Сейчас она была особенно хороша.
Ольшаку почему-то вспомнились слова Марыси Клеи. Неужели Кральская действительно влюблена в своего мужа?
– Вы меня в чем-то подозреваете?
– Нет. Только удивляюсь: вы спали так крепко, что вас не разбудило даже падение тела с девятого этажа на бетон, а потом вой сирен «скорой помощи» и милиции.
– Сама не понимаю. Я никогда так крепко не сплю…
– Вот именно, – сказал Ольшак. – И еще вопрос: вам бы хотелось встретиться с этим Тадеком?
Барбара взяла сигарету и затянулась дымом.
– Вы можете смеяться надо мной, но я чувствую, что меня провели. Не подумайте, избави боже, что этот Тадек чем-то особенно мне понравился – обыкновенный смазливый парень. Просто я наконец пришла к выводу, что мой, муж… – она замолчала, и Ольшак не прерывал ее. – Вас это, очевидно, не интересует, но вчера мы решили развестись. А тогда, несколько дней назад, мне казалось, что все еще можно поправить, и я хотела, чтобы он приревновал меня. Вы понимаете?
– Моя подчиненная сказала мне сегодня, что я ничего не смыслю в женщинах. Подозреваю, что она права. Но, кажется, я помогу вам разыскать неуловимого Тадека.
– В общем-то, я не уверена, действительно ли мне это так нужно.
– Это он? – Ольшак положил перед ней фотографию Козловского. Барбара внимательно разглядывала снимок.
– В жизни он гораздо интереснее. У вас есть его адрес?
– Да, но боюсь, что вы не сможете с ним побеседовать.
– Может, так оно и лучше, – сказала она. – Собственно говоря, какое мне теперь до этого дело!
– Вы никогда не теряли ключей? – Ольшак сменил тему. – У вас только один комплект?
– Второй у мужа. Вернее, был, – поправилась Кральская. – Стась уже съехал.
– А тогда, в ночь с третьего на четвертое сентября?
– Откуда вы знаете? Это, конечно, чепуха, ключи у меня не пропали, но, понимаете, утром я долго не могла их найти. Они у меня всегда в сумочке. Когда прихожу домой, машинально их туда кладу. И никогда еще не ошибалась, но в тот день после вашего ухода, когда я собралась выйти и хотела запереть квартиру, то никак не могла их найти. Перетрясла весь дом, и, представьте себе, они оказались в сумочке, но не в той, которой я постоянно пользуюсь, а в старой, где я держу чулки. Очевидно, я была сильно пьяна, так что ничего удивительного.
– Может быть, – сказал Ольшак. – Ну мне пора. А вы, наверное, останетесь?
Оказалось, что и ей пора идти, и они вышли вместе. Переходя через улицу, она взяла его под руку. Ольша-ку стало немного не по себе, он испугался, что его может увидеть Янек или кто-нибудь из управления. Очевидно, она заметила его замешательство, потому что сказала оправдываясь:
– На таких каблуках невозможно обойтись без мужской поддержки.
Она хотела сказать это свободно, но, наверное, ей передалось его беспокойство, поэтому фраза прозвучала фальшиво. Ольшак рассмеялся, его вдруг развеселила эта ситуация: кроме того, ему было приятно, что рядом с ним красивая женщина. Всю дорогу он развлекал ее невероятными рассказами о своей работе. И только перед домом на Солдатской поймал себя на мысли, что ему жаль с ней расставаться. Она также остановилась в нерешительности, как бы не зная, что делать дальше.
– Спокойной ночи, – сказал Ольшак, пожимая ей руку, и почувствовал прикосновение обручального кольца. – Мы еще увидимся, – он пытался придать своему голосу добродушный, почти отцовский тон, каким, по его мнению, должен говорить с двадцатидвухлетней женщиной мужчина старше ее почти вдвое, но ему стало грустно, когда она вбежала в подъезд.
Ольшак медленно пошел в сторону своего дома. «Значит, Козловский, – думал он, – был у нее в тот вечер, а потом она не могла найти ключей. Но зачем он еще раз входил в ее квартиру за несколько минут до трагического происшествия?»
Ровак подтвердил, что Сельчик и Козловский знали друг друга. Но обрывок записки, найденной в бумагах парня: «Солдатская, девятый этаж», мог теперь означать адрес Баси Кральской, а не Сельчика, как вначале предполагалось. Хуже, что Козловский ничего не говорит о клоуне. Откуда он взялся у Сельчика? Действительно ли Спавач купил свой у торговки? Он непохож на человека, которого может тронуть бедность старухи, продающей тряпичные куколки. Во всяком случае, известно уже, что выпускает их Махулевич, а за два дня до самоубийства Махулевич и Тадек, то бишь Козловский, сидели за одним столиком с Басей Кральской и Иолантой, невестой Сельчика. Как все это увязать?
Дома уже все спали. Ольшак на цыпочках подошел к телефону, набрал номер дежурного по управлению.
– Доставьте мне утром Козловского, к восьми часам.
Он положил трубку и задумался. Есть ли в квартире Баси Кральской телефон? Потом вспомнил, что аппарат у нее стоит нв низком столике у тахты. Может, найти в книге ее телефон и позвонить? Но что он ей скажет? Что взбесился на старости лет?
Ольшак вошел в ванную и включил горячую воду, но из душа полилась едва теплая. «Нужно пойти в жилконтору, – подумал он перед тем, как заснуть, – и поймать слесаря». Эта мысль внезапно успокоила его.
11
Однако утром все произошло не так, как он планировал. Во-первых, он проспал, во-вторых, в доме не оказалось кофе. Еще сонный, Ольшак пошел в контору, но она оказалась запертой, хотя вывеска гласила, что прием посетителей с семи часов. В кафе на углу, где время от времени он пил кофе, конечно, не такой, как из подаренного кофейника, но довольно сносный, на сей раз ему подали холодную бурду, и официантка спокойно объяснила, что машина сломалась и неизвестно, когда ее исправят. В довершение всего в своем кабинете вместо ожидаемого Козловского он увидел лысого трясущегося субъекта, а за своим столом – поручика Кулича. Правда, Кулич сразу же освободил место шефа, но Ольшак успел припомнить, что Кулич магистр юстиции и имеет такое же, если не большее, чем Ольшак, право занимать это место.
– Я приказал доставить Козловского, – проворчал инспектор. – Тебе не передавали?
– Да, шеф, но мне кажется, что это дело вас заинтересует. Пан Иероним Брокат явился сегодня чуть свет к нам и хочет дать показания.
Ольшак узнал его сразу. Это был тот самый ювелир, у которого месяц назад украли серебро, а взамен оставили одноглазого клоуна.
Инспектор открыл ящик стола. Одноглазый клоун лежал рядом с двумя другими.
– Продолжай, – сказал он Куличу, стараясь говорить как можно мягче. Ольшак злился на себя за минутную вспышку: ведь всем известно, какая теснота в управлении, и он сам не раз предлагал Куличу, если потребуется, пользоваться его кабинетом. Он вышел в секретариат, попросил принести ему большую чашку кофе, подумав, попросил еще две: для поручика Кулича и его посетителя. Прихлебывая кофе, он со все возрастающим интересом прислушивался к беседе, которую вели ювелир с желтым и гладким, словно пудинг, лицом и поручик Кулич.
– По порядку, – сказал Кулич. – Значит, вас предупредили о том, что готовится ограбление?
– Да, по телефону. Я думал, что это шутка. Кража произошла только через три недели после предупреждения, а тогда я решил, что меня только запугивают.
– Почему вы не обратились в милицию?
– Я же говорю: мне казалось, что все это липа и никакого грабежа не будет. Правда, несколько ночей после того телефонного звонка я на всякий случай спал в магазине.
– Кто вам звонил?
– Женщина.
– Одна и та же? Было ли в ее голосе что-нибудь характерное?
– Не заметил, но узнал бы, если бы еще раз услышал.
– Вы ее видели?
– Один раз перед самым закрытием магазина, после того, как объяснил по телефону, что не намерен приобретать никаких игрушек. Она пришла под вечер и спросила, не изменил ли я своего решения. Я ответил, что нет.
– Как она выглядит?
– Темноволосая, по-моему, даже брюнетка. Она была в темных очках, таких, знаете, больших, закрывающих пол-лица. Сказала, что все покупают у нее клоунов и что она знает способ, чтобы и я покупал раз в месяц, недорого – полторы тысячи злотых за штуку.
Ольшак поднялся со своего места, открыл стол, вынул клоуна и показал его Брокату.
– Полторы тысячи, пан Брокат, за эти тряпки? А другие покупают. Почему?
– Не знаю. Не знаю, почему так дорого и почему покупают. Не знаю даже, покупают ли вообще, может, она врала.
– Я начинаю догадываться. Она вам угрожала чем-нибудь?
– Потом, по телефону, – ювелир вытер вспотевшее лицо ладонью.
– Потом угрожала ограблением, а сначала?
– Пан инспектор. Я же пришел добровольно, чтобы дать показания.
– Чтобы опровергнуть свои же ложные показания, – поправил его Кулич. – Это не одно и то же. Когда мы начали дело об ограблении вашего магазина, вы сказали, что видите эту игрушку первый раз в жизни.
– Итак, – перешел в нападение Ольшак, – что заставляло торговцев, владельцев частных магазинов, приобретать такие дорогие игрушки?
– Не только частных, – пробормотал Брокат.
– То есть работники государственных магазинов тоже покупали их? А вы не можете сказать мне почему? Если не можете, то я вам скажу. Эта женщина грозила, что в случае отказа от приобретения клоуна власти узнают о делах, которые торговцы предпочли бы утаить. Так чем конкретно она угрожала вам? Какие грехи хотела выявить?
– Она утверждала, что я скупаю валюту и у нее есть доказательства… Но это неправда.
– Неправда, что есть доказательства? – улыбнулся Кулич.
– Я не торгую валютой. Когда-то, восемь лет назад, да, но за это я свое отсидел.
– Не волнуйтесь, пан Брокат. Если вы действительно торгуете валютой, то рано или поздно мы с вами встретимся. В вашу пользу говорит то, что вы не хотели приобретать эти игрушки; против вас – что тянули с признанием столько времени. Почему вы решили признаться именно сейчас?
У ювелира снова задрожал подбородок, задергались руки. «Почему этот вопрос напугал его?» – подумал Ольшак.
– Не знаю, – пробормотал ювелир. – Просто решил, что так будет лучше. Ну и, в общем, совесть меня замучила.
– Конкретно, когда в вас совесть зашевелилась? Вчера, может, сегодня ночью?
У пана Броката снова задрожали веки. Что же случилось вчера, если Иероним Брокат, владелец процветающего ювелирного магазина, решил, что называется, расколоться? Снова шантаж? Этот тип явно чего-то боится. Кто еще так боялся? Ну конечно, Козловский. Его тоже мучили угрызения совести. Умолял, чтоб его посадили. Значит, женщина, продающая по неправдоподобно высокой цене тряпичные игрушки, может запугать и молодого сильного мужчину, и старого пройдоху из торгового полусвета, прошедшего, как говорится, и огонь, и воду, и медные трубы.
– Еще одно, пан Брокат. То, что клоун, найденный в вашем магазине, был одноглазым, имеет какое-нибудь значение?
– Одноглазым? Нет, не знаю.
Судя по выражению лица, ювелир действительно не понимал, в чем дело. Этот визит в милицию стоил ему немало нервов. Тогда почему он пришел? Человек, потерявший сорок тысяч, сначала скрывает от милиции факт, который мог бы привести к поимке бандитов, а потом ни с того ни с сего приходит и сам все выкладывает как по нотам?
Ольшак допивал уже вторую чашку кофе. Отправив Кулича с Брокатом писать протокол, он приказал привести Козловского. Что-то не нравилось ему в этом деле. Каждый день прибавляет новые подробности, которые, вместо того чтобы прояснить ситуацию, все сильнее ее запутывают. Правда, одно инспектор знает наверняка: клоун означает шантаж, своего рода расписку в получении дани. Однако узнал он об этом как-то чересчур легко. Итак, если это только шантаж, клоун у Сельчика означает, что и он стал жертвой. Что же нужно было скрывать тридцатитрехлетнему магистру экономики, ревизору ГТИ, известному своей неподкупностью? Почему-то инспектору вспомнились слова Ро-вака, что тот недолюбливает людей с чересчур чистыми руками. Может, в этом есть какой-то смысл? Если шантажисты имели ключик к Сельчику, то самоубийство объяснимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Ольшаку почему-то вспомнились слова Марыси Клеи. Неужели Кральская действительно влюблена в своего мужа?
– Вы меня в чем-то подозреваете?
– Нет. Только удивляюсь: вы спали так крепко, что вас не разбудило даже падение тела с девятого этажа на бетон, а потом вой сирен «скорой помощи» и милиции.
– Сама не понимаю. Я никогда так крепко не сплю…
– Вот именно, – сказал Ольшак. – И еще вопрос: вам бы хотелось встретиться с этим Тадеком?
Барбара взяла сигарету и затянулась дымом.
– Вы можете смеяться надо мной, но я чувствую, что меня провели. Не подумайте, избави боже, что этот Тадек чем-то особенно мне понравился – обыкновенный смазливый парень. Просто я наконец пришла к выводу, что мой, муж… – она замолчала, и Ольшак не прерывал ее. – Вас это, очевидно, не интересует, но вчера мы решили развестись. А тогда, несколько дней назад, мне казалось, что все еще можно поправить, и я хотела, чтобы он приревновал меня. Вы понимаете?
– Моя подчиненная сказала мне сегодня, что я ничего не смыслю в женщинах. Подозреваю, что она права. Но, кажется, я помогу вам разыскать неуловимого Тадека.
– В общем-то, я не уверена, действительно ли мне это так нужно.
– Это он? – Ольшак положил перед ней фотографию Козловского. Барбара внимательно разглядывала снимок.
– В жизни он гораздо интереснее. У вас есть его адрес?
– Да, но боюсь, что вы не сможете с ним побеседовать.
– Может, так оно и лучше, – сказала она. – Собственно говоря, какое мне теперь до этого дело!
– Вы никогда не теряли ключей? – Ольшак сменил тему. – У вас только один комплект?
– Второй у мужа. Вернее, был, – поправилась Кральская. – Стась уже съехал.
– А тогда, в ночь с третьего на четвертое сентября?
– Откуда вы знаете? Это, конечно, чепуха, ключи у меня не пропали, но, понимаете, утром я долго не могла их найти. Они у меня всегда в сумочке. Когда прихожу домой, машинально их туда кладу. И никогда еще не ошибалась, но в тот день после вашего ухода, когда я собралась выйти и хотела запереть квартиру, то никак не могла их найти. Перетрясла весь дом, и, представьте себе, они оказались в сумочке, но не в той, которой я постоянно пользуюсь, а в старой, где я держу чулки. Очевидно, я была сильно пьяна, так что ничего удивительного.
– Может быть, – сказал Ольшак. – Ну мне пора. А вы, наверное, останетесь?
Оказалось, что и ей пора идти, и они вышли вместе. Переходя через улицу, она взяла его под руку. Ольша-ку стало немного не по себе, он испугался, что его может увидеть Янек или кто-нибудь из управления. Очевидно, она заметила его замешательство, потому что сказала оправдываясь:
– На таких каблуках невозможно обойтись без мужской поддержки.
Она хотела сказать это свободно, но, наверное, ей передалось его беспокойство, поэтому фраза прозвучала фальшиво. Ольшак рассмеялся, его вдруг развеселила эта ситуация: кроме того, ему было приятно, что рядом с ним красивая женщина. Всю дорогу он развлекал ее невероятными рассказами о своей работе. И только перед домом на Солдатской поймал себя на мысли, что ему жаль с ней расставаться. Она также остановилась в нерешительности, как бы не зная, что делать дальше.
– Спокойной ночи, – сказал Ольшак, пожимая ей руку, и почувствовал прикосновение обручального кольца. – Мы еще увидимся, – он пытался придать своему голосу добродушный, почти отцовский тон, каким, по его мнению, должен говорить с двадцатидвухлетней женщиной мужчина старше ее почти вдвое, но ему стало грустно, когда она вбежала в подъезд.
Ольшак медленно пошел в сторону своего дома. «Значит, Козловский, – думал он, – был у нее в тот вечер, а потом она не могла найти ключей. Но зачем он еще раз входил в ее квартиру за несколько минут до трагического происшествия?»
Ровак подтвердил, что Сельчик и Козловский знали друг друга. Но обрывок записки, найденной в бумагах парня: «Солдатская, девятый этаж», мог теперь означать адрес Баси Кральской, а не Сельчика, как вначале предполагалось. Хуже, что Козловский ничего не говорит о клоуне. Откуда он взялся у Сельчика? Действительно ли Спавач купил свой у торговки? Он непохож на человека, которого может тронуть бедность старухи, продающей тряпичные куколки. Во всяком случае, известно уже, что выпускает их Махулевич, а за два дня до самоубийства Махулевич и Тадек, то бишь Козловский, сидели за одним столиком с Басей Кральской и Иолантой, невестой Сельчика. Как все это увязать?
Дома уже все спали. Ольшак на цыпочках подошел к телефону, набрал номер дежурного по управлению.
– Доставьте мне утром Козловского, к восьми часам.
Он положил трубку и задумался. Есть ли в квартире Баси Кральской телефон? Потом вспомнил, что аппарат у нее стоит нв низком столике у тахты. Может, найти в книге ее телефон и позвонить? Но что он ей скажет? Что взбесился на старости лет?
Ольшак вошел в ванную и включил горячую воду, но из душа полилась едва теплая. «Нужно пойти в жилконтору, – подумал он перед тем, как заснуть, – и поймать слесаря». Эта мысль внезапно успокоила его.
11
Однако утром все произошло не так, как он планировал. Во-первых, он проспал, во-вторых, в доме не оказалось кофе. Еще сонный, Ольшак пошел в контору, но она оказалась запертой, хотя вывеска гласила, что прием посетителей с семи часов. В кафе на углу, где время от времени он пил кофе, конечно, не такой, как из подаренного кофейника, но довольно сносный, на сей раз ему подали холодную бурду, и официантка спокойно объяснила, что машина сломалась и неизвестно, когда ее исправят. В довершение всего в своем кабинете вместо ожидаемого Козловского он увидел лысого трясущегося субъекта, а за своим столом – поручика Кулича. Правда, Кулич сразу же освободил место шефа, но Ольшак успел припомнить, что Кулич магистр юстиции и имеет такое же, если не большее, чем Ольшак, право занимать это место.
– Я приказал доставить Козловского, – проворчал инспектор. – Тебе не передавали?
– Да, шеф, но мне кажется, что это дело вас заинтересует. Пан Иероним Брокат явился сегодня чуть свет к нам и хочет дать показания.
Ольшак узнал его сразу. Это был тот самый ювелир, у которого месяц назад украли серебро, а взамен оставили одноглазого клоуна.
Инспектор открыл ящик стола. Одноглазый клоун лежал рядом с двумя другими.
– Продолжай, – сказал он Куличу, стараясь говорить как можно мягче. Ольшак злился на себя за минутную вспышку: ведь всем известно, какая теснота в управлении, и он сам не раз предлагал Куличу, если потребуется, пользоваться его кабинетом. Он вышел в секретариат, попросил принести ему большую чашку кофе, подумав, попросил еще две: для поручика Кулича и его посетителя. Прихлебывая кофе, он со все возрастающим интересом прислушивался к беседе, которую вели ювелир с желтым и гладким, словно пудинг, лицом и поручик Кулич.
– По порядку, – сказал Кулич. – Значит, вас предупредили о том, что готовится ограбление?
– Да, по телефону. Я думал, что это шутка. Кража произошла только через три недели после предупреждения, а тогда я решил, что меня только запугивают.
– Почему вы не обратились в милицию?
– Я же говорю: мне казалось, что все это липа и никакого грабежа не будет. Правда, несколько ночей после того телефонного звонка я на всякий случай спал в магазине.
– Кто вам звонил?
– Женщина.
– Одна и та же? Было ли в ее голосе что-нибудь характерное?
– Не заметил, но узнал бы, если бы еще раз услышал.
– Вы ее видели?
– Один раз перед самым закрытием магазина, после того, как объяснил по телефону, что не намерен приобретать никаких игрушек. Она пришла под вечер и спросила, не изменил ли я своего решения. Я ответил, что нет.
– Как она выглядит?
– Темноволосая, по-моему, даже брюнетка. Она была в темных очках, таких, знаете, больших, закрывающих пол-лица. Сказала, что все покупают у нее клоунов и что она знает способ, чтобы и я покупал раз в месяц, недорого – полторы тысячи злотых за штуку.
Ольшак поднялся со своего места, открыл стол, вынул клоуна и показал его Брокату.
– Полторы тысячи, пан Брокат, за эти тряпки? А другие покупают. Почему?
– Не знаю. Не знаю, почему так дорого и почему покупают. Не знаю даже, покупают ли вообще, может, она врала.
– Я начинаю догадываться. Она вам угрожала чем-нибудь?
– Потом, по телефону, – ювелир вытер вспотевшее лицо ладонью.
– Потом угрожала ограблением, а сначала?
– Пан инспектор. Я же пришел добровольно, чтобы дать показания.
– Чтобы опровергнуть свои же ложные показания, – поправил его Кулич. – Это не одно и то же. Когда мы начали дело об ограблении вашего магазина, вы сказали, что видите эту игрушку первый раз в жизни.
– Итак, – перешел в нападение Ольшак, – что заставляло торговцев, владельцев частных магазинов, приобретать такие дорогие игрушки?
– Не только частных, – пробормотал Брокат.
– То есть работники государственных магазинов тоже покупали их? А вы не можете сказать мне почему? Если не можете, то я вам скажу. Эта женщина грозила, что в случае отказа от приобретения клоуна власти узнают о делах, которые торговцы предпочли бы утаить. Так чем конкретно она угрожала вам? Какие грехи хотела выявить?
– Она утверждала, что я скупаю валюту и у нее есть доказательства… Но это неправда.
– Неправда, что есть доказательства? – улыбнулся Кулич.
– Я не торгую валютой. Когда-то, восемь лет назад, да, но за это я свое отсидел.
– Не волнуйтесь, пан Брокат. Если вы действительно торгуете валютой, то рано или поздно мы с вами встретимся. В вашу пользу говорит то, что вы не хотели приобретать эти игрушки; против вас – что тянули с признанием столько времени. Почему вы решили признаться именно сейчас?
У ювелира снова задрожал подбородок, задергались руки. «Почему этот вопрос напугал его?» – подумал Ольшак.
– Не знаю, – пробормотал ювелир. – Просто решил, что так будет лучше. Ну и, в общем, совесть меня замучила.
– Конкретно, когда в вас совесть зашевелилась? Вчера, может, сегодня ночью?
У пана Броката снова задрожали веки. Что же случилось вчера, если Иероним Брокат, владелец процветающего ювелирного магазина, решил, что называется, расколоться? Снова шантаж? Этот тип явно чего-то боится. Кто еще так боялся? Ну конечно, Козловский. Его тоже мучили угрызения совести. Умолял, чтоб его посадили. Значит, женщина, продающая по неправдоподобно высокой цене тряпичные игрушки, может запугать и молодого сильного мужчину, и старого пройдоху из торгового полусвета, прошедшего, как говорится, и огонь, и воду, и медные трубы.
– Еще одно, пан Брокат. То, что клоун, найденный в вашем магазине, был одноглазым, имеет какое-нибудь значение?
– Одноглазым? Нет, не знаю.
Судя по выражению лица, ювелир действительно не понимал, в чем дело. Этот визит в милицию стоил ему немало нервов. Тогда почему он пришел? Человек, потерявший сорок тысяч, сначала скрывает от милиции факт, который мог бы привести к поимке бандитов, а потом ни с того ни с сего приходит и сам все выкладывает как по нотам?
Ольшак допивал уже вторую чашку кофе. Отправив Кулича с Брокатом писать протокол, он приказал привести Козловского. Что-то не нравилось ему в этом деле. Каждый день прибавляет новые подробности, которые, вместо того чтобы прояснить ситуацию, все сильнее ее запутывают. Правда, одно инспектор знает наверняка: клоун означает шантаж, своего рода расписку в получении дани. Однако узнал он об этом как-то чересчур легко. Итак, если это только шантаж, клоун у Сельчика означает, что и он стал жертвой. Что же нужно было скрывать тридцатитрехлетнему магистру экономики, ревизору ГТИ, известному своей неподкупностью? Почему-то инспектору вспомнились слова Ро-вака, что тот недолюбливает людей с чересчур чистыми руками. Может, в этом есть какой-то смысл? Если шантажисты имели ключик к Сельчику, то самоубийство объяснимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21