Будь такое, у нас бы ежегодно менялись правящие хунты. На самом деле мы всегда были всего лишь послушным и верным орудием партии. Точнее, партийной верхушки. Мы служили не столько обществу, его интересам, сколько прихотям личности. Той, которая стояла над всеми. И хуже всего, Андрей, у социализма не оказалось иммунитета против внутренних болезней.
— Звучит серьезно, но непонятно.
Коноплев энергично потер шею, разминая застарелый хондроз, то и дело дававший о себе знать тупой болью в хребтине.
— Представь такое. Ты порезал палец. В ранку попала грязь. В борьбу с заразой мгновенно вступают те клетки крови, которые оказались рядом. Им не нужно приказа. Любая живая клетка нашего организма, встретившая враждебный белок, немедленно вступает в действие и убивает врага. Для этого не требуется специальной команды разума. Принцип защиты — «опознал — уничтожил». А что у нас? Чтобы сбить самолет нарушителя на Камчатке, требуется разбудить начальника Генштаба в Москве. Доложить ему. Ответить выстрелами, когда в тебя стреляют, наши не имели прав без приказа Москвы ни на Даманском, ни в Жаланашколе. Если стреляешь в бандита, выстрели сперва вверх. Если разоблачили предателя — согласуй, как быть, с Центром. Там все знают, там решат за тебя. Неумение спорить, доказывать свое, стоять на своих убеждениях стало нашей второй натурой. Въелось в кровь.
— Вполне объяснимо. Здоровое общество не могло позволить себе своеволия карательных органов. Если бы каждый из нас сам судил и сам приводил приговор в исполнение, наступил бы беспредел.
— А он наступил и без этого. Потому что самодержавная форма социализма не оставляла обществу возможности контролировать и влиять на партийных вождей. Будь они дураки, пьяницы или просто маразматики. Посмотри, сколько сил тратит член Политбюро Егор Лигачев, убеждая нас в том, что в Политбюро нет разногласий и споров. Там у них все единодушно. Теперь вдумайся и поймешь — это ужас, если в высшем органе власти обсуждают одно мнение и не спорят с ним. Все поддерживают мнение генерального. Это ведь мертвая демократия. К чему это привело сегодня, ты видишь. Народ дал правителям мандат на улучшение жизни. На совершенствование социализма. Народ поверил Меченному, что тот обещает более могучее, более развитое государство, следовательно, иной, более высокий уровень жизни и безопасности. А что получилось в жизни? Горбачев рушит государственность. Бакатин разваливает безопасность. Не реформирует, не улучшает ее, а крушит, как Мамай…
— И все же, Федор Степанович, может мне стоит обратиться в ЦК? Есть же там люди?
— Есть, но не стоит. Это ничего не даст, кроме неприятностей. Ты знаешь, до кого я однажды дошел в поисках законности? До самого Серого кардинала.
— До Суслова?
— Точно. И уже тогда понял — с системой покончено. Ее может спасти только чудо. Представь, вошел в кабинет. За столом сидит мумия. Этакий кощей с лицом худым, восковым, с глазами мутными, оловянными. А под носом, не поверишь, капля. Он должно быть к ней так привык, что не вытрет, не подшмыгнет. Разговор шел долго, и от каждого его слова я приходил в ужас. Ему говоришь транзистор, а он советует: вы его молотком, молотком… Внизу, пока я тащился вверх по ступенькам иерархии, на каждой стояли умные, толковые, но безликие, ничего не решающие люди. А решал все тот, кто над ними — избач…
— Не понял.
— Заведующий избой-читальней. Была такая должность в годы ликбеза. То есть в период ликвидации безграмотности. Вот он у нас все и решал.
— Но мы говорим: решает ЦК.
— Точно, говорим. Имея в виду систему. Но ЦК — огромная масса людей. От уборщиц до секретарей. Решают только последние. На секретариатах и Политбюро. Скопом, чтобы ни за что не отвечать поодиночке. А умные, которыми заполняют аппарат, сидят, не имея ни гласа, ни веса. Чем тише сидишь и ниже гнешься — тем больше шансов двинуться выше.
— И все же можно найти подходы. Неужели в ЦК нет человека, к которому можно прийти с нашими заботами и ему не будет до фонаря?
— Молоток! — сказал Коноплев. — Был у меня в Ташкенте приятель узбек. В трудные моменты он говорил. «У вас свой СиКа, у нас — свой СиКа».
— Это в Ташкенте. А в Москве?
— Я тебе сказал: здесь свой СиКа. Служил в нем мой старый друг. Мы росли в одной квартире. Умница парень. Моряк. Капитан первого ранга. Курировал флот. Теперь представь: на флоте ЧП. Что-то там взорвалось, раскололось и утонуло. Есть жертвы. Флотское начальство вызывают на ковер в инстанцию. В ЦК появляются главком — адмирал Горшков и член военного совета Гришанов. Конечно, заходят к моему корешу каперангу. Так, по пути. Знают — все бумаги готовит он. Заходят, постучав в двери. «Здравствуй, Рудик, — адмирал флота тянет руку и тут же спрашивает: — Не надоело тереть штаны об этот стул? Ты же моряк. На тебе ракушки дальних морей. Возвращайся к нам. Я для тебя давно место держу. Под широкой адмиральский погон, ты же здесь до скончания века в каперангах будешь сидеть». Вот и весь сказ. Один человек в нашем СиКа уже твердо знает: главкома ему не объехать, не обойти. Кто он? Инструктор. Аппаратный червь. Козявка. Кто такой главком? Фигура! Член ЦК и все такое прочее. Проявишь принципиальность — так сгинешь с потертыми портками в аппарате. А думаешь у заведующего отделом административных органов положение лучше? У того, кто должен был блюсти партийную дисциплину в армии и органах безопасности? Кого он курировал? КГБ? Это член Политбюро Андропов. Министерство обороны? Это член Политбюро Гречко. МВД? Это первый друг и собутыльник Брежнева — Щелоков. Чуть что у них ответ был простой: «Ах, оставьте ваши советы! Мы тут вчера с Леней на эту тему говорили. Он думает иначе, чем вы». А Леня — это Брежнев. И поди проверь, говорили с ним на эту тему или нет.
— Что же делать? Неужели нет выхода?
— Даже если тебя слопает черт, выход есть. Правда, только один. Я тебе советов давать не стану. Скажу только, как бы сам поступил в такой ситуации. Согласен? Кстати, что ты читаешь? — Коноплев кивнул на книжку карманного формата, которую Русаков принес с собой.
— Это? Взгляните. — Он протянул томик Коноплеву. Тот взял его в руки. С лакированной черной обложки на него в упор смотрел пожилой японец в военной форме с умными и в то же время злыми глазами. В руках он держал винтовку. По ней тисненый золотой фольгой лежал заголовок: «Курода — последний солдат империи».
— Не забываешь японский? — спросил Коноплев.
— Ээ, со дэс, Коноплев сэнсэй [Да, это так, господин Коноплев.] .
— Сорэ-ва урэсий дэс [Я рад. И о чем книга?] ?
— О простом солдате, который не знал, что правители заключили мир и без малого пятнадцать лет в одиночку держал фронт против американцев.
— Автор, конечно, над ним изгаляется?
— Нисколько. Он уважает солдатскую стойкость и верность присяге. Читаешь и видишь — умерла империя, но у нее остался верный солдат. Он не может отречься от того, чем жил и дышал всю жизнь. Для него лучше смерть, чем позор капитуляции. Убежденность не в том, что он прав. Она в том, считает ли он себя правым. Я вспоминаю Павла Первого. Заговорщики, прежде чем задушить его, предложили: «Подпиши отречение». Он ответил: «Умру, но императором». Николаю Второму на такое пороху не хватило. Он умер гражданином Романовым, хотя сегодня кое-кто пытается говорить «государь, государь». Такой глубокой верности долгу, как Павел, полон капрал Курода.
— У нас бы из него писатели сделали очередного Чонкина. Вдрызг осмеяли бы…
Коноплев наугад раскрыл книгу и начал вслух переводить с листа:
***
«Адмирал Старк гордится тем, что он WASP — белый, англо-сакс, протестант. Ко всему, слово читалось по-английски и как „оса“ — маленькое отчаянно жалящее насекомое, смелое и безрассудное. Весь остальной мир, все страны и народы Старк характеризовал одним словом — „фак“.
Русские — это медведи, япошки — макаки, мартышки. Итальяшки — макаронники, французишки — лягушатники. Даже немцы и те просто «фак джерри».
— Фак макаки! — рявкнул адмирал и стукнул кулаком по столу. — Мы потеряли вертолет. С этаким экипажем! Я сейчас подниму первое крыло и пущу сраный Кулатан ко дну! Фак макаки!
— Сэр, — старший помощник коммандор Вильсон аккуратно собрал цветные карандаши, рассыпавшиеся по столу после удара кулаком. — На борту полковник Исихара. Он готов высадиться на чертов остров и обязуется заставить японских солдат сложить оружие.
— Хорошо, высылайте с рассветом десант. Пусть Исихара выманит мартышек из джунглей. Вторым эшелоном у него должны быть наши снайперы. Мне не нужны эти бандиты живыми, фак макаки!
— Да, сэр!»
***
Семь дней Русаков напряженно ждал возможности начать свои действия. На восьмой всегда молчаливая линия связи СП «Русам» заработала. Из городского таксофона на Старом Арбате прошло пять звонков, на которые никто не ответил. Звонивший повесил трубку и ровно через две минуты снова набрал номер. После пятого вызова высокий голос ответил звонившему: «Лопухов», Тут же зазвучали сигналы отбоя.
Ровно через час от дома иностранных дипломатов на Кутузовском проспекте отъехала машина «вольво» черного цвета. За рулем сидела женщина — госпожа Гаррисон. Миновав мост через Москва-реку, она свернула на набережную. Проехала мимо Российского Белого дома, комбината Трехгорки и выкатилась на улицу Девятьсот пятого года. Спустя десять минут госпожа Гаррисон остановила «вольво» напротив Центра международной информации неподалеку от Песчаной площади. Взяв поводок, выпустила из машины крупную, блестевшую от сытости таксу. Они вместе углубились в тенистый парк.
Под кронами старых лип было тихо и прохладно. На детской площадке шумно возились дети. Старик пенсионер у огромной сосны кормил с ладони пушистую белку.
Госпожа Гаррисон неторопливо прошлась по аллее. Возле железного мусорного ящика ее такса задрала ножку. Оглядевшись, хозяйка быстро нагнулась и подняла с земли смятую пивную банку. Сунула ее в сумку, нацепила на ошейник собачки поводок и повела к машине.
Когда она пересекала асфальтовую дорожку на внешней стороне старого парка, ее неожиданно задержала крепкая мужская рука.
— Спокойно, миссис Гаррисон, — произнес мужчина на хорошем английском. — Дайте мне вашу сумку.
— Оставьте меня! — возмутилась дама искренне. — Я буду кричать, звать на помощь. На противоположной стороне много людей…
— Успокойтесь, мадам, — со стороны трудно было догадаться, с какой силой Русаков держит непокорную, готовую вырваться из его пальцев руку. — Все, что я сейчас скажу, в ваших собственных интересах. Слушайте и запоминайте. Я — офицер контрразведки. Мне нужна конфиденциальная встреча с вашим мужем, с мистером Дэнни Гаррисоном. Встреча личная. Под слово офицера гарантирую два условия: это не будет вербовкой или провокацией. Разговор в ваших общих с мужем интересах. Нашу встречу не стоит афишировать.
— Это уже сейчас провокация! Муж никаких встреч с вами иметь не пожелает.
— Прискорбно, мадам, вот, взгляните. — Русаков протянул ей два глянцевых фотоотпечатка. — Не стесняйтесь, смотрите. Боитесь оставить пальчики? Тогда я все покажу вам сам. Видите? Это пикантные эпизоды из вашей практики. Вы забираете посылку в Большом Ржевском переулке. Это другое место — Петровка. Сделано фото, как вы снимали закладку сейчас. У мусорного ящика. Если моя встреча с мистером Гаррисоном не состоится, я передам снимки прессе. Будет назван и тот, кто закладывает вам послания. Думаю, вы понимаете, чем это отзовется на карьере вашего мужа? Он ведь собирается выйти на пенсию, так? В случае, если встреча состоится, эти эпизоды будут похоронены в архивах.
— Что вы хотите от нас? — госпожа Гаррисон, судя по голосу, несколько успокоилась.
— Во всяком случае в мои планы не входит делать вам и мужу неприятности, — заверил ее Русаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— Звучит серьезно, но непонятно.
Коноплев энергично потер шею, разминая застарелый хондроз, то и дело дававший о себе знать тупой болью в хребтине.
— Представь такое. Ты порезал палец. В ранку попала грязь. В борьбу с заразой мгновенно вступают те клетки крови, которые оказались рядом. Им не нужно приказа. Любая живая клетка нашего организма, встретившая враждебный белок, немедленно вступает в действие и убивает врага. Для этого не требуется специальной команды разума. Принцип защиты — «опознал — уничтожил». А что у нас? Чтобы сбить самолет нарушителя на Камчатке, требуется разбудить начальника Генштаба в Москве. Доложить ему. Ответить выстрелами, когда в тебя стреляют, наши не имели прав без приказа Москвы ни на Даманском, ни в Жаланашколе. Если стреляешь в бандита, выстрели сперва вверх. Если разоблачили предателя — согласуй, как быть, с Центром. Там все знают, там решат за тебя. Неумение спорить, доказывать свое, стоять на своих убеждениях стало нашей второй натурой. Въелось в кровь.
— Вполне объяснимо. Здоровое общество не могло позволить себе своеволия карательных органов. Если бы каждый из нас сам судил и сам приводил приговор в исполнение, наступил бы беспредел.
— А он наступил и без этого. Потому что самодержавная форма социализма не оставляла обществу возможности контролировать и влиять на партийных вождей. Будь они дураки, пьяницы или просто маразматики. Посмотри, сколько сил тратит член Политбюро Егор Лигачев, убеждая нас в том, что в Политбюро нет разногласий и споров. Там у них все единодушно. Теперь вдумайся и поймешь — это ужас, если в высшем органе власти обсуждают одно мнение и не спорят с ним. Все поддерживают мнение генерального. Это ведь мертвая демократия. К чему это привело сегодня, ты видишь. Народ дал правителям мандат на улучшение жизни. На совершенствование социализма. Народ поверил Меченному, что тот обещает более могучее, более развитое государство, следовательно, иной, более высокий уровень жизни и безопасности. А что получилось в жизни? Горбачев рушит государственность. Бакатин разваливает безопасность. Не реформирует, не улучшает ее, а крушит, как Мамай…
— И все же, Федор Степанович, может мне стоит обратиться в ЦК? Есть же там люди?
— Есть, но не стоит. Это ничего не даст, кроме неприятностей. Ты знаешь, до кого я однажды дошел в поисках законности? До самого Серого кардинала.
— До Суслова?
— Точно. И уже тогда понял — с системой покончено. Ее может спасти только чудо. Представь, вошел в кабинет. За столом сидит мумия. Этакий кощей с лицом худым, восковым, с глазами мутными, оловянными. А под носом, не поверишь, капля. Он должно быть к ней так привык, что не вытрет, не подшмыгнет. Разговор шел долго, и от каждого его слова я приходил в ужас. Ему говоришь транзистор, а он советует: вы его молотком, молотком… Внизу, пока я тащился вверх по ступенькам иерархии, на каждой стояли умные, толковые, но безликие, ничего не решающие люди. А решал все тот, кто над ними — избач…
— Не понял.
— Заведующий избой-читальней. Была такая должность в годы ликбеза. То есть в период ликвидации безграмотности. Вот он у нас все и решал.
— Но мы говорим: решает ЦК.
— Точно, говорим. Имея в виду систему. Но ЦК — огромная масса людей. От уборщиц до секретарей. Решают только последние. На секретариатах и Политбюро. Скопом, чтобы ни за что не отвечать поодиночке. А умные, которыми заполняют аппарат, сидят, не имея ни гласа, ни веса. Чем тише сидишь и ниже гнешься — тем больше шансов двинуться выше.
— И все же можно найти подходы. Неужели в ЦК нет человека, к которому можно прийти с нашими заботами и ему не будет до фонаря?
— Молоток! — сказал Коноплев. — Был у меня в Ташкенте приятель узбек. В трудные моменты он говорил. «У вас свой СиКа, у нас — свой СиКа».
— Это в Ташкенте. А в Москве?
— Я тебе сказал: здесь свой СиКа. Служил в нем мой старый друг. Мы росли в одной квартире. Умница парень. Моряк. Капитан первого ранга. Курировал флот. Теперь представь: на флоте ЧП. Что-то там взорвалось, раскололось и утонуло. Есть жертвы. Флотское начальство вызывают на ковер в инстанцию. В ЦК появляются главком — адмирал Горшков и член военного совета Гришанов. Конечно, заходят к моему корешу каперангу. Так, по пути. Знают — все бумаги готовит он. Заходят, постучав в двери. «Здравствуй, Рудик, — адмирал флота тянет руку и тут же спрашивает: — Не надоело тереть штаны об этот стул? Ты же моряк. На тебе ракушки дальних морей. Возвращайся к нам. Я для тебя давно место держу. Под широкой адмиральский погон, ты же здесь до скончания века в каперангах будешь сидеть». Вот и весь сказ. Один человек в нашем СиКа уже твердо знает: главкома ему не объехать, не обойти. Кто он? Инструктор. Аппаратный червь. Козявка. Кто такой главком? Фигура! Член ЦК и все такое прочее. Проявишь принципиальность — так сгинешь с потертыми портками в аппарате. А думаешь у заведующего отделом административных органов положение лучше? У того, кто должен был блюсти партийную дисциплину в армии и органах безопасности? Кого он курировал? КГБ? Это член Политбюро Андропов. Министерство обороны? Это член Политбюро Гречко. МВД? Это первый друг и собутыльник Брежнева — Щелоков. Чуть что у них ответ был простой: «Ах, оставьте ваши советы! Мы тут вчера с Леней на эту тему говорили. Он думает иначе, чем вы». А Леня — это Брежнев. И поди проверь, говорили с ним на эту тему или нет.
— Что же делать? Неужели нет выхода?
— Даже если тебя слопает черт, выход есть. Правда, только один. Я тебе советов давать не стану. Скажу только, как бы сам поступил в такой ситуации. Согласен? Кстати, что ты читаешь? — Коноплев кивнул на книжку карманного формата, которую Русаков принес с собой.
— Это? Взгляните. — Он протянул томик Коноплеву. Тот взял его в руки. С лакированной черной обложки на него в упор смотрел пожилой японец в военной форме с умными и в то же время злыми глазами. В руках он держал винтовку. По ней тисненый золотой фольгой лежал заголовок: «Курода — последний солдат империи».
— Не забываешь японский? — спросил Коноплев.
— Ээ, со дэс, Коноплев сэнсэй [Да, это так, господин Коноплев.] .
— Сорэ-ва урэсий дэс [Я рад. И о чем книга?] ?
— О простом солдате, который не знал, что правители заключили мир и без малого пятнадцать лет в одиночку держал фронт против американцев.
— Автор, конечно, над ним изгаляется?
— Нисколько. Он уважает солдатскую стойкость и верность присяге. Читаешь и видишь — умерла империя, но у нее остался верный солдат. Он не может отречься от того, чем жил и дышал всю жизнь. Для него лучше смерть, чем позор капитуляции. Убежденность не в том, что он прав. Она в том, считает ли он себя правым. Я вспоминаю Павла Первого. Заговорщики, прежде чем задушить его, предложили: «Подпиши отречение». Он ответил: «Умру, но императором». Николаю Второму на такое пороху не хватило. Он умер гражданином Романовым, хотя сегодня кое-кто пытается говорить «государь, государь». Такой глубокой верности долгу, как Павел, полон капрал Курода.
— У нас бы из него писатели сделали очередного Чонкина. Вдрызг осмеяли бы…
Коноплев наугад раскрыл книгу и начал вслух переводить с листа:
***
«Адмирал Старк гордится тем, что он WASP — белый, англо-сакс, протестант. Ко всему, слово читалось по-английски и как „оса“ — маленькое отчаянно жалящее насекомое, смелое и безрассудное. Весь остальной мир, все страны и народы Старк характеризовал одним словом — „фак“.
Русские — это медведи, япошки — макаки, мартышки. Итальяшки — макаронники, французишки — лягушатники. Даже немцы и те просто «фак джерри».
— Фак макаки! — рявкнул адмирал и стукнул кулаком по столу. — Мы потеряли вертолет. С этаким экипажем! Я сейчас подниму первое крыло и пущу сраный Кулатан ко дну! Фак макаки!
— Сэр, — старший помощник коммандор Вильсон аккуратно собрал цветные карандаши, рассыпавшиеся по столу после удара кулаком. — На борту полковник Исихара. Он готов высадиться на чертов остров и обязуется заставить японских солдат сложить оружие.
— Хорошо, высылайте с рассветом десант. Пусть Исихара выманит мартышек из джунглей. Вторым эшелоном у него должны быть наши снайперы. Мне не нужны эти бандиты живыми, фак макаки!
— Да, сэр!»
***
Семь дней Русаков напряженно ждал возможности начать свои действия. На восьмой всегда молчаливая линия связи СП «Русам» заработала. Из городского таксофона на Старом Арбате прошло пять звонков, на которые никто не ответил. Звонивший повесил трубку и ровно через две минуты снова набрал номер. После пятого вызова высокий голос ответил звонившему: «Лопухов», Тут же зазвучали сигналы отбоя.
Ровно через час от дома иностранных дипломатов на Кутузовском проспекте отъехала машина «вольво» черного цвета. За рулем сидела женщина — госпожа Гаррисон. Миновав мост через Москва-реку, она свернула на набережную. Проехала мимо Российского Белого дома, комбината Трехгорки и выкатилась на улицу Девятьсот пятого года. Спустя десять минут госпожа Гаррисон остановила «вольво» напротив Центра международной информации неподалеку от Песчаной площади. Взяв поводок, выпустила из машины крупную, блестевшую от сытости таксу. Они вместе углубились в тенистый парк.
Под кронами старых лип было тихо и прохладно. На детской площадке шумно возились дети. Старик пенсионер у огромной сосны кормил с ладони пушистую белку.
Госпожа Гаррисон неторопливо прошлась по аллее. Возле железного мусорного ящика ее такса задрала ножку. Оглядевшись, хозяйка быстро нагнулась и подняла с земли смятую пивную банку. Сунула ее в сумку, нацепила на ошейник собачки поводок и повела к машине.
Когда она пересекала асфальтовую дорожку на внешней стороне старого парка, ее неожиданно задержала крепкая мужская рука.
— Спокойно, миссис Гаррисон, — произнес мужчина на хорошем английском. — Дайте мне вашу сумку.
— Оставьте меня! — возмутилась дама искренне. — Я буду кричать, звать на помощь. На противоположной стороне много людей…
— Успокойтесь, мадам, — со стороны трудно было догадаться, с какой силой Русаков держит непокорную, готовую вырваться из его пальцев руку. — Все, что я сейчас скажу, в ваших собственных интересах. Слушайте и запоминайте. Я — офицер контрразведки. Мне нужна конфиденциальная встреча с вашим мужем, с мистером Дэнни Гаррисоном. Встреча личная. Под слово офицера гарантирую два условия: это не будет вербовкой или провокацией. Разговор в ваших общих с мужем интересах. Нашу встречу не стоит афишировать.
— Это уже сейчас провокация! Муж никаких встреч с вами иметь не пожелает.
— Прискорбно, мадам, вот, взгляните. — Русаков протянул ей два глянцевых фотоотпечатка. — Не стесняйтесь, смотрите. Боитесь оставить пальчики? Тогда я все покажу вам сам. Видите? Это пикантные эпизоды из вашей практики. Вы забираете посылку в Большом Ржевском переулке. Это другое место — Петровка. Сделано фото, как вы снимали закладку сейчас. У мусорного ящика. Если моя встреча с мистером Гаррисоном не состоится, я передам снимки прессе. Будет назван и тот, кто закладывает вам послания. Думаю, вы понимаете, чем это отзовется на карьере вашего мужа? Он ведь собирается выйти на пенсию, так? В случае, если встреча состоится, эти эпизоды будут похоронены в архивах.
— Что вы хотите от нас? — госпожа Гаррисон, судя по голосу, несколько успокоилась.
— Во всяком случае в мои планы не входит делать вам и мужу неприятности, — заверил ее Русаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10