– Почему вы говорите, что он вас впустил?
– Он нам открыл дверь, а сам отправился, как обычно, ставить машину в гараж, расположенный под домом, чтобы оттуда вернуться прямо к себе в комнату через заднюю дверь.
Я подпрыгиваю.
– И вы его не сопровождали до гаража?
– Да нет же, конечно, проводили, – возмущенно отвечает Мартине. – Я сам открыл ему ворота гаража и включил свет. Потом я пошел проверить, заперта ли задняя дверь гаража. Она была заперта. Господин Ляндоффе въехал в гараж, я закрыл за ним ворота, обошел вокруг дома и вернулся в холл. Я и Мирадор проспали до утра. Нас разбудила прибежавшая прислуга, которая кричала, что господин не вернулся и что постель его осталась не разобранной. Мы обшарили весь дом и нашли господина Ляндоффе в гараже, задохнувшимся от выхлопных газов.
– Вот как!
– Двигатель уже не работал, поскольку кончился бензин, а гараж был черный от выхлопных газов. Чтобы войти туда, нам пришлось выломать заднюю дверь, через которую гараж сообщается с квартирой.
– Потому что ворота гаража были закрыты изнутри?
– Именно так, господин комиссар.
Я поворачиваюсь к моему местному коллеге:
– Врач осмотрел труп?
– Он как раз сейчас этим занят.
Я хватаюсь в отчаянии за голову. Еще один покойник!
Богатая коллекция, не так ли, ребята? На сей раз моей карьере грозит... уход в запас. И, как бы в подтверждение этого мрачного предчувствия, раздается звонок телефона. Это звонит мне из Парижа Старик. Как он оказался в курсе дела? Фантастика – и все тут!
Он, как говорится, не жует слов, потому что, наверное, забыл надеть вставную челюсть!
– Я просил вас, Сан-Антонио, сообщать мне о ходе следствия через каждый час. Вы этого не сделали. Я оправдываюсь:
– Следствие ведется в сельской местности, и отсюда очень неудобно звонить в Париж.
– Та-та-та! – говорит он, будто обращаясь к ребенку. – К тому же я только что узнал из телефонного звонка Конружа, что сегодня ночью был убит третий кандидат. Вы отдаете себе отчет в исключительной масштабности этого дела, мой дорогой? В Париже только и разговоров, что об этом. Министр внутренних дел висит у меня на телефоне. Его самого подстегивает господин... (В этот момент порыв ветра раскачал телефонную линию, и фамилия потерялась.) Если вам нужна подмога, берите ее. Местная полиция в вашем распоряжении. Войска тоже, если необходимо. Мне нужны немедленные результаты – вот что я хочу. Над нами смеется весь мир! Страна, в которой можно безнаказанно убивать кандидатов в народное представительство, – это страна-банкрот. Этого господин... (шквал ветра вновь уносит фамилию) не допускает. С этой минуты я жду, – и он вешает трубку.
– Дождетесь! – ору я, в свою очередь вешая трубку. Мы это проделали чертовски синхронно!
Я вздыхаю с облегчением. Никогда не следует склоняться под ударами судьбы. Не первый раз я оказываюсь в тупике, и не впервые Старик морочит мне голову престижем французской полиции и министерскими угрозами!
– Пусть он себе рвет и мечет, пусть бесится! – говорю я, чтобы не уронить достоинства. – В дорогу, к дому Ляндоффе! Мартине, вы едете со мной!
Владения господина Ляндоффе находятся на окраине города. Сначала идет мукомольный завод Ляндоффе, затем зеленый массив, засаженный совсем молодыми деревьями, чуть поменьше плотницких карандашей, и, наконец, посреди лужайки высится претенциозное строение под цветной черепицей, цоколь которого выполнен из строительного камня, а верх – из кирпича. Оконные переплеты покрыты лаком, во всем проглядывает дорогой, но дурной вкус.
Крыльцо под навесом из золотистой черепицы с колоннадой под мрамор открывает доступ к двери, украшенной орнаментом из кованого железа, изображающим хлебные колосья. Под домом с северной стороны находится гараж, который до сих пор пропитан запахом выхлопных газов. Стены, еще недавно белые, стали совсем серыми от дыма.
Я осматриваю маленькую дверь, развороченный замок которой выглядит плачевно. Кроме ворот и двери, в гараже других выходов нет. Днем он освещается сквозь стену, часть которой выложена стеклянной плиткой, а ночью – лампочкой под сеткой.
– Когда вы вошли сюда утром, свет горел? – спрашиваю я у инспектора Мартине.
Он встряхивает головой:
– Я не помню. Гараж был полон дыма, понимаете? Двигатель только-только заглох...
Я задаю тот же вопрос его только что подошедшему коллеге. Мирадор категоричен: свет не горел.
– Вы уверены в этом? – спрашиваю я.
– Уверен, – убежденно утверждает он.
Это важная деталь, понимаете, мои козочки? Предположим, что Ляндоффе стало плохо, и выхлопные газы отправили его ко Всевышнему. Свет в этом случае продолжал бы гореть! Но, поскольку он был погашен, это значит, что кто-то его погасил, улавливаете? Это важная, даже капитальная, деталь, как сказал бы Карл Маркс. Ибо этот кто-то, о котором я вам толкую, только и мог быть убийцей! Он прятался в гараже. Когда Ляндоффе оказался там один, он вышел из укрытия и пристукнул его. Потом погасил свет и скрылся. Что и требовалось доказать!
– Послушайте, Мартине, вы мне сказали, что по возвращении с собрания осмотрели здесь все?
– Да, господин комиссар.
– Вы уверены, что здесь никто не прятался?
Он удерживается от пожатия плечами, но его лопатки единодушно голосуют в пользу утвердительного ответа.
– Это невозможно. Здесь только несколько канистр с маслом и поливочный шланг. Где ему было спрятаться?
– А если прямо в машине Ляндоффе?
– Этого тоже нельзя представить, господин комиссар. Выходя с собрани, Ляндоффе нес в руках сверток афиш. Я сам его положил на заднее сиденье. Потом он до самого дома нигде не останавливался.
– За исключением того, чтобы открыть вам дверь в дом. Предположим, что кто-то ждал за зеленой изгородью и в этот короткий промежуток времени... Ляндоффе выходит из машины, чтобы вам открыть, и этот кто-то вскакивает в это время на заднее сиденье...
Но Мартине продолжает отрицательно качать головой.
– Нет. Конечно, он пошел открывать нам дверь дома, но, пока он впускал Мирадора, я отпирал ворота гаража. Машина стояла как раз на углу дома. В ночной тишине я бы услышал, как открывается и закрывается дверца. И даже... Немыслимо, чтобы убийца проделал все эти трюки за несколько секунд и в нескольких метрах от полицейских, приставленных охранять жертву!
И он умолкает, довольный тем, что опроверг мои сомни тельные предположения, негодник!
– Где вы обнаружили труп, когда взломали дверь?
– Между машиной и стеной гаража.
– Воспроизведите мне возможно точнее, в каком положении он находился.
Он согласно кивает, открывает переднюю дверцу машины, становится на корточки и принимает очень странную позу – зад на полу автомобиля, а голова упирается в нижнюю часть стены.
Я показываю на сверток афиш, который лежит на полу недалеко от псевдотрупа.
– Афиши находились здесь?
– Мы к ним не прикасались.
Я собираюсь продолжить воссоздание картины убийства, но неожиданный приход двух странных типов мешает этому. Пришедшие во всю глотку распевают «Чесальщиков». Очаровательнейший из когда-либо существовавших дуэт – Берюрье и Морбле! Бас, именуемый благородным, и чистый, как труба, баритон. Если каждый из них не осушил по две бутылки «Мюскаде», то мне остается лишь позвонить папе Павлу VI, чтобы попросить у него себе место старшего сержанта в его папской гвардии.
– Что я узнаю?! – громогласно вопрошает Берю, закончив последний куплет раньше своего напарника. – Прихлопнули последнего клиента? Где эти засранцы, которым была поручена его охрана? Я им покажу, как надо завязывать галстук!
– Успокойся, Берю! – угрюмо говорю я ему. – Похоже, ты уже набрался, как свинья. Его это задевает за живое.
– Я? – протестует он. – Спроси у моего друга, сколько мы выпили... Все равно, что муравей пописал.
– Точно, – подтверждает Морбле, сопровождая свое утверждение великолепной икоткой.
Я шепчу Толстяку:
– И надо же было тебе приводить сюда этого старикашку, чтобы он путался у нас под ногами, как будто у нас без него не хватает неприятностей...
Чувство дружбы у Берю отлито из сверхпрочного чугуна:
– Я запрещаю тебе называть Пополя старикашкой!
Он потрясает большим пальцем, верхняя часть которого достаточна, чтобы за ним спряталась морская черепаха.
– Это вот такой парень! Он не дурак! Дай ему возможность хоть чуть-чуть заняться следствием и ты увидишь!
Я возмущенно ору:
– Валите оба отсюда, пьянчуги, иначе я вас упрячу в тюрьму как самых отъявленных бродяг, какими вы в действительности и являетесь!
Его Величество понимает, что я не расположен терпеть его выходки. С чувством собственного достоинства он берет под руку унтер-офицера.
– Идем, Пополь, не будем путать божий дар с яичницей!
– Все они бездари и иже с ними, – убежденно подтверждает Морбле.
Уф! Бывают моменты, когда Толстый успокаивает нервы, но бывают и моменты, когда он их напрягает до предела!
Когда компания «Объединенные свиньи» (официально более известная как «Свиные ножки») ушла, я прошу показать мне труп. Меня ведут через дверь в глубине гаража на первый этаж. Труп покоится на брезенте в малой гостиной. Врач без пиджака сидит перед столиком в стиле Людовика XV. Он лихорадочно что-то пишет.
Я представляюсь, и он поднимает свою маленькую головку в виде чайника без крышки. Его нос напоминает загнутый краник, уши – ручки корзины, череп сверху совершенно плоский.
– Каковы ваши первые впечатления, доктор?
Он страдает небольшим тиком: временами его правый глаз подскакивает до середины черепа.
– Этот человек, – заявляет он голосом озябшего евнуха, – получил удар в лицо. Удар был сильным, однако недостаточным, чтобы вызвать смерть или даже перелом. Он вызвал лишь нокаут. Жертва упала. Лицо упавшего оказалось примерно в полутора метрах от выхлопной трубы. У него не хватило сил подняться, и он умер.
Я склоняюсь над беднягой Ляндоффе. У него на лбу над левой бровью проступает ужасное синеватое пятно величиной с блюдце.
– Каким орудием была нанесена эта рана, доктор? – спрашиваю я.
– Кирпичом, – отвечает эскулап и подает мне лупу. – Посмотрите, четко видны частички жженой глины по всей поверхности травмы. Кирпич оказался первым, что подвернулось под руку.
– В котором часу, по-вашему, наступила смерть?
Он чешет свой нос:
– Полагаю, между двенадцатью и часом ночи.
– Спасибо, доктор. Составьте подробное заключение. В верхах зашевелились, и нам понадобятся серьезные материалы, чтобы произвести впечатление на этих господ.
Я обращаюсь к моей когорте инспекторов:
– А теперь мы перейдем к интимной жизни покойного. Что она собой представляла?
Хитрец Мартине берет на себя инициативу:
– Господин Ляндоффе был вдовец. Он жил здесь с дочерью и зятем, который работает начальником упаковочного цеха на мельнице. У дочери есть ребенок, ему год и четыре месяца. Кроме того, у них прислуга. Вот и все!
Нельзя быть более кратким. Я его благодарю кивком головы и иду знакомиться с семьей покойника. Его дочь красива. Это рыжеватая блондинка с кокетливыми веснушками, темными глазами и формами, находящимися там, где им и положено быть. Она в прострации.
– Я умоляла папу снять свою кандидатуру, – всхлипывая, говорит она. – Когда началась эта серия убийств, у меня появилось мрачное предчувствие.
Она вновь разражается рыданиями.
Я собираю в большой узел всю присущую мне тактичность и, подбирая такие голосовые модуляции, от которых потерял бы сознание разводной ключ, вкрадчиво говорю:
– Вы присутствовали вчера на предвыборном собрании?
– Нет, из-за ребенка.
– А ваш муж?
– Он был в отъезде и только что вернулся, четверть часа назад.
Вот те на! Мне это нравится! Зять разъезжает, в то время когда его тестя-мукомола отправляют молоть зерно у Господа Бога.
– Где он был?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21