек в школьную тетрадь записывал.
– А где дневник?
– У нового протопопа спроси. У отца Никодима. По воле покойного я тому эти тетрадки и отдал.
2
Протоиерей встретил Саблина сухо, даже не поднявшись с кресла. Он читал. Не улыбаясь, отложил в сторону книжку и снял очки в золотой оправе.
– Перечитываю классиков, – признался он, – в данном случае Алексея Толстого. По телевизору показывают «Хождение по мукам». Это, по сути дела, фильм о прошлом нашего государства, каким его видят авторы фильма. Вот мне и захотелось вспомнить, каким оно выглядит в первоисточнике.
– Каждый человек по-своему видит прошлое, – заметил Саблин. – Мне тоже иногда хочется на него взглянуть. Для этого я и пришел.
– Объяснитесь.
– Ваш предшественник, отец Серафим, за несколько месяцев до смерти завел дневник. Мне удалось выяснить, что сохранилось несколько школьных тетрадок и что находятся они у вас.
– Допустим.
– Я должен изъять их у вас.
– Вы из милиции?
– Из уголовного розыска.
– Протоиерей Серафим никогда не был и, к счастью, уже не будет под следствием, – повысил голос протоиерей.
– А если под следствием кто-то другой, кого могут уличить или оправдать эти записки?
– Не вижу таких в его окружении. Нет о них ни слова и в его дневнике.
– Я прочту ею и соглашусь с вами, если вы правы.
– А если я не дам вам эту возможность?
Саблин улыбнулся:
– Вы служитель церкви, отделенной от государства, – сказал он, – но, как гражданин этого государства, вы обязаны оказывать ему всяческое содействие.
Отец Никодим, не отвечая, подошел к стенке с книжными полками и с верхней вынул втиснутые меж книгами три школьных тетрадки. Ему было явно жаль расставаться с ними.
– Не понимаю, – проговорил он недоуменно, – зачем вам понадобились записки священника? По какому делу вы собираетесь ворошить прошлое? Ведь это же чужой вам личный мир, свои радости и печаль, свои заботы и прегрешения. Я читал их, как исповедь покойного, а тайна исповеди для меня священна.
– Но у него есть еще сын и дочь.
– Они недостойны этой исповеди. Сын – очень плохой человек, а дочь – пустышка без сердца. Даже траур по матери не надела. Регентша нашего хора, а поет без веры в господа бога нашего и без уважения к религии.
– Обещаю вам, – сказал Саблин, – что я прочту эти записки без веры в бога, но с уважением к написанному.
3
Из трех школьных тетрадок отца Серафима Саблин сделал всего две странички выписок. Вот они.
«20 апреля. Возвратился из Хомутовки на свое пепелище. Родные стены не радуют. Владыка был хмур и строг. Грех мой простил, но соизволил настоять на разлуке с Марьяной. Тяжко мне сие, даже непереносно. Потихоньку думаю отпроситься за штат.
Вечером с почты принесли письмо из Загорска. Профессор Смиренцев заинтересован и готов посмотреть мной привезенное».
Примечание Саблина: «Выяснить, работает ли в Загорске проф. Смиренцев и организовать встречу».
«7 мая. Житие мое одинокое: я да Панкрат. А соборный клир где-то в тумане. Сегодня Марьяна порадовала: пришла с Катенькой. Расцеловал и благословил. А «сокровище» мое не по сердцу греховной подруге моей: слышать не хочет о церковном подарке. Не знаю, говорит, как нажито и кем нажито – богобоязненная она. Отцово наследство, говорю, а он господу человек верный. Взять, обещает, возьму и до совершеннолетия Катерины спрячу. Так и порешили. Смиренцеву покажу, посмотрит, оценит, и за будущее Катеньки у нас тревоги не подымется. Смиренцеву я и завещаю открыть ей правду о «сокровище» сем, когда она уже в летах к нему обратится. А сына моего, от бога ушедшего и христианскую честь свою потерявшего, я не жду у смертного ложа своего – пусть ищет утех в страстях греховных.
По уходу Катеньки задумался Почему я тайно пишу о «сокровище» и не говорю, что и откуда. Ведь дневник – это исповедь, разговор наедине с богом. А записывать его полностью не хочу: школьную тетрадку может взять и прочитать любой мытарь, без расчета живущий».
«12 июня. В жизни человека по промыслительной воле господа иногда происходят события, наполняющие душу восторгом и ликованием. Такое переживание охватило меня, когда профессор Смиренцев, принявший меня в патриаршей духовной академии, сам назвал мой перл настоящим сокровищем. Я не ошибся, значит, сохранив эту драгоценность для будущего любимой дочери моей. Теперь можно уйти за штат и отдать ключи от храма новому настоятелю и ключарю».

«Сокровище»
1
Саблин докладывал. Слушали начальник угрозыска и следователь прокуратуры. Слушали, не перебивая, позволив тем самым старшему инспектору зачитать не только выписки из дневника отца Серафима, но и свои собственные ремарки.
– Все? – спросил Глебовский.
– Все, – был ответ.
– Признаюсь: был не прав, когда настаивал на неумышленном убийстве, – продолжал следователь. – Теперь другая версия и другая статья обвинения. Что ж, могли и мы ошибиться в столь хитро задуманном преступлении. А Саблин доказал, что задачку-то можно решить.
– К сожалению, пока еще не решили, – сказал Князев. – Полностью не решили. Мы знаем, что «сокровище» существовало и, может быть, существует поныне. Только неизвестно, где оно и что собой представляет.
Саблин откликнулся с большой долей самоуверенности. Он был убежден, что находится на верном пути.
– Многое выяснится в Загорске, Матвей Георгиевич.
– Ты сначала узнай, жив ли этот профессор Смиренцев.
– Уже узнал. Жив и по-прежнему читает лекции в духовной академии. Он значительно моложе отца Серафима и пока умирать не собирается.
– Ну что ж, тогда поезжай в Загорск. Тем более что это недалеко.
– А я тем временем допрошу Михеева, – сказал Глебовский.
Князев усомнился:
– А не спешишь, Виктор Петрович? Для этого мы еще недостаточно вооружены…
– Почему? Когда я сообщу ему об изменении статьи обвинения, шоковое состояние его почти неизбежно. Рушится вся система защиты. В таких случаях сдаются, Матвей Георгиевич.
«Молод еще, неопытен и самонадеян, – думал Князев. – В таких условиях, говорит, сдаются. Ну а если шокового состояния не будет, эмоции, скажем, притуплены или характером крепок – тогда что? Михеев неглуп, сообразит, что Глебовский всего не знает, только нащупывает путь к решению загадки, значит, можно, как говорится, тянуть волынку. Может, и было «сокровище», скажет, а может, и нет, что вы о нем знаете? А старый протопоп мог и рехнуться на склоне жизни. Только я о его дарственной ничего не знаю, да и жена с Андреем не знают. Вызовите их и спросите. Вот вам, Глебовский, и шок, на который вы рассчитываете».
– Провалишь допрос, – сказал полковник. – Твой Михеев – не перепуганная девочка. На дневнике отца Серафима его не сломишь.
– Можно и повременить, – согласился следователь. – Только очень уж я завидую Саблину. Он, как подводная лодка, сквозь океанскую толщу прошел, а я и ног не замочил. Теперь из розыска Саблина мы знаем, что Востоков добыл письма Вдовиной своему сожителю. В одном из них, вероятно, говорилось о том, как был спрятан ею подарок протоиерея…
– Почему же она не отдала его дочери?
– Она ненавидела Михеева. Мечтала о расторжении брака.
– Дальше?
– Дальше – проще простого. Справедливо полагая, что спрятанное «сокровище» ему одному не достанется, Востоков сговаривается с Михеевыми. Установить, где спрятано это сокровище, им не сложно: письмо Марьяны, допустим, все объясняет. Разделить его они не могут: живая Марьяна не позволит. Значит, надо ее устранить. Исполнителем избирается Михеев: ему это проще, чем соучастникам. Одним ударом, как мы видели, он может замертво свалить человека. Подбирается подходящая статья Уголовного кодекса и соответственно ей инсценируется картина неумышленного убийства. Саблин прав.
– А вдруг «сокровище» уже вынуто из тайника?
– Не думаю, Матвей Георгиевич. Если и вынуто, то перепрятано. Без Михеева они делить не будут.
2
Саблин сошел на конечной остановке – в Загорске. Со станционного перрона он двигался в людской толчее в одном направлении – к недалекой горе Маковец, будто осевшей под тяжестью многоцерковной, узорчатой, сверкающей золотыми куполами соборов белостенной Троице-Сергиевой лавры. Подходя ближе, он уже видел ее бойницы и башни с высоченной пятиярусной колокольней в центре. Детище четырнадцатого века, этот древнерусский монастырь-крепость хранил предолгую память о многом. И славился он не только всенощными и обеднями, акафистами и молебнами – они звучат и сейчас, но и великим мужеством монахов-воинов. Ведь это из их среды вышли запечатленные в летописи герои Куликовской битвы Пересвет и Ослябя…
Саблин задержался, оглядев догоняющего его молодого монаха. Спросил, чтобы только завязать разговор:
– Это все экскурсанты небось?
– Они, – охотно ответил монах. – Каждый день народ валом валит.
– А на что смотреть-то? – с хитрецой спросил Саблин. Ему очень хотелось разговорить монаха.
– Как на что? – обиделся тот. – Одни соборы чего стоят! Успенский, Троицкий, Сошествия святого духа. Стенные башни, трапезная… А иконостасы в соборах! И музеями мирскими Загорск славен. Зри и ликуй.
– Почему вы говорите «зри», а не «смотри» или «гляди»?
– Потому что я знаю русский и церковнославянский. Последний, мне кажется, здесь наиболее уместен.
Интеллигентно говорит, подумал Саблин. А может быть, он и Смиренцева знает? Спросил:
– Вы всех здесь знаете?
– Не всех, конечно. Но многих. А кто вас интересует?
– Скажем, профессор Смиренцев. Духовная академия.
– Отец Макарий! – возликовал монах. – Так это же мой профессор. Он у нас курс иконописи ведет. Я его с семинарских лет помню. Чудо-ученый!
– Как найти его, не подскажете?
– Он сейчас, наверное, в Успенском соборе обедню стоит. Летом каждую обедню отстаивает. В академии занятий нет: каникулы. А вы кто по специальности? Искусствовед?
– Немножко, – слукавил Саблин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13