— Шум? — спрашивает он.
— Да, но другой. Словно бы шум мотора...
— Ну и что, грузовик проехал по дороге...
— Нет, это снизу... Тебе не кажется, что это может быть фургон, который привозит... ну, всякие приспособления к этой машине?
Челюсти его смыкаются.
— А ведь и правда, может быть, и так. Ну и что? — лает он. — Ну и что? А? Что из этого?
Что из этого? А ничего. Ровным счетом ничего.
Я закрываю глаза и возвращаюсь к воспоминаниям.
* * *
Когда наутро я проснулся в этой дешевенькой гостинице, гадкая действительность терпеливо ждала меня в изголовье кровати. Вот и я пополнил собой неисчислимое стадо мужей-рогоносцев. Я чувствовал такую неизбывную горечь, что появилась даже мысль о самоубийстве. Это было бы легко, там, внизу, в машине, лежало мое ружье...
Однако жажда мести оказалась сильнее, и у меня вновь появилось желание жить...
Я принялся размышлять над тем, как лучше поступить. Конечно, я мог бы выследить жену и ее любовника во время свидания и прикончить их, как паршивых овец. С точки зрения уголовного кодекса, я выкрутился бы из этой, истории, да еще и с честью для себя. Но это крайнее решение меня не устраивало. Глория на какое-то время испытала бы страх — и все, смерть. Нет, это была бы слишком мягкая кара. Нужно изобрести что-нибудь похитрее. Но что? Я толком и не знал... Что-нибудь такое, что подточит ее медленно, постепенно. Мне хотелось увидеть, как она будет таять, увядать на моих глазах, словно цветок, который забывают поливать....
И тут меня озарило! Эта мысль была настолько прекрасной, что я даже обрадовался, и она принесла мне облегчение... Я хорошо запомнил номер его автомобиля. А зная номер, я смогу узнать и имя автомобилиста, любовника моей жены!
Я позвонил, не мешкая, одному из моих друзей, работавшему начальником отдела в префектуре. Поскольку было воскресенье, я застал его дома. Я попросил срочно разузнать фамилию и адрес человека, владеющего автомобилем с указанным номером. Он пообещал мне связаться с дежурным полицейского управления и попросил перезвонить через некоторое время.
Пока раскручивались колесики моего плана, я плотно позавтракал, ибо аппетит у меня не пропал. Да, горе мое было велико, я чувствовал себя глубоко несчастным, но это не отняло у меня ни сна, ни аппетита. Позавтракав, я выкурил сигарету и, не выдержав больше, позвонил другу. У того уже была вся необходимая информация. Любовника Глории (если считать, что машина, которой он пользовался, принадлежала ему) звали Ив Норман, и проживал он в доме № 16 на бульваре Инвалидов. Я лихорадочно записал все это на уголке бумажной скатерти и тепло поблагодарил моего друга-начальника.
Я направлялся к бульвару Инвалидов. Погода была дрянной, моросило, ветер гонял по асфальту опавшие листья. Люди торопливо шли по тротуарам, словно пытаясь спастись от неизвестной беды. Мне здорово повезло. Как только я подъехал к дому № 16, то увидел, как из него выходит тот самый блондин. Днем он выглядел еще более белокурым и еще более красивым, чем я предполагал. В темноте мне не удалось оценить его гибкую и уверенную походку и какое-то особое обаяние, исходившее от него. Одет он был в дорогой темно-серый костюм, на нем была бледно-голубая, с сиреневым отливом, рубашка и галстук цвета морской волны. Он подошел к своей машине, стоявшей неподалеку, и уселся в нее.
Едва он отъехал, я — о ирония судьбы! — припарковался на то место, где он только что стоял, и устремился к дому. Через минуту я уже стучал в окошко консьержки. Та выглянула на мой стук. Это была толстенная дама и вид имела далеко не консьержки. Я спросил, не здесь ли живет месье Норман, и она ответила утвердительно, уточнив при этом, что он только что вышел. Итак, ошибки быть не могло, любовника моей жены звали именно Ив Норман. Я поблагодарил консьержку и справился, не остался ли кто в его квартире. Она страшно удивилась этому вопросу и рассказала, что молодой человек живет в Париже один, а матушка его пребывает в Анже...
Теперь я мог составить определенное мнение об этом человеке. Наверняка, единственный сын. Мать, вероятно, вдова и доживает свой век в старом родовом гнезде, а сын проматывает в столице отцовское наследство. Я готов был задать еще тысячу вопросов этому церберу в юбке, но побоялся возбудить ненужный интерес к моей особе. И особенно мне не хотелось бы, чтобы консьержка описала милому молодому жильцу месье Норману мою внешность. Я был в охотничьем костюме, и парень вполне мог догадаться, о ком идет речь в повествовании консьержки о таинственном посетителе. И заодно позлословить по поводу моих рогов.
Я откланялся и вернулся в свой автомобиль, но долго еще стоял, не решаясь тронуться с места. Я чувствовал себя выбитым из колеи, да и мерзкая погода прекрасно гармонировала с моим настроением и мрачными мыслями о том, что происшествие это совершенно подкосило меня. И вдруг я заплакал.
Мне не приходилось плакать с самого детства. Конечно, было стыдно, но я ничего не мог с собой поделать, мне не удавалось подавить в себе эту боль. Я оплакивал собственную неудавшуюся жизнь, наше отринутое прошлое и утраченную любовь Глории. В своей машине, со стеклами, залитыми дождем, я был словно в укрытии... Мне казалось, что я нахожусь вне этого мира, плаваю в пространстве, заключенный в капсулу. Это состояние длилось долго. Когда слезы мои иссякли, я почувствовал в глазах боль, в веках — странное жжение. Но вместе с тем пришло и облегчение, и ненависть моя, обильно политая слезами, стала величественной, словно огромное дерево. Я провел платком по векам, пытаясь смягчить жжение, и включил зажигание.
Доехав до первого газетного киоска, я притормозил и выскочил, чтобы купить несколько газет. После этого я направился на поиски укромного бистро в каком-нибудь квартале. Мне не пришлось долго искать. Вскоре я увидел то, что мне нужно. Хозяином оказался весьма невзрачный мужичонка, напоминающий импотента. Я спросил себе стакан белого вина и устроился за самым дальним от стойки столиком. Здесь я почувствовал себя скрытым от нескромных взглядов.
Из «бардачка» машины я прихватил с собой ножницы и тюбик с клеем, а у хозяина попросил письменные принадлежности. Бормоча что-то себе под нос, он принес мне паршивенькой писчей бумаги и странных размеров конверт, украшенный восхитительным жирным пятном. То, что мне и требовалось. Я выпил свое вино и принялся играть в игру, которую при других обстоятельствах нашел бы омерзительной. Она состояла в том, что я вырезал из газет слова или нужные мне обрывки фраз. Работа эта была проста, но требовала определенной сноровки, поскольку нужно было выловить в газетах необходимое слово, а для этого очень внимательно пробежать глазами текст... К тому же, следовало поторопиться. Я часто пропускал слова, но когда находил нужное мне, ликовал и вырезал, чтобы сразу наклеить.
Чтобы составить нужный текст, я убил добрый час, но получилось все в лучшем виде. Итак, мое послание выглядело следующим образом:
"Мадам!
Нам было бы совершенно нетрудно открыть глаза Вашему супругу на то, что Вы изменяете ему с неким месье Ивом Норманом. Поскольку человек вспыльчивый (а именно таковым является Ваш муж) не оставит это без последствий, не кажется ли Вам, что было бы разумнее отправить тысячу франков в конверте на имя Луи Дюрана, до востребования, почтовое отделение на улице Дюфур?
Ваш друг, который (пока) искренне желает Вам добра".
Я несколько раз перечитал его, и с каждым разом гордился им все больше и больше. Гордился, как гордятся литературным произведением. Оно казалось мне необыкновенно элегантным и остроумным. Оно потрясало и угнетало, словом, было настоящим образцом шантажа. Я сложил его, сунул в конверт, заклеил, и на конверте появилось лишь одно слово: МАДАМ. Я вырезал его из заголовка, и оно было крупным. Я положил письмо в карман, собрал все свои причиндалы, необходимые завзятому шантажисту, и покинул это унылое кафе. С письмом в кармане я чувствовал себя сильным. А теперь в Гарш, домой...
Вокруг машины кружились опавшие листья. Некоторые приклеивались к ветровому стеклу, словно огромные лапы. Теперь я не боялся встречи с Глорией. Я выбрал свой путь и пройду его до самого конца. Я пройду его с той настойчивостью, которая была мне вообще свойственна в делах. Отвратительное письмо, хрустящее в кармане, доставляло мне огромную радость. Радость чистую, почти детскую. Но радость эта была страшным оружием.
Не случайно я упомянул в письме имя Луи Дюрана. За несколько недель до этого я организовал сезонную поездку в Испанию для моих рабочих. Пока суть да дело, один из них умер, и я сохранил случайно его паспорт в одном из ящиков письменного стола. Оставалось лишь заменить фотографию на нем. Это не представляло особых сложностей. Неторопливо размышляя над моими делами, я проехал несколько километров, разделяющих Париж и Гарш, и вскоре увидел свой дом. Оставив машину возле гаража и убедившись, что Глории нет поблизости, я опустил письмо в почтовый ящик, прикрепленный к решетчатым воротам усадьбы. Затем нажал на клаксон и поставил машину в гараж...
Глория шла по аллее и улыбалась мне. На ней были узкие брючки из черного велюра, расшитые красным. Она носила их только дома. Наряд дополняли белый пуловер и туфли без задника. Ее каштановые волосы были схвачены косынкой. На лице — никакой косметики. Именно такой я предпочитал видеть ее... раньше! Да, без косметики, чистой, как туалетное мыло... То, что я испытывал в этот момент, видя, как она приближается ко мне улыбающаяся и удивленная, походило больше на изумление, чем на что-либо другое. Да, я был изумлен, увидев ее такой, неизменной в своем поведении и облике. Она улыбалась, мне той улыбкой, что всегда играла у нее на лице, и в глазах ее я читал неподдельную нежность... На мгновение мне показалось, что я вижу кошмарный сон. Или принял служанку за собственную жену. Я уже сомневался — не в ней, но в себе, настолько обаяние ее подействовало на меня.
— Что случилось? — весело спросила она.
— Берже получил заряд дроби в ляжку.
— Это серьезно?
— Пустяки. Несколько дней в постели, но все-таки приятного мало.
Она взяла меня под руку.
— Ну что же, тем лучше! — воскликнула она. — Хоть в воскресенье не буду в одиночестве.
Я пристально посмотрел на нее. На миг у меня появилось желание удавить ее. Возможно ли, что человеческое существо, моя Глория, способна на такое вероломство? Он убаюкивала меня своими манерами ласковой кошечки, взглядами с поволокой, сладкими интонациями... А на деле была лишь подлой шлюхой! Как она меня провела! Своим поведением, своими повадками счастливой супруги она давно усыпила меня. Мы вошли в дом и обнялись, словно счастливые любовники. Служанка пылесосила ковры. Она вежливо поздоровалась со мной. Знала ли она о супружеской неверности своей хозяйки? Возможно. По крайней мере, догадывалась, слуги всегда первыми чуют подобного рода дела. Я сразу поднялся в спальню, чтобы привести себя в порядок и переодеться... Я облачился в теплый спортивный костюм, поскольку дома любил чувствовать себя свободно. У меня страшно болела голова, но до этого момента, будучи поглощен своими мыслями, я не замечал этого железного обруча, сдавливающего мой лоб. Из окна я увидел Маринетту, служанку. Она направлялась к воротам с большой сумкой для продуктов в руках. Она уже открыла калитку, как вдруг взгляд ее упал на почтовый ящик, из которого торчал уголок письма. Она достала конверт, удивленно посмотрела на него и решила вернуться в дом.
Я почувствовал невыразимую тоску. Ну вот, все и закрутилось.
Я приоткрыл дверь спальни, чтобы лучше слышать. Жена моя напевала в гостиной, но возбужденный голос Маринетты прервал ее пение.
— Мадам! Мадам!.. Посмотрите, какое странное письмо лежало в ящике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16