— А зачем вам это?
— Да для мемуаров. Решил на старости лет графоман -ством заняться. А помню только вчерашний день.
— Давно пора. А то подрастающее поколение воспитывать не на чем…
— Ну так ты сделаешь?
— Какой разговор! Звоните завтра. Или даже приходите.
— Хорошо. Послезавтра. К вечеру, — взял поправку на бюрократию Сан Саныч. — «Даже приду».
Послезавтра Сан Саныч сидел в кабинете своего давнего ученика.
— Значит, так, подсудимые не признались, приговор был вынесен на основании косвенных улик и свидетельских показаний. Двух — к высшей мере. Одного — к двенадцати годам строгого режима. Еще одного к семи. Апелляция была отклонена…
— Кого к высшей?
— Орешкина и Прохорова.
— А Мокроусова?
— К двенадцати.
— Он же главным шел!
— На суде свидетели отказались от своих показаний. А прямых улик не было.
— А подельники?
— Подельники его непосредственного участия в деле не подтвердили. Только общее руководство.
— Взяли на себя? Несмотря на расстрельную статью?
— Выходит, так.
— Очень интересно. А дальше что?
— Мокроусова и Мешаева посадили. Орешкина и Прохорова расстреляли.
— И?
— Что и?
— Что потом сталось с Мокроусовым?
— Откуда я знаю. Вас же интересовали только результаты суда.
— Ну вообще-то да. Но и все дальнейшее тоже. Все-таки почти однополчане. На одной баррикаде дрались. По разные стороны. Хотелось бы о его судьбе подробнее узнать.
— Сейчас. Попробую запросить архивы. Только придется немного подождать.
— Я подожду.
— А зачем вам Мокроусов?
— Исключительно по ностальгическим мотивам, — сказал Сан Саныч.
Пока Сан Саныч ожидал, управление жило своей обычной жизнью. В режиме разворошенного случайным медведем муравейника. Кто-то кого-то вызывал, куда-то выезжали группы захвата в бронежилетах с короткоствольными автоматами через плечо, кто-то требовал по телефону подмогу ОМОНа, усиленного саперным подразделением и снайперами.
«Горячая служба у ребят. Как у чикагской полиции в период „сухого закона“, — вяло размышлял Сан Саныч. — Разве только тяжелых танков на вооружении нет». В его время так интенсивно оружием не бряцали. В лучшем случае вновь назначенному на должность оперативнику вручали списанный из армии «тэтэшник» или револьвер образца двенадцатого года и отправляли волку в пасть, не забыв напомнить, что по поводу каждого израсходованного патрона придется писать отдельный рапорт. Вот они и предпочитали не столько оружием — сколько головой. И навыками, преподанными во фронтовой разведке. И ничего, справлялись.
Сан Саныча вызвали к полковнику.
— В общем, так. По Мокроусову. Отсидел пять лет в колонии строгого режима п/я… Взысканий не имел. С производственными планами справлялся. Активно участвовал в общественной работе…
«Ну это все как раз ясно. Как божий день, — подумал про себя Сан Саныч, — с планами справлялся на сто два процента, потому что на него ишачили „мужики“. Взысканий не имел по причине того, что все беззакония творил чужими руками. Активную общественную работу приписало лагерное начальство в благодарность за поддержание на подведомственной им территории образцового порядка и на случай возможной амнистии. Типичная характеристика для отбывающего по тяжелой статье. А вот почему пять лет вместо объявленных двенадцати? Вот это совершенно непонятно».
— Почему пять лет?
— Комиссован по здоровью. В связи с обнаружением тяжелой, не поддающейся лечению болезни.
Странно. Вчера, на трибуне, он не производил впечатление больного, страдающего неизлечимым недугом. Скорее избытком здоровья и административной энергии.
— Что дальше?
— Все. Через год после освобождения он умер.
— Как умер?
— Так и умер. Согласно приложенному свидетельству о смерти. От той болезни, по поводу которой был комиссован.
Это было уже совсем интересно. Чтобы покойник, отдавший богу душу несколько лет назад, выступал с докладом на торжественном заседании в должности Главы администрации!.. Или это все Сан Санычу пригрезилось? Или он тоже намедни, сам того не заметив, помер и присутствовал на юбилейном слете почивших душ, которым еще и сухпай в конце выдали для поддержания несуществующего здоровья?
— Все? Вы удовлетворены?
— Почти.
— Почему почти?
— Хочу попросить тебя, так сказать в виде исключения, переснять несколько фотографий из дела. Для мемуаров. Тем более что тех подсудимых уже давно нет.
— Ладно. Раз нет… Могу я еще чем-нибудь помочь своему старому учителю?
— Конечно. Например, дать машину для перевозки вещей. На новую квартиру…
Полковник насторожился. Машины и квартирный ремонт были его больной темой.
Даже более больной, чем неискорененная в стране преступность. Кабы знать об этой ветеранской просьбе заранее, он бы мог попытаться куда-нибудь улизнуть. Например, на захват вооруженной банды рэкетиров. Или в отставку.
А так расслабился, попался на виртуозно проведенном отвлекающем маневре.
Лопухнулся, как сопливый стажер. Ну ветераны, ну что только не придумают, чтобы дармовым транспортом обеспечиться…
— Когда? — безнадежно спросил полковник.
— Что когда?
— Когда переезжать на новую квартиру будете?
— Когда куплю.
— Что купите?
— Новую квартиру…
С улицы, из первого встретившегося на пути телефона-автомата, Сан Саныч позвонил в районную администрацию.
— Скажите, пожалуйста, как давно работает наш районный Голова? — спросил он. — Нам очень понравилось его выступление на последнем собрании ветеранов. Мы бы хотели выразить ему нашу признательность…
— Три года, — ответил вежливый голос.
— А до того?
— Я точно не знаю. Но, по-моему, тоже в администрации. Другого района.
— А до того?
— Кажется, на производстве. Руководителем.
— Спасибо.
— Вам спасибо. За отзыв о работе администрации… Значит, три года. И до того года три в другой администрации. А до того несколько лет на производстве. А до того пять лет в колонии строгого режима. По приговору суда. За двойное убийство с отягчающими. А до того год за воровство. И два за хулиганство… Какая интересная и не типичная для управленческого лидера карьера. Или наоборот — типичная?
Вечером следующего дня Сан Саныч сидел в качестве случайного гостя в актовом зале районной администрации. На каком-то очередном торжественном собрании. Или чествовании. Или праздновании. Или поминовении. Не суть важно. Важно, что в президиуме находился подозреваемый. Он же Глава районной администрации, он же депутат какой-то там Думы, он же скончавшийся в результате долгой продолжительной болезни рецидивист Мокроусов.
Сан Саныч сидел в первых рядах, разложив на коленях фотографии и сличая их с оригиналом. В следственной практике эта операция называлась идентификацией. Подозреваемый идентифицировался плохо. Мешал его дорогой галстук, пиджак, окружение и должность. Все они свидетельствовали против участия подозреваемого в преступлении. «За» — говорили родинка, овал лица, форма ушей и носа, характерные привычки и интуиция сыщика. Интуиция и привычки были вторичны. Их в качестве аргумента никто бы не принял. А вот не подверженные изменениям абрис лица, разрез глаз и родинку… Их оспаривать было сложнее.
— Разрешите вас поздравить с вашим профессиональным праздником, — поздравлял докладчик аудиторию.
Аудитория хлопала.
С аудиторией Сан Санычу не повезло. В зале большей частью сидели женщины.
Молодые. Может быть, ткачихи, может быть, воспитатели дошкольных учреждений. Среди их гладких физиономий и пышных причесок Сан Саныч ощущал себя сухофруктом, случайно попавшим в корзинку с только что собранными наливными яблочками.
— Хочу отметить ваш героический труд на ниве…
«И еще брови, — в свою очередь замечал Сан Саныч. — Брови: один в один».
Бурные аплодисменты…
Дома ветеран-разведчик сварил манную кашу и, покрошив туда хлеб и поедая все это, думал. По поводу Главы своей администрации. С которым он был лично знаком.
Что ж с ним делать? Выводить на чистую воду и досаживать на оставшиеся от приговора семь лет? Так он уже не Мокроусов. Он уже Петров. Который не может отвечать за деяния рецидивиста Мокроусова. И Мокроусов не может отвечать за Мокроусова, потому что умер. А покойников тащить на пересуд нельзя. Разве только на один — на Страшный. Но до него еще как до всеобщей, по всем статьям и срокам амнистии.
Может, доказать, что Петров не Петров, а Мокроусов, который похоронен много лет назад, но не умер и на основании этого посадить?
Только как доказать? С помощью горячего убеждения, красноречия и страшных, имеющих отношение к ближним родственникам клятв? Или портретного сходства того преступника и этого Главы, которое на первый взгляд уже не очень-то и сходство? Или того круче — эксгумации трупа и сравнения его с живым человеком? Но кого эксгумировать, если покойник не умирал? Скелет из могилы? Если, конечно, он там найдется. Так ведь захороненный мертвец с живым прототипом точно не совпадет. Потому что им не является.
Нет, это не подходит.
Тогда, может быть, сличения фотографий?
Это да. Это документ. И еще отпечатков пальцев, которые не меняются в зависимости от занимаемой должности. Только как подозреваемого притащить на сравнительную экспертизу? Как заставить сдать те пальчики?
Был бы беглый покойник бездомным бомжем, или рядовым отечественным инженером, или доктором каких-нибудь теоретических наук. То есть совершенно бесправным, с точки зрения высокопоставленных связей, гражданином. Тогда его еще можно было бы припереть к тюремной стенке. Но вряд ли это удастся сделать с Главой администрации, у которого полста служек на подхвате и не считано друганов-приятелей в самых высоких, в том числе правоохранительных органах! Тех, которые в обиду его дать могут и не пожелать! И скорее всего, по причине дружбы и общих интересов, не дадут!
Как такого умудриться притащить на допрос или на экспертизу, когда он из-за границы и из запредельно высоких кабинетов не вылазит? Попросить ныне правящего Премьер-министра или мэра в ходе производственного совещания поинтересоваться, не сидел ли их подчиненный лет так десяток назад в колонии особо строгого режима? За убийство двух законопослушных граждан.
— Нет? Честное слово? Честное благородное?
— Конечно, честное! Конечно, благородное! Век воли не видать!
— Ну тогда все обвинения снимаются. Как не имеющие под собой никаких оснований. Прозит!
Впрочем, и об этой малой услуге Премьера с мэром не попросить. Так высоко допрыгивать Сан Саныч не умел, даже когда был в полной физической и должностной силе «важняком». А теперь в гордом звании заслуженного, в масштабах отдельно взятого района, пенсионера — тем более. Теперь он мог только брюзжать и кропать жалобы на нерадивую службу продавцов ближайшего продмага и пьянство в рабочее время и за его счет вызванных им же для ликвидации аварии жэковских сантехников. Впрочем, без надежды на ответ и устранение течи.
А может, действительно — писать. Бумага не человек — все стерпит.
Вот только кому писать?
Лучше бы Президенту страны. Или сразу Генеральному секретарю ООН. Об отдельном должностном лице, как всеобщей экологической угрозе человечеству!
На такой высоте у подозреваемого покровителей, наверное, не найдется.
Хорошо бы в ООН. Но на масштабы человечества Глава не тянет. От силы на район. В котором, правда, тоже отдельные представители человечества живут.
Его составляющие.
Тогда остается прокурору. Который на то и поставлен, чтобы… Тем более все равно больше некому.
Сан Саныч взял чистый лист бумаги и написал все, что по данному вопросу знает. И в довесок все, что по тому же вопросу думает.
Написал — и… выбросил в мусорное ведро.
Какой прокурор станет заниматься давно сданным в архив делом, когда у него нераскрытых свежих «висячек» полный стол?
1 2 3 4 5 6 7 8 9