- Потому, что никто не может понять, что это такое - месть, желание досадить, напугать или это был просто хулиганский розыгрыш дурацкого шутника-мерзавца. Как это понять? Кого искать? Где?
- Вот весь круг намеченных вами вопросов и надо выяснить…
- Кто это может сделать? Я? Екатерина Сергеевна?
Судя по всему, завуч Екатерина Сергеевна была его не реализованной в жизни героической сущностью - опорой, советчицей, руководительницей.
- Вы в милицию уже обратились? - спросил я.
- Да, конечно, я сразу позвонил. Начальника городского управления нет, я говорил с Зацаренным… Он заместитель по розыскным делам, интеллигент, милый человек, я его хорошо знаю… От-то… Он говорит, что это казусный случай, мол, невзирая на сложность отыскания виновного, это якобы практически маловероятно, но и пойманного очень трудно будет привлечь к суду… Зацаренный говорит, что нет в кодексе соответствующей статьи…
- Есть такая статья, - заверил я Бутова, встал со скамейки и сообщил: - Значит, ситуация обстоит следующим образом: я отсюда не уеду, пока не вытащу за ушко этого мерзавца. И, честно говоря, меня ваши беспокойства мало трогают. Я уверен, что, не выставив на всеобщее обозрение затаившегося подлеца, не представив на человеческий суд убийцу, мы с вами дальше жить не имеем права. Во всяком случае, нам нашим профессиональным делом не следует заниматься, если этот ползучий гад останется безнаказанным…
- Я был бы счастлив вам помочь… От-то… Всем, чем смогу. Хотя не представляю, как вам это может удаться, - потерянно моргал Бутов.
- Это не ваша забота… Мне нужно только, чтобы вы прояснили обстановку в педагогическом коллективе. И прошу от вас полной искренности, прошу вас помнить, что я не проверочная комиссия, мне нужна только правда…
- У меня нет оснований быть с вами неискренним, - обиженно забормотал, зажевал во рту свою нескончаемую кашу Бутов. - Я всегда говорю только правду.
- Не сомневаюсь в этом нисколько, но одной правды мне мало, мне нужен вдумчивый анализ математика и душевное страдание однополчанина…
- Вы думаете, мне не жаль Коростылева? - жалобно спросил Бутов, и в голосе его звучала детская обида. - Я просто опасаюсь, что расследование может иметь кумулятивный эффект
- если вы не найдете преступника, то он, убив своей телеграммой Коростылева, достигнет еще одного ужасного результата…
- А именно?
Он протянул ко мне руки, короткопалые беззащитные ласты тюленя, а на лице его была мука:
- Ведь школа - это большой коллектив, естественно, не обходится без разногласий, недоразумений, конфликтов. И, получив официальную огласку, смерть Коростылева станет поводом для ужасных расспросов, проверок, выяснений. Вражда и подозрения, сплетни и оговоры уничтожат все доброе… а школа наша была много лет гордостью района, одной из лучших в области…
- Вы не бойтесь огласки, - сказал я ему злобно. - Сейчас не об этом надо думать! Если вас послушать, надо сейчас нам всем выпить еще раз по рюмке за помин души Коростылева, завтра вывесить в актовом зале его портрет и позабыть о нем навсегда…
- Почему же позабыть?.. - неуверенно возмутился Бутов, но я не дал ему договорить:
- Потому, что Коростылев часто повторял: поощрять зло безнаказанностью так же преступно, как творить его, ибо ненаказанное зло ощущает себя добродетелью… И моя задача состоит как раз в том, чтобы не дать испугу, возмущению и опасениям людей превратиться в злобный хаос всеобщего подозрения. Должен вас огорчить сообщением, что в здоровом организме вашей школы или каких-то связанных с ней отношений возник где- то гнойный нарыв и никакими примочками его не рассосать - его надо найти и вырезать…
- Я бы это только приветствовал, - смирно сказал Юша. - Боюсь, что вы неправильно оцениваете мои мотивы. Я, честное слово, не опасаюсь каких- то организационных последствий и выводов начальства. Я о коллективе думаю, об учащихся…
- Будем вместе думать, - твердо заверил его я. - В том русле, которое я вам предлагаю…
Очень расплывчатый абрис ситуации начал выплывать из мглы неизвестности - мне надо парализовать влияние завуча Екатерины Сергеевны. Благо, это не очень трудно, поскольку Бутов относился к той части людей, что охотно перекладывают ответственность на более горластого и напористого. Думаю, что завучу меня покамест не перегорланить. Это у нее с Бутовым хорошо получалось. Его ведь не случайно друзья называют Юшей - огромный славный толстячок мальчонка в коротковатых брюках и тесном на животе пиджаке.
- Как фамилия Екатерины Сергеевны?
- Вихоть. Ее фамилия Вихоть, а, что такое? - озадачился Бутов.
- Я хотел спросить вас, почему у нее были недоброжелательные отношения с Коростылевым, - сделал я «накидку».
- Что вы! что вы! Помилуй бог! Как можно так говорить! Конечно, у них возникали разногласия, но разве можно назвать отношение Екатерины Сергеевны недоброжелательным? Она очень уважала Коростылева, уверяю вас!
- А он ее?
- Что? - испуганно посмотрел на меня сквозь круглые окошки - Бутов.
- Николай Иванович уважал Вихоть? Дружил с ней? Считался?
- На такие вопросы трудно ответить однозначно… от-то… Жизнь ставит нас в сложные положения… Иногда возникают недопонимания… Вот видите, вам уже наговорили с три короба…
Ему и в голову не приходило, что я еще ни с кем словом не перемолвился. И не в хваленой следовательской интуиции дело. Просто я хорошо знал Кольяныча и легко мог представить, как на него действовало трибунное велеречие завуча. Она должна говорить так всегда - на поминках, на свадьбе, на педсовете, а, кроме того, несколько минут назад я наблюдал прозрачное и в то же время непроницаемое отчуждение, возникшее вокруг Вихоть, когда она говорила поминальное слово.
- Так в каком положении возникло недопонимание между Коростылевым и Вихоть? - настырно сворачивал я Бутова на тернистый путь однозначных ответов.
- Они очень разные люди… На многое смотрели по-разному… И, конечно, надо считаться, от-то, что Вихоть
- женщина, она была иногда мнительна, обидчива, ей казалось, что Николай Иваныч чем-то подрывает ее авторитет… От-то… Хотя я с ней не соглашался…
- Конкретно. Поясните конкретным случаем.
- Как вам сказать, от-то… Они оба словесники, литературу и язык преподают, программа одинаковая… а подход, методика разные… Екатерина Сергеевна строже, требовательнее, и процент успеваемости у нее выше… Был случай, когда восьмой «А» потребовал, чтобы Вихоть заменили на Коростылева… но я, хоть убейте меня, не могу взять в толк, какое отношение имеют ваши вопросы к этой проклятой телеграмме. Вы же, надеюсь, никак не связываете…
- Ни в какой мере не связываю, но мне надо знать все…
Из дома вышла на крыльцо Галя, помахала мне рукой и сказала Бутову:
- Оюшминальд Андреич, вас зовет за стол Екатерина Сергеевна, она говорит, что неудобно, вам надо быть там…
Галя - молодец, уже со всеми знакома, со всеми есть отношения, она любит людей и уверена, что это взаимно.
Бутов с неожиданной легкостью встал, жадно затянулся пару раз, и поднявшиеся над ними клубы дыма ясно показали, что пароход готов отчалить от пристани, только, что наведенные тоненькие сходни разговора, слабые швартовы вопросов и ответов разорвутся и рухнут в воду молчания.
Он мечтал уйти от меня и неприятных вопросов, но решиться не мог, не получив моего разрешения, отпущения, успокоения.
- Нам надо будет договорить, Оюшминальд Андреич, я вас завтра навещу… - пообещал я.
- Хорошо, я буду ждать, - тяжело вздохнул Бутов и затопал по ступенькам.
- А ты? - спросила Галя.
- Я приду через час. - И направился к калитке.
Повернул ключ в замке зажигания, и «жигулиный» мотор услужливо и готовно рокотнул, его металлическое четырехцилиндровое сердце рвалось в дорогу. Но я обманывал его: путь нам предстоял совсем недалекий. Полтора километра - до Дома связи. Я не хотел терять времени - фосфорические зеленовато-голубые стрелки автомобильных часов показывали четыре, а красная секундная, суетливая, тоненько-злая, спазматически рвалась по кругу циферблата, неостановимо стачивая с дня стружку умчавшихся минут.
Выехал на асфальтовую дорожку, перешел на прямую передачу и покатил тихонько, почти бесшумно с косогора вниз к центру Рузаева. Много раз доводилось мне отсюда уезжать, уходить, и почти всегда мне было грустно - не хотелось расставаться с Кольянычем, а теперь переполняло меня чувство холодной целеустремленной ярости и злой тоски, потому, что знал: ухожу навсегда. Еще сегодня и завтра, может быть, через неделю я вернусь сюда, но сейчас я уходил от Кольяныча навсегда, потому что, отправляясь на поиски его убийцы, я затаптывал насовсем свой собственный след к этому дому, к своему прошлому, к самому себе.
Мрачная ненависть к убийце была сейчас во мне больше любви к Кольянычу, и от этого мне было трудно дышать, и я сам себе был противен.
Но свое дело я доведу до конца.
Неспешно плыла моя машинка по пологому спуску в субботне
- беззаботный, отдыхающий городок. Густо-зеленый, дымящийся клубами сирени и уже пахнущий подступающим летом - пылью, нагретым деревом, слабым бензиновым выхлопом. Из окон домов доносились шквалы криков и быстрый тенорок футбольного комментатора. Около пивной бочки толпилась компания любителей стоячего отдыха. На площадке перед кинотеатром плясали «барыню». Из дверей универмага вилась очередь - видимо, к концу квартала выкинули в продажу дефицит. Жизнь продолжалась нормально.
На стоянке в центре площади с трудом нашел место - грузовики и автобусы из окрестных деревень, легковушки, мотоциклы с колясками. Субботний выезд в райцентр.
А в мраморно - стеклянных палатах Дома связи было пустовато. Ощущалось, что провинциальные амбиции строителей дома явно возносились в неоглядное будущее над реальными потребами рузаевцев в средствах связи. За окошком с надписью «Междугородный телефон» сидела женщина с вязаньем в руках. Желтоватое лицо с крошечными бисеринками пота на висках. Я просунул голову в овальный вырез и увидел, что вязанье лежит на покатом выпуклом своде живота. Судя по животу и недовязанным ползункам, телефонистке оставалось до декрета несколько дней.
- Здравствуйте, дорогая будущая мама, - улыбнулся я ей, стараясь изо всех сил ей понравиться - от ее доброхотности и проворства сегодняшней ночью зависело многое. - Я старший оперуполномоченный Московского уголовного розыска Тихонов…
И протянул ей удостоверение. Она положила его на стол, механически взяла ручку, с удивлением и интересом, внимательно прочитала его, и я остался доволен, что она не сделала в нем ручкой пометок и прочерков, как это делают на телеграфных бланках.
- Здравствуйте, товарищ майор, - сказала она, и в глазах ее загорелось любопытство.
- Как вас зовут?
- Аня, - подумала и добавила: - Аня Веретенникова, а что?
- Анечка, мне сегодня понадобится ваша помощь. Вы до каких дежурите?
- Сутки. До завтра, до девяти, а вам куда звонить?
- В Москву. И еще неведомо куда…
- Так в Москву можно из автомата позвонить! Опустили пятиалтынный и говорите себе на здоровье… - Она улыбнулась. - А есть ли автоматическая связь с «неведомо куда» - не знаю…
- Мне автомат не подходит - я буду звонить в Москву, а мне будут отзванивать сюда. Вы знали бывшего директора школы Коростылева?
- Да, - кивнула Аня, и лицо ее затуманилось. - Его у нас все знают… Он умер на днях… Я до восьмого класса у него училась… Хороший человек…
Мне не было никакого резона секретничать с Аней - все равно связь пойдет через нее, если захочет, то и так все услышит. Да и нечего мне утаивать. Тут и без меня темноты хватает.
- Анечка, к сожалению, Николай Иванович не просто умер, а то, что случилось с ним, скорее напоминает убийство. Вы слышали о телеграмме?
- Да, что-то слышала, телеграмма какая-то поддельная пришла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24