В трюмах, прокрутившись несколько раз вхолостую, заработали помпы. Воду кидали за борт, как кровь из сердца, — толчками.
Старший офицер белоснежным платком протёр запотевший обод фуражки, поднял глаза на тяжело дышавших авральщиков. Оставшись без дела, они чувствовали себя неуютно, переминались с ноги на ногу.
— Спасибо вам, ребята, — с чувством сказал Степанов. — Славно сладили. А теперь вниз, быстро!
Тяжелораненый скончался прямо на операционном столе. Четвёртый за время боя. Банщиков прикрыл простыней тело, сказал устало:
— Отнесите.
Умершего понесли в помещение бортового торпедного аппарата, где у священника Руднева, однофамильца командира «Варяга», была походная церковь. Санитар тем временем плеснул воду из ведра, стал смывать кровь со стола.
Банщиков, пользуясь минутой, сел, смежил веки. От напряжения мелко вздрагивали пальцы. «Плохо, — подумал он. — Надо взять себя в руки». Чтобы отвлечься, стал прислушиваться к шуму боя, который и воспринимал-то между перевязками; пока одного отнесут, другого положат. Японцы с завидной последовательностью колотили по крейсеру. Дополнительный перевязочный пункт, который развернули по настоянию младшего врача «Варяга» в носовом кубрике, оказался в самом пекле. Просто чудо, что сюда ещё не залетел ни один снаряд.
— Готово, ваше благородие, — доложил фельдшер Кукушинский.
На этот раз ранение оказалось лёгкое. Матрос, скривившись от боли, виновато оправдывался:
— Я бы того, сам не потревожил… В голове помутилось — вот и притащили.
Над самой притолокой что-то грохнуло. Кукушинский вздрогнул, уронил пинцет. Банщиков досадливо поморщился, бросил раздражённо:
— Не отвлекайтесь!
— Вы меня побыстрей перевяжите. Мне к ребятам надо, — просил раненый.
— Держите ему руку. Крепче. Сейчас, братец, тебе больно будет, терпи.
— Гарью пахнет, — заметил фельдшер. — Не иначе пожар на верхней палубе.
И вправду, у Банщикова от дыма стали слезиться глаза. Он с трудом закончил перевязку, мельком взглянул на раненого:
— Ну как ты, братец?
— Как новый, ваше благородие.
— А чего плачешь?
— Это я от дыма, не от раны, — торопливо стал объяснять матрос, испугавшись, что его оставят в лазарете.
— Ладно, ступай на палубу, все равно убежишь. Кукушинский, дай ему спирту, чтоб очухался поскорее. И, чёрт возьми, кто-нибудь догадается включить вентиляцию?
— Включена, ваше благородие.
— Включена? А почему заслонки с вытяжных рожков не скинуты? То-то. Эй, несите следующего.
Руднев тревожно смотрел на кренометр. Стрелка в виде адмиральского якоря угрожающе сползала в сторону. «Варяг» продолжал крениться левым бортом, теряя остойчивость.
— Сколько, по-вашему, мы приняли воды, Евгений Андреевич?
— Трудно сказать. Думаю, не меньше 30 тонн. Хуже другое, она продолжает прибывать. Так недолго и перевернуться.
— Возвращаемся, — решил Руднев. — Подлатаемся в Чемульпо и снова в прорыв. Как электропривод, не исправили ещё?
— Нет, Всеволод Фёдорович, идём на ручном.
— Починимся. Японцам тоже от нас досталось.
В рубку не вошёл, ввалился старший офицер. Взглянул на кренометр и сразу всё понял:
— Возвращаемся?
— Да!
— Японцы флаг сбили…
Перебитый осколком фал хлестал по воздуху. Андреевский флаг скользнул с гафеля грот-мачты и, подхваченный порывом ветра, полетел в воду. Боцманмат Пётр Оленин, часовой у флага, закричал:
— Братва! Флаг сбило! Японцы подумают — сдаёмся!
— Как же, подумают! — Подскочивший сигнальщик Казарцев погрозил кулаком в сторону неприятельской эскадры. — Давай за новым флагом к боцману.
— Не могу я пост оставить.
Сигнальщик махнул рукой и, припадая на раненую ногу, сам побежал за флагом. Вернулся, бережно прижимая огромное полотнище к груди:
— Крепи скорее.
Боевой флаг развернулся, забился в дымных просветах. Пётр Олений, как и положено при подъёме флага, вскинул винтовку на караул. Только держал он не по-уставному, не за приклад. Вины его в том не было: приклад давно был расщеплён осколком и отломан за ненадобностью.
Адмирал Уриу приказал прекратить огонь и поднять сигнал «Поворот все вдруг». Русские уже втягивались во внутренний рейд Чемульпо, и неточно выпущенный снаряд мог угодить в нейтральный корабль. Новых осложнений адмирал не желал. Достаточно было одного — с «Варягом».
Русские отвечали ещё несколько минут, разворотив напоследок мостик на концевом крейсере, и тоже умолкли. Бой закончился. Над бухтой повисла тишина. Строго говоря, тишины не было: внутри кораблей стучали машины, вдоль бортов стонали расшатанные плиты броневого пояса. И всё же без выстрелов это казалось именно тишиной…
Адмирал Уриу спустился в каюту, расстегнул мундир. В дверь постучали. Вошёл Танака, начальник штаба четвёртой эскадры. Почтительно склонил голову. Уриу вздохнул, пальцами пробежал по пуговицам мундира: доклад о потерях и повреждениях, нанесённых императорскому флоту, надлежало слушать одетым по форме:
— Итак?
Известия были неутешительными. Можно было представить, как зло станет усмехаться адмирал Того, читая сегодняшнее донесение. Вместо захваченных кораблей — разрушения на собственных! Но странно, эта мысль, которая в любое другое время надолго бы заняла Уриу, почти не огорчила его. «Какое счастье, — думал он, слушая донесение о потерях на „Асаме“, — какое счастье, что я не перенёс свой флаг на этот несчастный крейсер!»
Адмирал вспомнил, с каким трудом он отказался от этой мысли. Чего бы он добился, ублажив своё тщеславие? Был бы вместе с капитаном «Асамы» размазан разрывом русского снаряда по стенам рубки. Воистину своим спасением он обязан Куниёси. Ведь именно потому, что он не пожелал расстаться с его картинами, он остался на «Наниве».
— Крейсер «Асама» должен стать в сухой док, — докладывал Танака. — Несколько подводных пробоин, сбита носовая башня с двумя восьмидюймовыми орудиями. Команда подвела под пробоины деревянные щиты, но при свежем ветре…
— Если я сейчас отправлю «Асаму» в док, с чем мы останемся, когда этот проклятый крейсер снова рванётся на прорыв? — перебил своего начальника штаба Уриу. — Или вам напомнить ещё о «Такачихо» и «Чиоде»? Разве они сидят на ровном киле и не коптят небо, как угольщики… Кстати, вы обратили внимание на скорость этого «Варяга»? Следует расстрелять нашего человека, который сообщил о неисправностях в котлах русских. С такими неисправностями так не бегают!
— Думаю, русские получили такие повреждения, что мы и без «Асамы» с ними справимся. Это будет почётнее. Мы сами, без помощи адмирала Того.
Танака усилил голосом последнюю часть фразы, деликатно напоминая, что тяжёлый крейсер был придан эскадре по настоянию адмирала Того. Но, к его удивлению, Уриу, не любивший главнокомандующего флота, отреагировал совсем иначе, чем он рассчитывал.
— Нет, нет и нет! — решительно объявил он, трижды опуская ладонь на подлокотник кресла.-«Асама» будет при мне до конца операции. В конце концов, у крейсера остались два кормовых восьмидюймовых орудия. А это немало! И потом, вы серьёзно думаете, что мы смертельно ранили зверя?
Начальник штаба неопределённо пожал плечами:
— Наблюдателями отмечено много попаданий в русский крейсер. Да и уходил он с заметным левым креном. Если господин адмирал изволит знать моё мнение, то надо нападать немедленно, не дожидаясь истечения времени ультиматума. Кто знает, что ещё придумают русские?
Адмирал вместо ответа вытащил из кармана часы, щёлкнул крышкой. Часы были немецкие, но сделанные для японского рынка — играли первые такты императорского гимна.
— Час пятнадцать! Не так уж и много осталось до четырёх. Однако оставьте меня одного, я подумаю над вашими словами…
В 1 час 15 минут «Варяг» отдал левый якорь рядом с тем местом, откуда уходили в бой. На верхней палубе «Тэлбота» в полутора кабельтовых стояли английские матросы. На этот раз они ничего не кричали: молча, с почтительным страхом рассматривали изуродованное тело крейсера.
Руднев, как только ноги перестали ощущать привычное вздрагивание палубы, велел Зарубаеву:
— Сергей Владимирович, поторопитесь расставить оставшуюся прислугу к орудиям. Думаю, что адмирал Уриу не станет тревожить нас раньше четырёх часов, но кто знает? Кстати, какие потери среди прислуги?
Зарубаев, только что вернувшийся с верхней палубы, покачал головой:
— Почти половина выбита, и многие, кто остался в строю, раненые. Впрочем, оставшихся нетрудно будет расставить к орудиям. Людей с избытком.
Руднев удивлённо посмотрел на лейтенанта:
— Как это понять?
— Я только что обошёл все батареи. Из двенадцати шестидюймовых орудий исправны только два, из двенадцати семидесятипятимиллиметровых — пять. Все сорокасемимиллиметровые орудия непригодны к стрельбе.
— Вы… не ошибаетесь? Часть орудий можно исправить?
— Минут через десять смогу доложить определённо. Но, откровенно говоря, на многое рассчитывать не приходится. Полетели накатники и компрессоры.
Руднев пошатнулся. Слабость подкралась неожиданно, мягко заволакивая сознание. Пришлось до боли стиснуть зубы, справляясь с проклятым бессилием, сдерживая дыхание.
— Ну что ж, будем сражаться с чем есть… Идите, лейтенант, и сделайте всё, что можно…
Но сражаться так и не пришлось. Пришёл Степанов с потухшими глазами:
— Ещё несколько пробоин ниже ватерлинии обнаружили, Всеволод Фёдорович. В горячке не заметили. Помпы на полной мощности, но вода прибывает.
Вот в этих простых, сказанных бесцветным голосом словах старшего офицера и был смертельный приговор «Варягу». И Степанов, выговаривая их, и Руднев, слушая, ясно понимали, что это так: крейсер, заполняясь водой, проседал, исчерпывая с каждой минутой то, что в корабельной науке называлось запасом плавучести. Остановить этот поток воды мог серьёзный ремонт, на который не оставалось времени. В четыре часа — как грозил в ультиматуме Уриу — в порт должна была войти вся японская эскадра, чтобы захватить «Варяг». Стационеры её уже ждали и разводили пары, чтобы вовремя убраться из Чемульпо.
— Будем взрываться! — решил Руднев. — Надо перевести команду и раненых на соседние корабли. Да, придётся договариваться с коммодором. Велите спустить катер.
— Откуда?! У нас не осталось даже целой шлюпки. Все в решето.
— Есть катер! — неожиданно объявил Беренс. — Капитан Сэнес на подходе.
Катер французского командира левым бортом принять не смогли: все стрелы были изогнуты, и трап не удалось спустить. Пришлось катеру обойти крейсер, приткнуться к правому трапу. Сэнес проводил почтительным взглядом тяжёлое прорезиненное полотно пластыря, которое было впрессовано напором воды в пробоину. Даже поперечные реи, прикреплённые для прочности к внешней стороне пластыря, прогибались.
На катере Сэнеса Руднев отправился на «Тэлбот», чтобы уведомить коммодора Бейли о намерении взорвать крейсер.
— Очень печально видеть гибель такого крейсера, как «Варяг», — пряча глаза, сказал англичанин. — Впрочем, мы готовы принять на борт команду и раненых. Без оружия, разумеется.
Руднев сухо поблагодарил коммодора и откланялся. На «Варяге» в кают-компании его уже ждали офицеры. Последним пришёл Банщиков, вытащил из портсигара папироску, попытался зажечь спичку — не получилось:
— Простите, Евгений Андреевич, не могли бы вы чиркнуть спичку? Пальцы дрожат. — Банщиков улыбнулся Беренсу: улыбка получилась кислой, совсем непохожей на прежнюю, бравую, к которой привыкли в кают-компании. Даже усы, лихо торчавшие стрелами, сейчас вяло свисали.
— Досталось? — сочувственно спросил Беренс.
— Четверо прямо на столе умерли. Да, такое никогда не забудешь… Что-то я Графинюшку нашего не вижу?
— Как, вы разве не знаете? Мичмана… прямым попаданием…
— Вот как… — Банщиков втянул щеки, раскуривая папироску.
1 2 3 4 5 6 7 8
Старший офицер белоснежным платком протёр запотевший обод фуражки, поднял глаза на тяжело дышавших авральщиков. Оставшись без дела, они чувствовали себя неуютно, переминались с ноги на ногу.
— Спасибо вам, ребята, — с чувством сказал Степанов. — Славно сладили. А теперь вниз, быстро!
Тяжелораненый скончался прямо на операционном столе. Четвёртый за время боя. Банщиков прикрыл простыней тело, сказал устало:
— Отнесите.
Умершего понесли в помещение бортового торпедного аппарата, где у священника Руднева, однофамильца командира «Варяга», была походная церковь. Санитар тем временем плеснул воду из ведра, стал смывать кровь со стола.
Банщиков, пользуясь минутой, сел, смежил веки. От напряжения мелко вздрагивали пальцы. «Плохо, — подумал он. — Надо взять себя в руки». Чтобы отвлечься, стал прислушиваться к шуму боя, который и воспринимал-то между перевязками; пока одного отнесут, другого положат. Японцы с завидной последовательностью колотили по крейсеру. Дополнительный перевязочный пункт, который развернули по настоянию младшего врача «Варяга» в носовом кубрике, оказался в самом пекле. Просто чудо, что сюда ещё не залетел ни один снаряд.
— Готово, ваше благородие, — доложил фельдшер Кукушинский.
На этот раз ранение оказалось лёгкое. Матрос, скривившись от боли, виновато оправдывался:
— Я бы того, сам не потревожил… В голове помутилось — вот и притащили.
Над самой притолокой что-то грохнуло. Кукушинский вздрогнул, уронил пинцет. Банщиков досадливо поморщился, бросил раздражённо:
— Не отвлекайтесь!
— Вы меня побыстрей перевяжите. Мне к ребятам надо, — просил раненый.
— Держите ему руку. Крепче. Сейчас, братец, тебе больно будет, терпи.
— Гарью пахнет, — заметил фельдшер. — Не иначе пожар на верхней палубе.
И вправду, у Банщикова от дыма стали слезиться глаза. Он с трудом закончил перевязку, мельком взглянул на раненого:
— Ну как ты, братец?
— Как новый, ваше благородие.
— А чего плачешь?
— Это я от дыма, не от раны, — торопливо стал объяснять матрос, испугавшись, что его оставят в лазарете.
— Ладно, ступай на палубу, все равно убежишь. Кукушинский, дай ему спирту, чтоб очухался поскорее. И, чёрт возьми, кто-нибудь догадается включить вентиляцию?
— Включена, ваше благородие.
— Включена? А почему заслонки с вытяжных рожков не скинуты? То-то. Эй, несите следующего.
Руднев тревожно смотрел на кренометр. Стрелка в виде адмиральского якоря угрожающе сползала в сторону. «Варяг» продолжал крениться левым бортом, теряя остойчивость.
— Сколько, по-вашему, мы приняли воды, Евгений Андреевич?
— Трудно сказать. Думаю, не меньше 30 тонн. Хуже другое, она продолжает прибывать. Так недолго и перевернуться.
— Возвращаемся, — решил Руднев. — Подлатаемся в Чемульпо и снова в прорыв. Как электропривод, не исправили ещё?
— Нет, Всеволод Фёдорович, идём на ручном.
— Починимся. Японцам тоже от нас досталось.
В рубку не вошёл, ввалился старший офицер. Взглянул на кренометр и сразу всё понял:
— Возвращаемся?
— Да!
— Японцы флаг сбили…
Перебитый осколком фал хлестал по воздуху. Андреевский флаг скользнул с гафеля грот-мачты и, подхваченный порывом ветра, полетел в воду. Боцманмат Пётр Оленин, часовой у флага, закричал:
— Братва! Флаг сбило! Японцы подумают — сдаёмся!
— Как же, подумают! — Подскочивший сигнальщик Казарцев погрозил кулаком в сторону неприятельской эскадры. — Давай за новым флагом к боцману.
— Не могу я пост оставить.
Сигнальщик махнул рукой и, припадая на раненую ногу, сам побежал за флагом. Вернулся, бережно прижимая огромное полотнище к груди:
— Крепи скорее.
Боевой флаг развернулся, забился в дымных просветах. Пётр Олений, как и положено при подъёме флага, вскинул винтовку на караул. Только держал он не по-уставному, не за приклад. Вины его в том не было: приклад давно был расщеплён осколком и отломан за ненадобностью.
Адмирал Уриу приказал прекратить огонь и поднять сигнал «Поворот все вдруг». Русские уже втягивались во внутренний рейд Чемульпо, и неточно выпущенный снаряд мог угодить в нейтральный корабль. Новых осложнений адмирал не желал. Достаточно было одного — с «Варягом».
Русские отвечали ещё несколько минут, разворотив напоследок мостик на концевом крейсере, и тоже умолкли. Бой закончился. Над бухтой повисла тишина. Строго говоря, тишины не было: внутри кораблей стучали машины, вдоль бортов стонали расшатанные плиты броневого пояса. И всё же без выстрелов это казалось именно тишиной…
Адмирал Уриу спустился в каюту, расстегнул мундир. В дверь постучали. Вошёл Танака, начальник штаба четвёртой эскадры. Почтительно склонил голову. Уриу вздохнул, пальцами пробежал по пуговицам мундира: доклад о потерях и повреждениях, нанесённых императорскому флоту, надлежало слушать одетым по форме:
— Итак?
Известия были неутешительными. Можно было представить, как зло станет усмехаться адмирал Того, читая сегодняшнее донесение. Вместо захваченных кораблей — разрушения на собственных! Но странно, эта мысль, которая в любое другое время надолго бы заняла Уриу, почти не огорчила его. «Какое счастье, — думал он, слушая донесение о потерях на „Асаме“, — какое счастье, что я не перенёс свой флаг на этот несчастный крейсер!»
Адмирал вспомнил, с каким трудом он отказался от этой мысли. Чего бы он добился, ублажив своё тщеславие? Был бы вместе с капитаном «Асамы» размазан разрывом русского снаряда по стенам рубки. Воистину своим спасением он обязан Куниёси. Ведь именно потому, что он не пожелал расстаться с его картинами, он остался на «Наниве».
— Крейсер «Асама» должен стать в сухой док, — докладывал Танака. — Несколько подводных пробоин, сбита носовая башня с двумя восьмидюймовыми орудиями. Команда подвела под пробоины деревянные щиты, но при свежем ветре…
— Если я сейчас отправлю «Асаму» в док, с чем мы останемся, когда этот проклятый крейсер снова рванётся на прорыв? — перебил своего начальника штаба Уриу. — Или вам напомнить ещё о «Такачихо» и «Чиоде»? Разве они сидят на ровном киле и не коптят небо, как угольщики… Кстати, вы обратили внимание на скорость этого «Варяга»? Следует расстрелять нашего человека, который сообщил о неисправностях в котлах русских. С такими неисправностями так не бегают!
— Думаю, русские получили такие повреждения, что мы и без «Асамы» с ними справимся. Это будет почётнее. Мы сами, без помощи адмирала Того.
Танака усилил голосом последнюю часть фразы, деликатно напоминая, что тяжёлый крейсер был придан эскадре по настоянию адмирала Того. Но, к его удивлению, Уриу, не любивший главнокомандующего флота, отреагировал совсем иначе, чем он рассчитывал.
— Нет, нет и нет! — решительно объявил он, трижды опуская ладонь на подлокотник кресла.-«Асама» будет при мне до конца операции. В конце концов, у крейсера остались два кормовых восьмидюймовых орудия. А это немало! И потом, вы серьёзно думаете, что мы смертельно ранили зверя?
Начальник штаба неопределённо пожал плечами:
— Наблюдателями отмечено много попаданий в русский крейсер. Да и уходил он с заметным левым креном. Если господин адмирал изволит знать моё мнение, то надо нападать немедленно, не дожидаясь истечения времени ультиматума. Кто знает, что ещё придумают русские?
Адмирал вместо ответа вытащил из кармана часы, щёлкнул крышкой. Часы были немецкие, но сделанные для японского рынка — играли первые такты императорского гимна.
— Час пятнадцать! Не так уж и много осталось до четырёх. Однако оставьте меня одного, я подумаю над вашими словами…
В 1 час 15 минут «Варяг» отдал левый якорь рядом с тем местом, откуда уходили в бой. На верхней палубе «Тэлбота» в полутора кабельтовых стояли английские матросы. На этот раз они ничего не кричали: молча, с почтительным страхом рассматривали изуродованное тело крейсера.
Руднев, как только ноги перестали ощущать привычное вздрагивание палубы, велел Зарубаеву:
— Сергей Владимирович, поторопитесь расставить оставшуюся прислугу к орудиям. Думаю, что адмирал Уриу не станет тревожить нас раньше четырёх часов, но кто знает? Кстати, какие потери среди прислуги?
Зарубаев, только что вернувшийся с верхней палубы, покачал головой:
— Почти половина выбита, и многие, кто остался в строю, раненые. Впрочем, оставшихся нетрудно будет расставить к орудиям. Людей с избытком.
Руднев удивлённо посмотрел на лейтенанта:
— Как это понять?
— Я только что обошёл все батареи. Из двенадцати шестидюймовых орудий исправны только два, из двенадцати семидесятипятимиллиметровых — пять. Все сорокасемимиллиметровые орудия непригодны к стрельбе.
— Вы… не ошибаетесь? Часть орудий можно исправить?
— Минут через десять смогу доложить определённо. Но, откровенно говоря, на многое рассчитывать не приходится. Полетели накатники и компрессоры.
Руднев пошатнулся. Слабость подкралась неожиданно, мягко заволакивая сознание. Пришлось до боли стиснуть зубы, справляясь с проклятым бессилием, сдерживая дыхание.
— Ну что ж, будем сражаться с чем есть… Идите, лейтенант, и сделайте всё, что можно…
Но сражаться так и не пришлось. Пришёл Степанов с потухшими глазами:
— Ещё несколько пробоин ниже ватерлинии обнаружили, Всеволод Фёдорович. В горячке не заметили. Помпы на полной мощности, но вода прибывает.
Вот в этих простых, сказанных бесцветным голосом словах старшего офицера и был смертельный приговор «Варягу». И Степанов, выговаривая их, и Руднев, слушая, ясно понимали, что это так: крейсер, заполняясь водой, проседал, исчерпывая с каждой минутой то, что в корабельной науке называлось запасом плавучести. Остановить этот поток воды мог серьёзный ремонт, на который не оставалось времени. В четыре часа — как грозил в ультиматуме Уриу — в порт должна была войти вся японская эскадра, чтобы захватить «Варяг». Стационеры её уже ждали и разводили пары, чтобы вовремя убраться из Чемульпо.
— Будем взрываться! — решил Руднев. — Надо перевести команду и раненых на соседние корабли. Да, придётся договариваться с коммодором. Велите спустить катер.
— Откуда?! У нас не осталось даже целой шлюпки. Все в решето.
— Есть катер! — неожиданно объявил Беренс. — Капитан Сэнес на подходе.
Катер французского командира левым бортом принять не смогли: все стрелы были изогнуты, и трап не удалось спустить. Пришлось катеру обойти крейсер, приткнуться к правому трапу. Сэнес проводил почтительным взглядом тяжёлое прорезиненное полотно пластыря, которое было впрессовано напором воды в пробоину. Даже поперечные реи, прикреплённые для прочности к внешней стороне пластыря, прогибались.
На катере Сэнеса Руднев отправился на «Тэлбот», чтобы уведомить коммодора Бейли о намерении взорвать крейсер.
— Очень печально видеть гибель такого крейсера, как «Варяг», — пряча глаза, сказал англичанин. — Впрочем, мы готовы принять на борт команду и раненых. Без оружия, разумеется.
Руднев сухо поблагодарил коммодора и откланялся. На «Варяге» в кают-компании его уже ждали офицеры. Последним пришёл Банщиков, вытащил из портсигара папироску, попытался зажечь спичку — не получилось:
— Простите, Евгений Андреевич, не могли бы вы чиркнуть спичку? Пальцы дрожат. — Банщиков улыбнулся Беренсу: улыбка получилась кислой, совсем непохожей на прежнюю, бравую, к которой привыкли в кают-компании. Даже усы, лихо торчавшие стрелами, сейчас вяло свисали.
— Досталось? — сочувственно спросил Беренс.
— Четверо прямо на столе умерли. Да, такое никогда не забудешь… Что-то я Графинюшку нашего не вижу?
— Как, вы разве не знаете? Мичмана… прямым попаданием…
— Вот как… — Банщиков втянул щеки, раскуривая папироску.
1 2 3 4 5 6 7 8