Однако часть из них свалилась и на местность, где находился Кузьма.
Соображал он хорошо и быстро: при первых же выстрелах присел и накрыл голову тючком. Несколько автоматных очередей впились в снег рядом с ним, его не задела ни одна; буквально считанные минуты спустя ему предстояло на опыте узнать, что при всех своих достоинствах немецкий «шмайссер» обладает и порядочным рассеиванием.
Когда очереди вспороли снег, Кузьма понял: маленький белый тючок, перевязанный пеньковым шпагатом, не может прикрыть его целиком и уж тем более защитить от пуль, на белом пространстве он в своем темном обмундировании прямо-таки притягивает взгляды фашистов. Они почему-то перестали в него стрелять, тут же все разъяснилось: прямо перед ним, шагах в десяти, опустился немец чуть выше среднего роста и соответствующей десантнику комплекции.
Гитлеровцы, конечно же, прошли через тренировки: от ножных лямок они освободились еще в воздухе, после приземления им оставалось отстегнуть подвесную систему до конца, ветер подхватывал купола и уносил. На земле освобождение от ножных лямок заняло бы много времени: ведь они падали в снег. И несмотря на то, что снег был плотный, хорошо убитый ветрами, парашютисты проваливались в него по пояс.
А этот, спустившийся перед Кузьмой, упал на тропу. Правда, парашют и его завалил на снег, но он много выиграл перед другими, ему не надо было выкарабкиваться на наст. Он потерял лишь секунду-другую, освобождаясь от парашюта.
Зато именно этих секунд не потерял Кузьма. Опустив тючок, рванулся к немцу и достиг его, казалось, одним яростным прыжком. Но это именно казалось; фашист успел вскочить и, находясь пока от нападающего метрах в трех, стал хозяином положения. Оставалось схватиться за висевший на груди автомат, слегка развернуть корпус – и русский сам налетел бы на свою смерть. Фашист посчитал излишним тратить патроны. Он выбросил вперед руки, чтобы принять на них врага, совершенно безоружного; ведь его учили расправляться в рукопашной с кем угодно, а этот был просто замухрышка.
Бац!!!
Немец упал, словно подрубленный, лицом в снег; еще живой, еще сознавая, что это конец, но не понимая, почему; его кинжал, висевший на поясе, вонзился ему же в шею.
«Шмайссер» Кузьме пришлось доставать из-под трупа. Действуя предельно быстро, он вытащил из подсумка запасные рожки, распихал их по карманам, на тропку положил три гранаты. В него начали стрелять теперь уже с земли, а он начал отстреливаться.
Он первым принял бой, сразу оказавшись в центре его, в самой гуще; свалив нескольких фашистов, заставил остальных растеряться, промедлить со штурмом аэродрома, дать прийти в себя роте охранения и всему личному составу полка, организовать оборону.
Через несколько минут гитлеровцам, которые находились от него поблизости, он уже не давал не только подняться в рост, но и поднять голову. Чутьем искусного стрелка он угадывал, постигал особенности чужого оружия, после первых очередей определил рассеивание, степень его увеличения по мере нагрева ствола и в этой связи – частоту и продолжительность очередей.
Между тем времени на раздумье, на анализ действий ему не давали, били почти непрерывно и с разных сторон. Правда, уже издалека, а немецкий автомат рассчитан прежде всего на ближний бой. И все же если бы не глубокая тропа, ставшая траншеей, еще не известно, на какой бы секунде он погиб. Все время приходилось вертеться и вьюном, и змеей, и кем угодно; от ползанья вокруг трупа, на котором вместо одежды остались лохмотья, тоже образовалась траншея; гранаты исчезли, оказалось, сам их засыпал. В него кидали гранаты, выбиря удобный момент, пока он стрелял в другую сторону, но, к счастью, ни разу не докинули, его лишь грязным снегом забрасывало.
По-настоящему он испугался тогда, когда по врагу начали бить наши зенитки: они ведь могли стрелять и по танкам, и по пехоте, у них стволы опускались до земли. Но, опять же к счастью, очажок его сопротивления успели засечь раньше, близко от него снаряды не рвались, он осмелел, фашисты вновь почувствовали его присутствие. Они скрипели зубами: какой-то бешеный «Ванька», невесть как и почему оказавшийся среди них, к черту свел и внезапность нападения, и штурм аэродрома. Какой уж тут штурм, когда тебе стреляют в спину, причем, без промаха!
Еще до темноты последнюю точку в бою успели поставить моряки, вызванные из города на подмогу. Взвились три белые ракеты – сигнал к отходу и сбору десанта в условленном месте. Гитлеровцев преследовали и добивали, все-таки в темноте оставшимся удалось оторваться. Потери были большими, чем они, видимо, предполагали. Группа пошла к морю. С рассветом, наступившим часов в одиннадцать, несколько штурмовиков, привыкшие летать на малых высотах, настигли десант и, по сути, уничтожили. Десятка два фашистов, оставшихся в живых, как будто снова повернули к линии фронта, но началась пурга – и больше о десантниках никто ничего не слышал. Новой попытки захватить аэродром немцы не предпринимали; возможно, потому, что с нашей стороны меры были приняты самые действенные: усилена охрана, подходы заблокированы, повсюду расставлены посты наблюдения и, где только можно, натянута колючая проволока. Всех насторожило то, что десант был сброшен из-за облаков с завидной точностью. Да, много говорилось о немецкой аккуратности, пунктуальности, расчетливости, но тут без наводки по радиосвязи явно не обошлось.
…Когда моряки привели Кузьму на аэродром, его трудно было узнать: комбинезон, надетый поверх ватной телогрейки и брюк, словно был кем-то сорван, остатки торчали из унтов, из одежды торчала вата, левый рукав держался на нитках, плечо было темным и мокрым; длинный рубец так и остался на всю жизнь. Сам член Военного Совета фронта, приехавший к месту боя, обнял и расцеловал Буграева, он же потом и вручил ему орден.
А Вити Меньшикова не было в живых, и он не написал письма всесоюзному старосте товарищу Калинину о том, что печи в домах нельзя класть как бог на душу положит, для этого нужна специальная служба, вроде водопроводной, а иначе люди скоро останутся и без дров, и без угля.
Мало что осталось и от того тючка с бельем. Обмундирование Кузьме заменили сразу, а за новое белье он опять ходил ругаться в БАО, и опять выслушивал художественный мат похожего на ворона старшины, который, в частности, говорил: за недоставку боеприпасов снабженцев могут поставить к стенке, но чтобы кого-нибудь поставили за недоставку белья, он о таком не слышал.
…Митя зашевелился, переворачиваясь на другой бок, и уже как будто спавшая Валя вздрогнула, привстала на локте, прислушалась, затем укоризненно взглянула на мужа – почему не спишь? – и прилегла вновь.
– Ну что, – спросил он, – отвоевала и счастлива?
– А ты думал, – сказала она в подушку.
Он поцеловал ее в висок, она уткнулась ему в плечо и затихла.
Задолго до девяти он сидел в «резиденции» и ждал звонка Хисматуллина, но телефон молчал и после девяти, и даже после десяти. Мелькнула мысль позвонить в дежурную часть, спросить, на месте ли начальник райотдела, но Кузьма Николаевич ее отбросил: майор милиции – человек слова, о внезапном отъезде обязательно предупредил бы.
Звонки раздавались, но все не те, наконец, раздался и долгожданный.
– Задал я вам работу, Ильдус Нигаматович, – сказал Буграев после взаимных приветствий.
– Ничего, скоро и у вас она будет, – пообещал Хисматуллин. – Я разговаривал с товарищами из Омска, вот что удалось выяснить по нашей просьбе. Ваш подозреваемый работал в названном райцентре в прошлом году, потом перевелся в совхоз за двадцать километров. Мотив – более высокий заработок. Спустя три месяца, уже с наступлением зимы, в райцентре двойное ограбление в одну ночь. Из сейфа директора магазина, торгующего одеждой, похищено более трех тысяч, а в горкоммунхозе из стола казначея кассы взаимопомощи – около пятисот рублей. Никаких отпечатков и никаких других следов. В протоколе зафиксировано: ночью была сильная метель, которая не кончилась и днем, собака след не взяла.
– А по учетной карточке – до совхоза он работал как раз в горкоммунхозе.
– Именно. Здесь накануне выдавали зарплату, в кассе взаимопомощи появились деньги. Тут проводку не нужно менять, и без того все известно: и день зарплаты, и что где лежит. Ящик стола взломан простым инструментом типа отвертки или стамески. А вот в магазине проводку он менял. По той же схеме: придирки пожарных, возможность замыкания и в том же духе.
– А сигнализация?
– Не было, был сторож. Говорит: не видел, не слышал, хотя и выходил из сторожки несколько раз; буран, собственной руки не видать.
– Четко, однако, погода используется.
– Да, по максимуму. А про сейф почему не спрашиваете, Кузьма Николаевич?
– Зачем? Борханский же сейф.
– Вот и ошибаетесь. С сейфами тут у нас неувязочка. Или, может, с ключами. История такова: лет тридцать назад в мастерских «Сельхозтехники» для райпищеторга изготовили два сейфа, а проще говоря, два ящика. Замки изготовил слесарь-умелец, ныне, как говорят, покойный. Совершенно одинаковые, ключи подходят к тому и другому. После какой-то реорганизации сейфы разъединили: один оказался в магазине с одеждой, другой в коммунхозе. Но ни тут, ни там не знали, что где-то есть близнец. К каждому давалось два ключа, в магазине один сразу же потеряли, зато второй берегли, а копию почему-то так и не собрались изготовить. Вы не заскучали, Кузьма Николаевич?
– Нет, нет, слушаю внимательно.
– Тогда продолжаю. После замены проводки наш электрик переводится в совхоз, а в коммунхозе теряют ключ от самодельного сейфа. Поскольку где-то спрятан дубликат, его достали и успокоились. Паники еще и потому не было, что в этом ящике никаких секретов и ценностей не держали, девчонки даже прятали в нем барахлишко: духи, колготки, разные причиндалы. И вот через три месяца – двойная кража. Еще примерно через месяц уборщица находит ключ в том же коммунхозе, в той же комнате, где сейф: на подоконнике за тарелкой, где стоит горшок с цветком. А экспертиза утверждает: ящик в магазине открыт и закрыт ключом, как и в вашем случае, ключами открыты и закрыты двери, но поскольку пломба у них навесная, то она, конечно, сорвана. Теперь скажите, что вы об этом думаете.
– И вправду шарада, – отозвался Буграев. – Ребус какой-то.
– Его не разгадали, дело списали в архив. Но вчера, когда я позвонил в Омск и рассказал про нашего электрика, там очень заинтересовались, дали указание достать дело и с учетом нашей информации проанализировать и, по возможности, кое-что доследовать. Товарищи оказались расторопными, за вчерашние полдня высветили все то, о чем я рассказал.
– А об электрике?..
– И о нем. Через неделю после кражи он подает заявление на расчет, еще через две недели его получает. Отбывает якобы в Красноярский край по вызову невесты. И больше о нем в совхозе никто ничего не помнит: тихий был и незаметный, хотя симпатяга.
– Всё как и у нас, – вставил Кузьма Николаевич.
– А это везде. Например, когда расследовали кражу в магазине, там о замене проводки не вспомнили и только вчера по нашей подсказке ее подтвердили. В коммунхозе электрика тоже не заподозрили, тем более, что и ключ сами нашли; ни в одном протоколе за прошлый год его фамилия не мелькнула. Вот до чего обаятельный. Нравится он всем, никто его в связи с плохим не вспоминает.
– Ловок, я так и сказал.
– Урок, Кузьма Николаевич. Век живи – век учись. Загляни он еще вчера утром ко мне, заяви, что надо менять проводку, а иначе сгорю, я, честное слово, дрогнул бы. Меняй, сказал бы, на кой он мне, пожар! Каково же милым женщинам, которым он это заявляет?
– Да, пора остановить.
– Действуйте, Кузьма Николаевич.
– Фотокарточка передо мной, у Калмыкова взял…
– Как он, кстати?
– На высоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Соображал он хорошо и быстро: при первых же выстрелах присел и накрыл голову тючком. Несколько автоматных очередей впились в снег рядом с ним, его не задела ни одна; буквально считанные минуты спустя ему предстояло на опыте узнать, что при всех своих достоинствах немецкий «шмайссер» обладает и порядочным рассеиванием.
Когда очереди вспороли снег, Кузьма понял: маленький белый тючок, перевязанный пеньковым шпагатом, не может прикрыть его целиком и уж тем более защитить от пуль, на белом пространстве он в своем темном обмундировании прямо-таки притягивает взгляды фашистов. Они почему-то перестали в него стрелять, тут же все разъяснилось: прямо перед ним, шагах в десяти, опустился немец чуть выше среднего роста и соответствующей десантнику комплекции.
Гитлеровцы, конечно же, прошли через тренировки: от ножных лямок они освободились еще в воздухе, после приземления им оставалось отстегнуть подвесную систему до конца, ветер подхватывал купола и уносил. На земле освобождение от ножных лямок заняло бы много времени: ведь они падали в снег. И несмотря на то, что снег был плотный, хорошо убитый ветрами, парашютисты проваливались в него по пояс.
А этот, спустившийся перед Кузьмой, упал на тропу. Правда, парашют и его завалил на снег, но он много выиграл перед другими, ему не надо было выкарабкиваться на наст. Он потерял лишь секунду-другую, освобождаясь от парашюта.
Зато именно этих секунд не потерял Кузьма. Опустив тючок, рванулся к немцу и достиг его, казалось, одним яростным прыжком. Но это именно казалось; фашист успел вскочить и, находясь пока от нападающего метрах в трех, стал хозяином положения. Оставалось схватиться за висевший на груди автомат, слегка развернуть корпус – и русский сам налетел бы на свою смерть. Фашист посчитал излишним тратить патроны. Он выбросил вперед руки, чтобы принять на них врага, совершенно безоружного; ведь его учили расправляться в рукопашной с кем угодно, а этот был просто замухрышка.
Бац!!!
Немец упал, словно подрубленный, лицом в снег; еще живой, еще сознавая, что это конец, но не понимая, почему; его кинжал, висевший на поясе, вонзился ему же в шею.
«Шмайссер» Кузьме пришлось доставать из-под трупа. Действуя предельно быстро, он вытащил из подсумка запасные рожки, распихал их по карманам, на тропку положил три гранаты. В него начали стрелять теперь уже с земли, а он начал отстреливаться.
Он первым принял бой, сразу оказавшись в центре его, в самой гуще; свалив нескольких фашистов, заставил остальных растеряться, промедлить со штурмом аэродрома, дать прийти в себя роте охранения и всему личному составу полка, организовать оборону.
Через несколько минут гитлеровцам, которые находились от него поблизости, он уже не давал не только подняться в рост, но и поднять голову. Чутьем искусного стрелка он угадывал, постигал особенности чужого оружия, после первых очередей определил рассеивание, степень его увеличения по мере нагрева ствола и в этой связи – частоту и продолжительность очередей.
Между тем времени на раздумье, на анализ действий ему не давали, били почти непрерывно и с разных сторон. Правда, уже издалека, а немецкий автомат рассчитан прежде всего на ближний бой. И все же если бы не глубокая тропа, ставшая траншеей, еще не известно, на какой бы секунде он погиб. Все время приходилось вертеться и вьюном, и змеей, и кем угодно; от ползанья вокруг трупа, на котором вместо одежды остались лохмотья, тоже образовалась траншея; гранаты исчезли, оказалось, сам их засыпал. В него кидали гранаты, выбиря удобный момент, пока он стрелял в другую сторону, но, к счастью, ни разу не докинули, его лишь грязным снегом забрасывало.
По-настоящему он испугался тогда, когда по врагу начали бить наши зенитки: они ведь могли стрелять и по танкам, и по пехоте, у них стволы опускались до земли. Но, опять же к счастью, очажок его сопротивления успели засечь раньше, близко от него снаряды не рвались, он осмелел, фашисты вновь почувствовали его присутствие. Они скрипели зубами: какой-то бешеный «Ванька», невесть как и почему оказавшийся среди них, к черту свел и внезапность нападения, и штурм аэродрома. Какой уж тут штурм, когда тебе стреляют в спину, причем, без промаха!
Еще до темноты последнюю точку в бою успели поставить моряки, вызванные из города на подмогу. Взвились три белые ракеты – сигнал к отходу и сбору десанта в условленном месте. Гитлеровцев преследовали и добивали, все-таки в темноте оставшимся удалось оторваться. Потери были большими, чем они, видимо, предполагали. Группа пошла к морю. С рассветом, наступившим часов в одиннадцать, несколько штурмовиков, привыкшие летать на малых высотах, настигли десант и, по сути, уничтожили. Десятка два фашистов, оставшихся в живых, как будто снова повернули к линии фронта, но началась пурга – и больше о десантниках никто ничего не слышал. Новой попытки захватить аэродром немцы не предпринимали; возможно, потому, что с нашей стороны меры были приняты самые действенные: усилена охрана, подходы заблокированы, повсюду расставлены посты наблюдения и, где только можно, натянута колючая проволока. Всех насторожило то, что десант был сброшен из-за облаков с завидной точностью. Да, много говорилось о немецкой аккуратности, пунктуальности, расчетливости, но тут без наводки по радиосвязи явно не обошлось.
…Когда моряки привели Кузьму на аэродром, его трудно было узнать: комбинезон, надетый поверх ватной телогрейки и брюк, словно был кем-то сорван, остатки торчали из унтов, из одежды торчала вата, левый рукав держался на нитках, плечо было темным и мокрым; длинный рубец так и остался на всю жизнь. Сам член Военного Совета фронта, приехавший к месту боя, обнял и расцеловал Буграева, он же потом и вручил ему орден.
А Вити Меньшикова не было в живых, и он не написал письма всесоюзному старосте товарищу Калинину о том, что печи в домах нельзя класть как бог на душу положит, для этого нужна специальная служба, вроде водопроводной, а иначе люди скоро останутся и без дров, и без угля.
Мало что осталось и от того тючка с бельем. Обмундирование Кузьме заменили сразу, а за новое белье он опять ходил ругаться в БАО, и опять выслушивал художественный мат похожего на ворона старшины, который, в частности, говорил: за недоставку боеприпасов снабженцев могут поставить к стенке, но чтобы кого-нибудь поставили за недоставку белья, он о таком не слышал.
…Митя зашевелился, переворачиваясь на другой бок, и уже как будто спавшая Валя вздрогнула, привстала на локте, прислушалась, затем укоризненно взглянула на мужа – почему не спишь? – и прилегла вновь.
– Ну что, – спросил он, – отвоевала и счастлива?
– А ты думал, – сказала она в подушку.
Он поцеловал ее в висок, она уткнулась ему в плечо и затихла.
Задолго до девяти он сидел в «резиденции» и ждал звонка Хисматуллина, но телефон молчал и после девяти, и даже после десяти. Мелькнула мысль позвонить в дежурную часть, спросить, на месте ли начальник райотдела, но Кузьма Николаевич ее отбросил: майор милиции – человек слова, о внезапном отъезде обязательно предупредил бы.
Звонки раздавались, но все не те, наконец, раздался и долгожданный.
– Задал я вам работу, Ильдус Нигаматович, – сказал Буграев после взаимных приветствий.
– Ничего, скоро и у вас она будет, – пообещал Хисматуллин. – Я разговаривал с товарищами из Омска, вот что удалось выяснить по нашей просьбе. Ваш подозреваемый работал в названном райцентре в прошлом году, потом перевелся в совхоз за двадцать километров. Мотив – более высокий заработок. Спустя три месяца, уже с наступлением зимы, в райцентре двойное ограбление в одну ночь. Из сейфа директора магазина, торгующего одеждой, похищено более трех тысяч, а в горкоммунхозе из стола казначея кассы взаимопомощи – около пятисот рублей. Никаких отпечатков и никаких других следов. В протоколе зафиксировано: ночью была сильная метель, которая не кончилась и днем, собака след не взяла.
– А по учетной карточке – до совхоза он работал как раз в горкоммунхозе.
– Именно. Здесь накануне выдавали зарплату, в кассе взаимопомощи появились деньги. Тут проводку не нужно менять, и без того все известно: и день зарплаты, и что где лежит. Ящик стола взломан простым инструментом типа отвертки или стамески. А вот в магазине проводку он менял. По той же схеме: придирки пожарных, возможность замыкания и в том же духе.
– А сигнализация?
– Не было, был сторож. Говорит: не видел, не слышал, хотя и выходил из сторожки несколько раз; буран, собственной руки не видать.
– Четко, однако, погода используется.
– Да, по максимуму. А про сейф почему не спрашиваете, Кузьма Николаевич?
– Зачем? Борханский же сейф.
– Вот и ошибаетесь. С сейфами тут у нас неувязочка. Или, может, с ключами. История такова: лет тридцать назад в мастерских «Сельхозтехники» для райпищеторга изготовили два сейфа, а проще говоря, два ящика. Замки изготовил слесарь-умелец, ныне, как говорят, покойный. Совершенно одинаковые, ключи подходят к тому и другому. После какой-то реорганизации сейфы разъединили: один оказался в магазине с одеждой, другой в коммунхозе. Но ни тут, ни там не знали, что где-то есть близнец. К каждому давалось два ключа, в магазине один сразу же потеряли, зато второй берегли, а копию почему-то так и не собрались изготовить. Вы не заскучали, Кузьма Николаевич?
– Нет, нет, слушаю внимательно.
– Тогда продолжаю. После замены проводки наш электрик переводится в совхоз, а в коммунхозе теряют ключ от самодельного сейфа. Поскольку где-то спрятан дубликат, его достали и успокоились. Паники еще и потому не было, что в этом ящике никаких секретов и ценностей не держали, девчонки даже прятали в нем барахлишко: духи, колготки, разные причиндалы. И вот через три месяца – двойная кража. Еще примерно через месяц уборщица находит ключ в том же коммунхозе, в той же комнате, где сейф: на подоконнике за тарелкой, где стоит горшок с цветком. А экспертиза утверждает: ящик в магазине открыт и закрыт ключом, как и в вашем случае, ключами открыты и закрыты двери, но поскольку пломба у них навесная, то она, конечно, сорвана. Теперь скажите, что вы об этом думаете.
– И вправду шарада, – отозвался Буграев. – Ребус какой-то.
– Его не разгадали, дело списали в архив. Но вчера, когда я позвонил в Омск и рассказал про нашего электрика, там очень заинтересовались, дали указание достать дело и с учетом нашей информации проанализировать и, по возможности, кое-что доследовать. Товарищи оказались расторопными, за вчерашние полдня высветили все то, о чем я рассказал.
– А об электрике?..
– И о нем. Через неделю после кражи он подает заявление на расчет, еще через две недели его получает. Отбывает якобы в Красноярский край по вызову невесты. И больше о нем в совхозе никто ничего не помнит: тихий был и незаметный, хотя симпатяга.
– Всё как и у нас, – вставил Кузьма Николаевич.
– А это везде. Например, когда расследовали кражу в магазине, там о замене проводки не вспомнили и только вчера по нашей подсказке ее подтвердили. В коммунхозе электрика тоже не заподозрили, тем более, что и ключ сами нашли; ни в одном протоколе за прошлый год его фамилия не мелькнула. Вот до чего обаятельный. Нравится он всем, никто его в связи с плохим не вспоминает.
– Ловок, я так и сказал.
– Урок, Кузьма Николаевич. Век живи – век учись. Загляни он еще вчера утром ко мне, заяви, что надо менять проводку, а иначе сгорю, я, честное слово, дрогнул бы. Меняй, сказал бы, на кой он мне, пожар! Каково же милым женщинам, которым он это заявляет?
– Да, пора остановить.
– Действуйте, Кузьма Николаевич.
– Фотокарточка передо мной, у Калмыкова взял…
– Как он, кстати?
– На высоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18