на его стороне преимущество неожиданности. А остальные? Да нет, вздор все это! Миенг никуда не делся, и солдаты его с ним. Они просто затаились - до поры, выжидают, чтобы ударить внезапно и точно...
Фонарей никто не зажигал: ни террористы, ни солдаты Миенга. Все так же зудели цикады, жестко шуршали листья пальм над головой, и невидимая пирога время от времени ударяла деревянным носом в каменистый берег. Костров осторожно встал и тут же похолодел от испуга: хрустнула коленка. Прислушался. Нет, никакой паники. Нервы, нервы, никто ничего не услыхал...
Снизу спросили:
– Все?
Ответа не было, но и молчание удовлетворило спросившего. Видимо, они начали подъем: затрещала ветка под ногой, посыпалась земля, кто-то поскользнулся, выругался сквозь зубы. Шум шагов удалялся куда-то влево, где предположительно был Миенг, и опять Костров подивился его предусмотрительности. Очень хотелось шагнуть все-таки, надоело стоять пнем, но он страшился выдать свое присутствие, подвести бойцов. Он стоял напряженно, слушал шаги - никогда не подозревал, что его слух может так обостриться - ждал конца. И дождался.
Первый из пришельцев ступил наверх обрыва, сказал:
– Скорее, шевелитесь.
И вдруг захрипел, забился и затих.
– Кто там? - это был второй.
Кретин! Он еще задавал вопросы...
Костров даже засмеялся про себя: как все легко получается. Ни криков, ни погони, ни выстрелов. Диверсантов взяли, как говорится, тепленькими. Второй даже не ойкнул, не успел. Больше всего Костров жалел, что не может видеть событий, разыгрывающихся в каких-нибудь десяти метрах от него. Он уже пошел было туда, как вдруг кто-то впереди крикнул бессвязно, упало что-то тяжелое и большое, раздался возглас:
– Стой!
И нечто огромное налетело на Кострова, повалило с разгону, подмяло его под себя. Костров упал на спину, невольно выбросил вперед руки, обхватил это "что-то", оказавшееся человеком. Человек рванулся из объятий Кострова, потащил его за собой. Они оба упали на мягкую землю. Костров не успел среагировать, больно ударился локтем обо что-то твердое, охнул негромко, ткнулся лицом в мокрую от пота одежду ночного "гостя". Тот не пошевелился.
Сзади вспыхнуло сразу два фонарика. Лучи их заметались по земле, скрестились, поймали Кострова. Он повернул голову, зажмурился от яркого света.
– Жив? - это был Миенг.
– Я-то жив, - сказал Костров. - Однако гость ваш...
Он взглянул на неподвижно застывшее тело диверсанта, оказавшегося маленьким и щуплым: в темноте невольно преувеличиваешь опасность...
– Чем ты его? - Миенг присел на корточки, посветил в лицо диверсанту.
Тот подергал веками, но глаз не открыл, боялся, видно.
– Не трогал я его, - сказал Костров, потирая ушибленный локоть. - Сам он...
Миенг пошарил рукой по земле, поднял увесистый камень.
– Не повезло бедняге. Ударился. Ты, Ко-ля, такой большой, а он такой маленький. Разные массы. Закон Нью-то-на. Не забыл?
– Не забыл,- мрачно подтвердил Костров. - Не будет бегать где не надо.
– Он же совсем глупый, - усмехнулся Миенг. - Он не знает закона Нью-то-на... - кивнул своим бойцам: - Забирайте его.
Те подошли, один из них ткнул диверсанта дулом автомата. Он поднялся нехотя - похоже, не так уж сильно ударился - и Костров пожалел, что не может разглядеть его лица.
– Посвети на него, Миенг.
– Зачем? - спросил Миенг. - Батарейку жалко. Я фонарик ребятам отдам. Они пирогу покараулят.
– Сколько было "гостей"?
– Четверо.
– Никого не упустил?
– Никого. Только твой шустрым оказался.
– Какой он мой,- махнул досадливо рукой Костров. - С таким же успехом он мог налететь на дерево. Или на стену. Или просто поскользнуться. Я тут ни при чем. Даже не помог вам.
– Это и хорошо. Со своими врагами мы должны справляться сами... - он помолчал. - Зря я согласился взять тебя. Испугался я очень, когда он в твою сторону побежал. Моя вина.
– Причем здесь ты, Миенг? Я сам напросился. А взявшись за гуж, не говори, что не дюж.
– Как это? - не понял Миенг.
Костров усмехнулся: трудно перевести на лаосский привычную русскую поговорку. Подумал, сказал:
– Что-то вроде твоего выражения: если я стреляю, я не шучу.
– Только я не стрелял сегодня, - сказал Миенг. - Их надо было живыми взять.
– Жалеешь, что не стрелял?
Даже в темноте Костров почувствовал, что Миенг удивился, затянул паузу, потом ответил:
– Я бы не хотел больше стрелять, никогда.
– А шутить? - подковырнул Костров.
– Куда денешься... - притворно вздохнул Миенг. - С твоей легкой руки.
– Почему с моей?
– Ты же обманул меня. Ты же написал тогда в своей газете, что я похож на Сиенг Миенга.
– Откуда ты узнал? - удивился Костров. В те годы его газета крайне редко попадала в джунгли Самнеа, да и кому бы ее там читать? Русский язык в Лаосе знают немногие.
– Мне Вилайла читала. Она привезла газету из Москвы.
Этого Костров не учел. Молоденькая докторша Вилайла, подруга Миенга, училась в Московском медицинском институте и, оказывается, сохранила для приятеля вырезку с фотографией и текстом, где Костров все же не удержался, назвал его именем фольклорного героя.
– Ты на меня сердишься, Миенг?
– Нет, Ко-ля. Меня всегда так звали. Я шутил, когда просил тебя не упоминать об этом. А ты на меня не сердишься?
– За что?
– За сегодняшнее.
– Я благодарен тебе.
Они подошли к машине, которая по-прежнему темнела на обочине - только подфарники тлели красными светляками. Из леса, из черноты зарычал мотор, и на шоссе тяжело выполз грузовик с солдатами и "гостями".
– Командир, - крикнули из грузовика, - ты с нами?
– Езжайте, - сказал Миенг. - Меня товарищ довезет.
Костров включил зажигание, тронулся с места, легко обогнал грузовик, посигналив ему фарами. Миенг молчал, поглядывал вперед, на дорогу, ловил ладонью горячий ветер в открытое окно. Потом сказал:
– Не за что меня благодарить. Я показал тебе войну, а война-это совсем неинтересно.
Вот тебе и раз! Боевой командир Миенг, опытный и умный солдат, стрелок каких поискать: что из автомата, что из револьвера!
– Почему ты так говоришь?
Он опять помолчал, облизнул тонкие сухие губы.
– Я не знал ничего другого. Я родился, когда была война. Я учился, когда была война. В пещерах вместо школ, потому что война не щадила никого и бомбы падали всюду. И на школы, и на госпитали, и даже на детей, играющих на дорогах. Я стал солдатом, потому что шла война. Я стрелял. Я видел смерть ежедневно. Это страшная штука - смерть. Я ненавижу войну, Ко-ля.
– Что ты станешь делать дальше, Миенг? Учиться? Мненг долго молчал, словно подыскивал ответ - самый точный, единственный.
– Ты помнишь карту Лаоса в магазинчике на улице Самсен-таи?
– Помню.
– Я купил ее. Это старая карта. Ее еще французы печатали. Я хочу строить дороги, Ко-ля. Я буду учиться строить дороги. Я нарисую их на этой старой карте, потому что их там нет. Лет через двадцать ты приедешь в Лаос, и я покажу тебе карту. Она станет очень красивой: вся в красных линиях моих дорог, - он засмеялся, высунул голову в окно, зажмурился, сжал губы: очень сильный встречный ветер. Потом сел прямо, пригладил пятерней свои жесткие волосы, сказал серьезно:
– Знаешь, о чем я тебя попрошу? Не пиши ничего в газету о сегодняшней ночи. Я не хочу, чтобы Вилайла узнала, что я опять воевал. Ладно?
– Договорились,- сказал Костров.
На этот раз он знал точно, что не обманет Миенга.

1 2 3