— Мы не любим умников. Не умничайте, Гроуфилд, возвращайтесь в свою комнату.
— Не хочу.
— Проклятье! — произнес Марба. — Господа, я сейчас вернусь. Идемте, Гроуфилд.
Он зашагал прочь, таща за собой Гроуфилда, который кожей чувствовал взгляд генерала.
— Не восстанавливайте против себя генерала Позоса, дурень вы эдакий, — вполголоса сказал Марба. — Он и впрямь выселит вас на улицу.
— А я опять зайду в дом, и все дела. Марба остановился и устремил на Гроуфилда тяжелый взгляд.
— Не говорите о том, что вы сделаете и чего не сделаете.
Здесь вы пленник, неужели непонятно?
— Как сказал Оскар Уайльд, если королева так обращается со своими узниками, она их недостойна.
— Вы мне нравитесь, Гроуфилд, — признался Марба. — Вы очень интересная и забавная человеческая особь. Но вы должны понять, что кое — кто из собравшихся здесь людей облечен верховной властью. В своих странах они правят железной рукой. Если вы их разозлите, они без колебаний расправятся с вами. В том случае, если защищать вас станет опасно, я брошу вас на произвол судьбы. Так что попробуйте взять себя в руки.
— Попробую, — согласился Гроуфилд. — Но я не собираюсь сидеть под замком в этой гуверовской деревне.
— Не понимаю смысла этого слова, — сказал Марба. — Ну да ничего. Пойдемте. И предоставьте мне вести переговоры.
Их путь, как и прежде, пролегал через читальню. На этот раз два или три читателя удивленно нахмурились, когда Гроуфилд шествовал мимо них. Он не соврал, когда сказал, что кроме него тут нет ни одного англосакса. Он был весьма примечательной личностью, да еще то и дело шнырял туда — сюда через комнату. Гроуфилд не мог знать, что думают о нем эти люди, но сам себе он казался механическим медведем в стрелковом тире, который разворачивается и идет в обратную сторону всякий раз, когда в него попадает пуля. С учетом сложившихся обстоятельств такое образное сравнение отнюдь не поднимало настроения.
На этот раз, выйдя из читальни, они свернули в другую сторону и поднялись по узкой лестнице на второй этаж. Миновав коридор, Марба и Гроуфилд оказались в тесном закутке, который почти полностью занимала фигура громадного негра. Марба что — то сказал ему на своем туземном наречии, и негр, взглянув на Гроуфилда, медленно кивнул. Он стоял, сложив руки на груди, и был похож на стража гарема — сплошные мышцы.
— Подождите здесь, — велел Марба Гроуфилду.
— Сделаю все, что он пожелает, — Гроуфилд кивнул на стражника.
Марба едва заметно улыбнулся и, открыв дверь в противоположной стене, исчез за порогом. Гроуфилд подумал и решил не заводить светской беседы с негром. Вместо этого он сел на коричневый кожаный диван, занимавший остаток полезной площади, и попытался сделать вид, будто ему все нипочем. Может, зря он не остался в той вонючей каморке? Может, там лучше? Нет. Безопаснее — возможно, но уж никак не лучше. Хуже, чем там, нигде быть не может. Эта комната погубила бы его как личность. В понедельник он вышел бы из нее вконец разочарованным в жизни стариком, клацающим вставными зубами, да еще плохо подогнанными.
Кроме того, у Гроуфилда была еще одна тема для размышлений — Кен. Поверит ли Кен, что его похитили? Или Кен не захочет верить ни во что, кроме побега, который на сей раз оказался удачным? Как ни крути, а придется возвращаться к Кену и как — то доказывать, что он не обманщик, что он хотел помочь и трудился в поте лица. Лучшим доказательством были бы правдивые сведения о целях этого сборища, но поскольку получить их не удастся, следует хотя бы как — то убедить Кена в том, что он искренне старался помочь. Может быть, тогда Кен пойдет на мировую в понедельник. Но если бы он, Гроуфилд, впустую потратил время, сидя в этой ночлежке для бездомных, на всех мечтах о примирении с Кеном можно было бы поставить крест. Поэтому он не жалел о том, что покинул вонючую каморку. Более того, Гроуфилд был полон (или, во всяком случае, не лишен) надежд на безнаказанность и успешное завершение своего бескровного мятежа.
Пока Гроуфилд подбадривал себя такого рода рассуждениями, дверь открылась опять, и вошел Марба. У него был встревоженный вид, и Гроуфилд, естественно, тоже встревожился.
Присев рядом с ним на диван, Марба тихо спросил:
— Чем вы насолили Вивьен Камдела?
— Я? Ничем.
— Она вас недолюбливает.
— Знаю.
— Почему?
— Потому что я не патриот, — ответил Гроуфилд. — Мы малость поспорили на эту тему, и оказалось, что патриотизма во мне меньше, чем ей хотелось бы. Я прежде пекусь о себе самом, и это ей не нравится. А в чем дело?
— Она там, — ответил Марба. — В той комнате. Выступает с нападками на вас. Если бы мне удалось убедить полковника Рагоса вступиться за вас, вы могли бы получить относительную свободу.
— Полковника Рагоса? Он ведь ваш президент, не так ли?
— Да. Обычно он прислушивается к моим советам, но Вивьен настроена против вас и говорит весьма пылко. Поэтому он хочет встретиться с вами самолично, и я прошу вас держаться как можно вежливее. Полковник не любит, когда ему дерзят.
— Я буду вести себя прилично, — пообещал Гроуфилд.
— Ваша задача — понравиться полковнику.
— Может, подарить ему свой локон?
— Не надо, — резко ответил Марба. — Такие волосы не в его вкусе.
— Что ж, прекрасно, — сказал Гроуфилд, и Марба повел его к своему правителю.
Глава 17
В комнате полукругом стояли несколько стульев и кушетка. В глубоком каменном очаге потрескивали горящие поленья. Вивьен Камдела сидела на одном из стульев, сложив руки, скрестив ноги и злобно зыркая на Гроуфилда. Она была прекрасна даже в гневе.
Посреди комнаты стоял со стаканом в руке высокий тощий седовласый негр в очках в роговой оправе. На нем был темно серый костюм и узкий черный галстук, как у страхового агента, а на обеих руках сияли перстни с рубинами. Негр казался хитрым, умным, расчетливым, нетерпеливым и холодным как лед. Марба сказал что — то на туземном наречии, и Гроуфилд узнал свое имя, совсем не к месту вплетенное в странную мешанину незнакомых слов. Потом Марба повернулся к Гроуфилду и объявил:
— Это полковник Рагос.
— Как поживаете, сэр?
— Хорошо, — полковник говорил тоном образованного человека, с британским акцентом, который подавлял еще какой — то, едва заметный в речи. — Вы пьете виски?
— Да, сэр, — Гроуфилд перекинул пальто через спинку кресла.
— Оно африканское, — сказал полковник. — С нашей родины.
Если предпочитаете канадское…
— Я никогда не пил африканское виски, — ответил Гроуфилд.
— Хотелось бы попробовать.
Полковник кивнул Вивьен Камдела. Все с тем же неприязненным выражением лица она выпрямила свои длинные скрещенные ноги, поднялась и подошла к бару. Вивьен выглядела прекрасно в зеленых лыжных брюках и коричневом свитере.
Рагос что — то говорил. Гроуфилд оторвал взгляд от лыжных брюк и услышал:
— Вы когда — нибудь путешествовали по Африке?
— Нет, сэр, я никогда не покидал западного полушария.
— Вы домосед.
Зеленые лыжные брюки приближались.
— Да, сэр. Мою жену зовут Мери.
Вивьен Камдела вручила ему старинный бокал с бледно — желтой жидкостью — не меньше трех унций. И без льда. Жижа эта больше всего напоминала тухлое пиво. Когда Вивьен подавала Гроуфилду бокал, глаза ее злорадно сверкнули.
Гроуфилд заглянул в бокал, потом посмотрел на полковника.
— Обычно я пью виски со льдом, — сказал он.
— Наше виски прекрасно и без льда, — ответила Вивьен. Лед разрушает букет.
Полковник ничего не сказал. Он стоял и молча наблюдал за Гроуфилдом.
А Гроуфилд чувствовал приближение беды. Он поднес бокал к губам и опасливо сделал глоток. Кислота прожгла борозду на его языке и огненным потоком скользнула по пищеводу в желудок.
О притворстве не могло быть и речи. Гроуфилд прослезился и утратил дар речи. Он просто стоял и моргал, держа бокал в поднятой руке и пытаясь сделать глотательное движение, не поперхнувшись при этом.
Неужели глаза полковника весело блеснули? Надеясь, что это так, Гроуфилд откашлялся и попытался заговорить.
— О, я тоже не стал бы портить такой букет. Ни за что, хрипло выдавил он.
— Неужели наше виски слишком крепкое для вас? — с улыбкой спросил полковник. — Возможно, в этом и заключается одна из слабостей белой расы. Наверное, у белых глотки мягче.
Он поднял свой бокал, содержащий примерно унцию такой же желтой дряни, насмешливо тостировал Гроуфилда и выпил. В глазах его при этом не заблестели слезы, откашливаться полковник тоже не стал. Он протянул пустой бокал Вивьен и сказал:
— Налейте мне еще, пожалуйста. И принесите мистеру Гроуфилду немного льда.
Когда Вивьен протянула руку, чтобы взять у Гроуфилда бокал, лицо ее выражало неприкрытое удовлетворение. Гроуфилд сунул было бокал ей, но потом передумал и не отдал его.
— Бокал тоже африканский? — спросил он.
— Нет, он был тут, в доме, — нахмурившись, ответил полковник.
— О — о, — Гроуфилд передал бокал Вивьен, которая несколько секунд озадаченно смотрела на него, прежде чем отнести к бару.
— Не понимаю, к чему этот вопрос о бокале, — сказал полковник.
— Просто было интересно. Может, это изделие ваших народных промыслов. Извините, полковник, но я почти ничего не знаю о вашей стране. Впрочем, и о своей собственной тоже.
— Как я понял, вас силой завербовали в шпионы. Вами руководили отнюдь не патриотические убеждения.
— Шпионаж — грязная работа, — ответил Гроуфилд. — Она сродни поприщу судебного исполнителя. Не понимаю, как можно шпионить из благородных побуждений.
— Но если это помогает вашей стране?
— Ну, когда человек не способен предложить своей стране ничего лучшего, чем умение подслушивать и подглядывать в замочные скважины, вряд ли его вообще можно назвать полноценным человеком.
— А что вы можете предложить своей стране, мистер Гроуфилд?
— Бездеятельное сочувствие.
— Не понимаю этого выражения, извините.
— Ну, я не из тех, кто посвящает всю жизнь служению родине.
Вивьен вернулась с бокалами. Гроуфилд взял свой и продолжал:
— Я принадлежу к большинству. Канадец, который сделал этот бокал, не думал о том, что делает его для Канады. Он делал его за доллар в час. Разве из — за этого его можно обвинять в отсутствии патриотизма? И неужели люди, производившие ваше виски, заботились при этом о славе Ундурвы?
— Почему же нет? — возразил полковник. — Почему человек, чем бы он ни занимался, не должен делать во славу отечества все, что в его силах?
— Вы хотите сказать, что государство первично, а человек — вторичен. Я не очень разбираюсь в политике, но полагаю, что моя страна придерживается противоположной точки зрения.
— В теории, — ответил Марба. — Скажите, вы хоть раз видели Гарлем?
— Так и знал, что вы об этом спросите. Полковник, я никогда не видел Палм — Бич. Думаю, нам обоим ясно, что я не Святой Франциск Ассизский. Но покажите мне этого святого. Будь я бескорыстен и заботься о приумножении славы отчизны, сидел бы сейчас в отделении Армии Спасения и раздавал бесплатную похлебку. И никогда не впутался бы в такую передрягу. Я знаю свои грехи, и, уверяю вас, политические пристрастия не входят в их число.
Глаза полковника весело блеснули.
— Политика — грех?
— Не я, а вы заговорили о Гарлеме. Веселый блеск померк.
— Разумеется, возможна и такая точка зрения. Однако, по — моему, пора перейти к текущим делам. Со льдом виски вкуснее? — Я еще не пробовал, — ответил Гроуфилд и сделал глоток.
Виски по — прежнему жгло, как молния, но лить было можно. Теперь оно взорвалось, лишь достигнув желудка. — Гораздо лучше, благодарю.
— Похоже, вопрос заключается в том, убить вас или оставить в живых, — проговорил полковник. — Вы никак не хотите сидеть под замком и отвергаете этот самый гуманный компромисс. Значит, придется выбирать между двумя крайностями. Я верно оцениваю положение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Не хочу.
— Проклятье! — произнес Марба. — Господа, я сейчас вернусь. Идемте, Гроуфилд.
Он зашагал прочь, таща за собой Гроуфилда, который кожей чувствовал взгляд генерала.
— Не восстанавливайте против себя генерала Позоса, дурень вы эдакий, — вполголоса сказал Марба. — Он и впрямь выселит вас на улицу.
— А я опять зайду в дом, и все дела. Марба остановился и устремил на Гроуфилда тяжелый взгляд.
— Не говорите о том, что вы сделаете и чего не сделаете.
Здесь вы пленник, неужели непонятно?
— Как сказал Оскар Уайльд, если королева так обращается со своими узниками, она их недостойна.
— Вы мне нравитесь, Гроуфилд, — признался Марба. — Вы очень интересная и забавная человеческая особь. Но вы должны понять, что кое — кто из собравшихся здесь людей облечен верховной властью. В своих странах они правят железной рукой. Если вы их разозлите, они без колебаний расправятся с вами. В том случае, если защищать вас станет опасно, я брошу вас на произвол судьбы. Так что попробуйте взять себя в руки.
— Попробую, — согласился Гроуфилд. — Но я не собираюсь сидеть под замком в этой гуверовской деревне.
— Не понимаю смысла этого слова, — сказал Марба. — Ну да ничего. Пойдемте. И предоставьте мне вести переговоры.
Их путь, как и прежде, пролегал через читальню. На этот раз два или три читателя удивленно нахмурились, когда Гроуфилд шествовал мимо них. Он не соврал, когда сказал, что кроме него тут нет ни одного англосакса. Он был весьма примечательной личностью, да еще то и дело шнырял туда — сюда через комнату. Гроуфилд не мог знать, что думают о нем эти люди, но сам себе он казался механическим медведем в стрелковом тире, который разворачивается и идет в обратную сторону всякий раз, когда в него попадает пуля. С учетом сложившихся обстоятельств такое образное сравнение отнюдь не поднимало настроения.
На этот раз, выйдя из читальни, они свернули в другую сторону и поднялись по узкой лестнице на второй этаж. Миновав коридор, Марба и Гроуфилд оказались в тесном закутке, который почти полностью занимала фигура громадного негра. Марба что — то сказал ему на своем туземном наречии, и негр, взглянув на Гроуфилда, медленно кивнул. Он стоял, сложив руки на груди, и был похож на стража гарема — сплошные мышцы.
— Подождите здесь, — велел Марба Гроуфилду.
— Сделаю все, что он пожелает, — Гроуфилд кивнул на стражника.
Марба едва заметно улыбнулся и, открыв дверь в противоположной стене, исчез за порогом. Гроуфилд подумал и решил не заводить светской беседы с негром. Вместо этого он сел на коричневый кожаный диван, занимавший остаток полезной площади, и попытался сделать вид, будто ему все нипочем. Может, зря он не остался в той вонючей каморке? Может, там лучше? Нет. Безопаснее — возможно, но уж никак не лучше. Хуже, чем там, нигде быть не может. Эта комната погубила бы его как личность. В понедельник он вышел бы из нее вконец разочарованным в жизни стариком, клацающим вставными зубами, да еще плохо подогнанными.
Кроме того, у Гроуфилда была еще одна тема для размышлений — Кен. Поверит ли Кен, что его похитили? Или Кен не захочет верить ни во что, кроме побега, который на сей раз оказался удачным? Как ни крути, а придется возвращаться к Кену и как — то доказывать, что он не обманщик, что он хотел помочь и трудился в поте лица. Лучшим доказательством были бы правдивые сведения о целях этого сборища, но поскольку получить их не удастся, следует хотя бы как — то убедить Кена в том, что он искренне старался помочь. Может быть, тогда Кен пойдет на мировую в понедельник. Но если бы он, Гроуфилд, впустую потратил время, сидя в этой ночлежке для бездомных, на всех мечтах о примирении с Кеном можно было бы поставить крест. Поэтому он не жалел о том, что покинул вонючую каморку. Более того, Гроуфилд был полон (или, во всяком случае, не лишен) надежд на безнаказанность и успешное завершение своего бескровного мятежа.
Пока Гроуфилд подбадривал себя такого рода рассуждениями, дверь открылась опять, и вошел Марба. У него был встревоженный вид, и Гроуфилд, естественно, тоже встревожился.
Присев рядом с ним на диван, Марба тихо спросил:
— Чем вы насолили Вивьен Камдела?
— Я? Ничем.
— Она вас недолюбливает.
— Знаю.
— Почему?
— Потому что я не патриот, — ответил Гроуфилд. — Мы малость поспорили на эту тему, и оказалось, что патриотизма во мне меньше, чем ей хотелось бы. Я прежде пекусь о себе самом, и это ей не нравится. А в чем дело?
— Она там, — ответил Марба. — В той комнате. Выступает с нападками на вас. Если бы мне удалось убедить полковника Рагоса вступиться за вас, вы могли бы получить относительную свободу.
— Полковника Рагоса? Он ведь ваш президент, не так ли?
— Да. Обычно он прислушивается к моим советам, но Вивьен настроена против вас и говорит весьма пылко. Поэтому он хочет встретиться с вами самолично, и я прошу вас держаться как можно вежливее. Полковник не любит, когда ему дерзят.
— Я буду вести себя прилично, — пообещал Гроуфилд.
— Ваша задача — понравиться полковнику.
— Может, подарить ему свой локон?
— Не надо, — резко ответил Марба. — Такие волосы не в его вкусе.
— Что ж, прекрасно, — сказал Гроуфилд, и Марба повел его к своему правителю.
Глава 17
В комнате полукругом стояли несколько стульев и кушетка. В глубоком каменном очаге потрескивали горящие поленья. Вивьен Камдела сидела на одном из стульев, сложив руки, скрестив ноги и злобно зыркая на Гроуфилда. Она была прекрасна даже в гневе.
Посреди комнаты стоял со стаканом в руке высокий тощий седовласый негр в очках в роговой оправе. На нем был темно серый костюм и узкий черный галстук, как у страхового агента, а на обеих руках сияли перстни с рубинами. Негр казался хитрым, умным, расчетливым, нетерпеливым и холодным как лед. Марба сказал что — то на туземном наречии, и Гроуфилд узнал свое имя, совсем не к месту вплетенное в странную мешанину незнакомых слов. Потом Марба повернулся к Гроуфилду и объявил:
— Это полковник Рагос.
— Как поживаете, сэр?
— Хорошо, — полковник говорил тоном образованного человека, с британским акцентом, который подавлял еще какой — то, едва заметный в речи. — Вы пьете виски?
— Да, сэр, — Гроуфилд перекинул пальто через спинку кресла.
— Оно африканское, — сказал полковник. — С нашей родины.
Если предпочитаете канадское…
— Я никогда не пил африканское виски, — ответил Гроуфилд.
— Хотелось бы попробовать.
Полковник кивнул Вивьен Камдела. Все с тем же неприязненным выражением лица она выпрямила свои длинные скрещенные ноги, поднялась и подошла к бару. Вивьен выглядела прекрасно в зеленых лыжных брюках и коричневом свитере.
Рагос что — то говорил. Гроуфилд оторвал взгляд от лыжных брюк и услышал:
— Вы когда — нибудь путешествовали по Африке?
— Нет, сэр, я никогда не покидал западного полушария.
— Вы домосед.
Зеленые лыжные брюки приближались.
— Да, сэр. Мою жену зовут Мери.
Вивьен Камдела вручила ему старинный бокал с бледно — желтой жидкостью — не меньше трех унций. И без льда. Жижа эта больше всего напоминала тухлое пиво. Когда Вивьен подавала Гроуфилду бокал, глаза ее злорадно сверкнули.
Гроуфилд заглянул в бокал, потом посмотрел на полковника.
— Обычно я пью виски со льдом, — сказал он.
— Наше виски прекрасно и без льда, — ответила Вивьен. Лед разрушает букет.
Полковник ничего не сказал. Он стоял и молча наблюдал за Гроуфилдом.
А Гроуфилд чувствовал приближение беды. Он поднес бокал к губам и опасливо сделал глоток. Кислота прожгла борозду на его языке и огненным потоком скользнула по пищеводу в желудок.
О притворстве не могло быть и речи. Гроуфилд прослезился и утратил дар речи. Он просто стоял и моргал, держа бокал в поднятой руке и пытаясь сделать глотательное движение, не поперхнувшись при этом.
Неужели глаза полковника весело блеснули? Надеясь, что это так, Гроуфилд откашлялся и попытался заговорить.
— О, я тоже не стал бы портить такой букет. Ни за что, хрипло выдавил он.
— Неужели наше виски слишком крепкое для вас? — с улыбкой спросил полковник. — Возможно, в этом и заключается одна из слабостей белой расы. Наверное, у белых глотки мягче.
Он поднял свой бокал, содержащий примерно унцию такой же желтой дряни, насмешливо тостировал Гроуфилда и выпил. В глазах его при этом не заблестели слезы, откашливаться полковник тоже не стал. Он протянул пустой бокал Вивьен и сказал:
— Налейте мне еще, пожалуйста. И принесите мистеру Гроуфилду немного льда.
Когда Вивьен протянула руку, чтобы взять у Гроуфилда бокал, лицо ее выражало неприкрытое удовлетворение. Гроуфилд сунул было бокал ей, но потом передумал и не отдал его.
— Бокал тоже африканский? — спросил он.
— Нет, он был тут, в доме, — нахмурившись, ответил полковник.
— О — о, — Гроуфилд передал бокал Вивьен, которая несколько секунд озадаченно смотрела на него, прежде чем отнести к бару.
— Не понимаю, к чему этот вопрос о бокале, — сказал полковник.
— Просто было интересно. Может, это изделие ваших народных промыслов. Извините, полковник, но я почти ничего не знаю о вашей стране. Впрочем, и о своей собственной тоже.
— Как я понял, вас силой завербовали в шпионы. Вами руководили отнюдь не патриотические убеждения.
— Шпионаж — грязная работа, — ответил Гроуфилд. — Она сродни поприщу судебного исполнителя. Не понимаю, как можно шпионить из благородных побуждений.
— Но если это помогает вашей стране?
— Ну, когда человек не способен предложить своей стране ничего лучшего, чем умение подслушивать и подглядывать в замочные скважины, вряд ли его вообще можно назвать полноценным человеком.
— А что вы можете предложить своей стране, мистер Гроуфилд?
— Бездеятельное сочувствие.
— Не понимаю этого выражения, извините.
— Ну, я не из тех, кто посвящает всю жизнь служению родине.
Вивьен вернулась с бокалами. Гроуфилд взял свой и продолжал:
— Я принадлежу к большинству. Канадец, который сделал этот бокал, не думал о том, что делает его для Канады. Он делал его за доллар в час. Разве из — за этого его можно обвинять в отсутствии патриотизма? И неужели люди, производившие ваше виски, заботились при этом о славе Ундурвы?
— Почему же нет? — возразил полковник. — Почему человек, чем бы он ни занимался, не должен делать во славу отечества все, что в его силах?
— Вы хотите сказать, что государство первично, а человек — вторичен. Я не очень разбираюсь в политике, но полагаю, что моя страна придерживается противоположной точки зрения.
— В теории, — ответил Марба. — Скажите, вы хоть раз видели Гарлем?
— Так и знал, что вы об этом спросите. Полковник, я никогда не видел Палм — Бич. Думаю, нам обоим ясно, что я не Святой Франциск Ассизский. Но покажите мне этого святого. Будь я бескорыстен и заботься о приумножении славы отчизны, сидел бы сейчас в отделении Армии Спасения и раздавал бесплатную похлебку. И никогда не впутался бы в такую передрягу. Я знаю свои грехи, и, уверяю вас, политические пристрастия не входят в их число.
Глаза полковника весело блеснули.
— Политика — грех?
— Не я, а вы заговорили о Гарлеме. Веселый блеск померк.
— Разумеется, возможна и такая точка зрения. Однако, по — моему, пора перейти к текущим делам. Со льдом виски вкуснее? — Я еще не пробовал, — ответил Гроуфилд и сделал глоток.
Виски по — прежнему жгло, как молния, но лить было можно. Теперь оно взорвалось, лишь достигнув желудка. — Гораздо лучше, благодарю.
— Похоже, вопрос заключается в том, убить вас или оставить в живых, — проговорил полковник. — Вы никак не хотите сидеть под замком и отвергаете этот самый гуманный компромисс. Значит, придется выбирать между двумя крайностями. Я верно оцениваю положение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24