– Мов, уйдемте отсюда, прошу вас! – умолял я, пытаясь придать своему голосу твердость.
Она покачала головой.
– Ни за что! Мой маленький Морис! Мне здесь очень весело.
Я чувствовал себя идиотом.
– Мне очень жаль вас, Мов, если вам нравится подобное заведение...
– Я знаю, что вы лично предпочитаете спальни пожилых дам...
Я дал ей пощечину с такой силой, что ока выронила стакан. Ее дружок с угрожающим видом попытался подняться, но ему мешал стол, так что я без труда, слегка толкнув, усадил его на прежнее место. Происшествие осталось незамеченным в дьявольской вакханалии. Мов взирала на меня злым и внимательным взглядом. Я, как ребенку, протянул ей руку.
– Ну-ка, быстро пойдем отсюда! Зачем устраивать скандалы?
– Это вы у нас непревзойденный мастер устраивать скандалы, – начала было ехидничать Мов, но я оборвал ее:
– Поговорим об этом после. А сейчас я умоляю тебя уйти со мной.
– А я вас умоляю оставить меня в покое, провинциальный Дон Жуан!
И вновь раздался взрыв хохота. Близорукий стал подбивать своих друзей:
– А этот тип не умеет себя вести. Надо бы выйти и поучить его хорошим манерам.
Но остальные были не настолько разогреты, чтобы затевать ссору. К тому же они чувствовали, что едва держатся на ногах. Тем не менее отказать себе в удовольствии покуражиться надо мной на глазах у девушек было выше их сил.
– Ну-ка, – заявил один из них, – вали отсюда к своей старой б... а нас оставь в покое, мы тебя не звали.
Я схватил его за ворот водолазки.
– Оставьте меня, – завопил парень, что я и сделал, сопроводив это действие небольшим ударом, от которого тот перелетел через свой табурет. Надо сказать, что я довольно силен, возможно, потому, что все свободное время посвящал спорту.
Внезапно я получил страшный удар в лицо: приятель Мов запустил в меня тяжелой пепельницей. Вид крови, хлынувшей из разбитых губ на рубашку, мигом привел компанию в чувство. Они смотрели на меня со смущенным видом. Нападавший примирительно сказал:
– Послушайте, вы сами нарывались. Садитесь, старина, давайте выпьем. Что будете: джин-тоник или виски?
Я не реагировал на него, обращаясь только к Мов.
– Мов, вы по-прежнему отказываетесь пойти со мной?
Она поднялась. Я посторонился, пропуская ее вперед. Компания молча следила за нами.
Служитель у входа выпученными от изумления глазами уставился на мое окровавленное лицо, но вопросы задавать не отважился. Я уселся в красный автомобиль Мов. Девушка вытащила из-под щетки квитанцию и выбросила ее. Затем села за руль. Она не сразу нашла ключи от машины. Пока она рылась в сумочке, я достал носовой платок и стал прикладывать его к кровоточащим губам, которые неимоверно раздулись. Во рту я ощущал противный вкус крови.
Наконец ключи были найдены. Машина тронулась. Мы молча ехали по набережной до Трокадеро. Но, вместо того чтобы пересечь мост, Мов вдруг притормозила перед Эйфелевой башней и повернула ко мне свое бледное лицо.
– Морис, я очень сожалею...
Я взглянул на нее и распухшими губами как можно беспечнее произнес:
– Я сам во всем виноват. Если бы не влез в вашу жизнь, вам не пришлось бы искать сомнительных развлечений.
Она осторожно взяла мою голову в свои ладони и заглянула мне в лицо. В ее голубых глазах стояли слезы. В неожиданном порыве она прижалась губами к моему окровавленному рту. Это даже нельзя было назвать поцелуем. Это было одновременно больше и меньше, чем обычная любовная ласка. На мгновение мы замерли. Когда Мов отодвинулась от меня, ее губы тоже были красными от крови. Это производило странное впечатление.
Я ничего не сказал, испытывая и счастье, и печаль.
Мов повернула ключ зажигания. Мотор негромко заурчал.
– Морис, я хотела бы вам сказать одну вещь.
– Говорите!
– Но это секрет!
– Тогда не говорите...
Можно было и не изображать из себя джентльмена. Ей слишком хотелось выговориться...
– Морис! Люсия мне не тетя: она моя мать!
На мгновение я закрыл глаза. Как бы я хотел потерять: слух до того, как она произнесла эти слова!..
– Знаете, почему меня так убила новость о том, что она собирается играть роль вашей матери? Желая остаться в глазах окружающих вечно молодой, Люсия держала меня в отдалении. Едва ли десятку человек в Париже известно, кто я на самом деле. Я воспитывалась в роскошных заведениях, но годами не видела собственной матери. В конце концов несколько месяцев назад я почувствовала, что больше не: могу так жить, и написала ей письмо, где, напоминая о своем существовании, просила разрешения быть с ней рядом. Она согласилась меня забрать, поставив это отвратительное условие. Я вынуждена была превратиться из дочери в племянницу, чтобы не мешать ее карьере. Она так боялась роли матери! И вот неожиданно ради вас...
Мов резко нажала на тормоз и уронила голову на лежащие на руле руки.
Ей необходимо было выплакаться, но слезы иссякли. Я положил руку на ее затылок.
– Мов... Думаю, мне надо сматывать удочки. Зачем я буду вам мешать...
Машина стояла на месте с включенным двигателем. Девушка подняла голову. Ее лицо было восковым.
– К чему вам уезжать, Морис? Это ничего не изменит! Она такова по своей сути! И если разобраться, вы тоже оказались ее жертвой.
– Если разобраться, то да, – повторил я, потрясенный этим замечанием.
– К тому же я считаю, что вы шикарный парень. В своем роде...
– Да, Мов, в своем роде...
Наконец мы двинулись дальше и за всю дорогу больше не проронили ни слова. Нам просто больше не о чем было говорить.
8
Я проснулся довольно поздно. Когда я открыл глаза, комната была залита солнечным светом. Золотые блики, играющие на стенах, вызвали в памяти образ Мов и странный поцелуй, который она мне подарила. Все утро мысли о нем неотвязно преследовали меня, словно старая печаль, которая приходит, когда ее совсем не ждешь. Вчера я открыл для себя эту хрупкую девочку-подростка. Мне стали понятны ее странности, истоки ее горя. Люсия по отношению к ней вела себя просто отвратительно. Долгие годы Мов мечтала о встрече с матерью. В своих мыслях она наделила ее всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, но реальность разрушила все ее надежды, и девочка скоро поняла, что вместо жаркой и нежной материнской любви ей уготован эгоизм и экстравагантность избалованной актрисы. Люсия отказалась от нее, вычеркнула из памяти, поместив в самый дальний угол своего бытия, как убирают устаревшую фамильную мебель, которой стыдятся, так как она не соответствует роскоши современного жилища.
Я был погружен в эти мысли, когда в дверь постучали.
Это оказался Феликс.
Во всем Париже не найти было второго такого слуги, преданного хозяйке до мозга костей. К своим обязанностям этот человек относился как к священнодействию. Актриса была для него идолом, которому он поклонялся. Кто знает, возможно, Феликс был тайно влюблен в нее? Ведь у Люсии, как у любой другой звезды ее величины, имелись толпы фанатичных поклонников, готовых целовать землю, по которой она прошла.
– Вас просит мадам. Она у себя.
Феликс был чопорен и церемонен со мной до крайности. Видимо, подобным образом он выражал свое осуждение и зависть.
Люсия подарила мне роскошный халат из синего велюра, в котором я походил на колдуна. Наспех умывшись, накинул свое сказочное одеяние и отправился к своей патронессе, на этот раз не прибегая к помощи пожарной лестницы.
Люсия и до того не вызывала у меня особо нежных чувств. Теперь я в полном смысле слова ее ненавидел. Мысль о том, что мне предстоит оказывать ей знаки внимания и демонстрировать любовь, наводила тоску.
Актриса, судя по всему, основательно подготовилась к нашей встрече. Я впервые видел ее в невообразимом китайском одеянии, делавшем ее похожей на куклу из ярмарочного тира. Волосы она украсила огромным бантом из розового бархата. Будь моя воля, я издал бы специальный указ, запрещающий носить розовое женщинам старше двадцати. На Люсии, как мне кажется, розовый бант выглядел неприлично.
– Добрый день, муженек!
Я до боли сжал кулаки, стараясь не сорваться, и направился к кровати, на которой она полулежала, изучая сценарий. Люсия протянула мне губы для поцелуя, но, заметив мой разбитый рот, вскрикнула:
– Морис! Что с тобой случилось?
– Я вчера поцеловался с дверью. Направляясь спать, я не заметил в темноте, что она прикрыта.
– Но это же ужасно! Надо показаться врачу.
– Да бросьте вы! Через два дня все пройдет.
Люсия обняла мою голову. Широкий рукав ее нелепого наряда отвернулся, и я щекой почувствовал прикосновение мягкого тела.
– Мой муженек очень храбрый... – просюсюкала Люсия.
По моему телу пробежал электрический ток. Недобрый знак. Я спрашивал себя, сколько еще смогу выдержать это издевательство.
– Ты прочитал сценарий Морена, дорогой?
– Да.
– Ну и что ты по этому поводу думаешь? Неплохо, правда?
Мне оставалось только согласиться. Впрочем, насколько я мог понять после поверхностного чтения, работа действительно была стоящая.
– Отлично, вы правы.
– Единственное замечание, которое я бы сделала Морену, касается образа матери.
Естественно, Люсию интересовала только ее собственная персона. Актриса стала излагать свою концепцию роли, которая, судя по обдуманным словам, вполне оформилась в ее голове.
– Видишь ли, в сценарии мать представлена как чувственная, легкомысленная, циничная женщина, думающая только о своем любовнике и совершенно забросившая ребенка. Но такого просто не может быть! Жене позволительно забыть своего мужа, даже возненавидеть его... Но она всегда остается матерью!
Я не верил своим ушам. И это говорила Люсия, которая, в погоне за уходящей молодостью, отказалась от воспитания собственного ребенка, вынудив его скитаться по пансионам! Это говорила та, которая лишь изредка, да и то с досадой, вспоминала о существовании дочери, а взяв ее наконец к себе, стала выдавать за племянницу!
– Ты со мной не согласен?
Я пристально посмотрел ей в глаза.
– Разумеется, согласен, Люсия. Мать всегда остается матерью.
Люсия как ни в чем не бывало продолжила:
– Хорошо. Я рада, что ты разделяешь мое мнение... Надо будет попросить Морена добавить несколько сцен с участием матери и сына. Персонажи говорят точным, но сухим языком. В их отношениях должно быть больше тепла, не так ли?
– Мне кажется, ты меня почти не слушаешь! О чем ты думаешь?
Ей следовало бы спросить: о ком. Я думал о Мов. Мне хотелось ее увидеть, обнять. В этом желании не было ничего сексуального. Просто мне хотелось излить на нее переполнявшую меня нежность.
– Извините, из-за ушиба я плохо спал.
– Морис...
Я покраснел, почувствовав по серьезности ее тона, что сейчас мне будет задан вопрос, который поставит меня в затруднительное положение.
Вопрос был задан, но, слава Богу, о другом.
– Морис, почему ты не говоришь мне "ты"?
Я слегка смешался. Не мог же я сказать, что никогда не обращался таким образом к женщине, которая старше меня на тридцать с лишним лет.
– Я... слишком восхищаюсь вами, Люсия. Нельзя же говорить "ты" божеству!
Люсия была явно польщена.
– Дурачок, – кокетливо сказала она и поцеловала меня.
Она была в отличном настроении, целиком захваченная фильмом. На кровати валялись листки, на которых она расписывала свои будущие мизансцены.
– Ах, я тебе еще не сказала! – вдруг воскликнула она. – У меня родилась идея. Я хочу, чтобы твоя одежда в фильме выглядела поэтично, поэтому решила заказать костюмы не портному, а настоящему кутюрье.
– А я не буду выглядеть гомиком? – испугался я.
– Какие глупости! Твой герой – подросток, а в этом возрасте еще отсутствует половая принадлежность. Доверься мне. Я знаю, чего хочу, и уверена в себе.
– Я вам доверяю.
На этом мы расстались, и я поспешил к Мов.
Девушка слушала какую-то модерновую музыку. Она еще больше осунулась и напоминала больного птенца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18