Открывает свою кожаную сумку. Вынимает из нее хорошо знакомую мне коробку. Он стоит в четырех метрах подо мной со своими засахаренными фруктами, чистой душой, левым глазом, играющим «Я поеду в Вальпараисо», и правым, отвечающим: «А мне и здесь неплохо». Моя правая рука, сжимающая гофрированную рукоятку пистолета, вся взмокла от пота. Это уж не рука, а губка какая-то!
Мое сердчишко, хотя и привычное к сильным эмоциям, начинает колотитьс сильнее.
Я спускаюсь на три ступеньки, чтобы мне осталось сделать пару прыжков и выйти на сцену, если в этом возникнет надобность.
Маленький почтальон целится в кнопку дверного звонка, что довольно неудобно, учитывая строение его глаз. Нажимает на нее. Ждет... Я тоже жду. Тихо!
И тут у меня внутри что-то екает. Я говорю себе, что зря беспокоился, потому что парень, нашедший квитанцию, не понял ее значения...
В этот момент дверь Ван Боренов открывается и почтальон бросает приветливое «Доброе утро, мадемуазель!», от которого я обалдеваю.
Я бы отдал говорящие часы за солнечные, лишь бы увидеть мордашку киски, с которой поздоровался почтальон, и его самого. Но это совершенно невозможно, потому что дверь находится как раз под тем местом, где я стою... А показываться сейчас я никак не хочу!
– Мадам Ван Борен дома? – весело спрашивает косоглазый.
– Мадам в ванной, – отвечает женский голос.
Значит, это не Югетт. На этот раз я все просекаю. Девица – сообщница парня в круглой шляпе. Она явилась в квартиру и стала дожидаться почтальона. Вот так, никакого нападения, никакого шума. Все тихо и красиво.
Нужно только иметь наглость...
– У меня для нее посылка. Вы можете дать ей мою книгу, чтобы она в ней расписалась?
– Конечно... Давайте...
Секунда молчания. Девица ушла. Она сейчас сама распишется в книге... Я бы на ее месте поступил именно так.
Красиво работают... Вот и она...
– Это вам, держите.
Должно быть, чаевые королевские... Понятное дело... Засахаренные фрукты в этом году просто бесценны!
Парень рассыпается в благодарностях и пятится, низко кланяясь... Дверь закрывается, я опускаю мой мокрый от пота шпалер в карман и вытираю руки о штаны.
Я навостряю слух, рассчитывая услышать шум разговора, но нет, все тихо. Тогда я смело звоню. Тишина... Новый звонок, новая тишина... Что это значит? Я быстренько прибегаю к помощи отмычки. Она уже знакома с этим замком, что сокращает время переговоров. Открыв дверь, я врываюсь в квартиру со своей карманной артиллерией в руке, как сумасшедший бегу на кухню и вижу, что дверь черного хода приоткрыта. Высовываюсь в нее и слышу топот в самом низу... Тогда я бросаюсь к окну, но – вот непруха! – черный ход выходит на другую сторону дома, потому что дом угловой.
Если бы я мог исправить положение, отвесив себе тысячу пинков по заднице, то взялся бы за дело прямо сейчас. Я не хочу вас растрогать сверх меры, но, честное слово, у меня на глазах выступают слезы... Дать себя провести таким образом, нет, это немыслимо! Я умираю... Агонизирую...
Досада вызывает сильную жажду, и я направляюсь прямиком к бутылке коньяка. Затем выхожу из квартиры и, не обращая внимания на лифт, оставшийся на верхнем этаже, со всех ног бегу вниз по лестнице...
Улица пустынна. Зато мое сердце полно злости и досады.
Я замечаю моего почтальона чуть дальше. Он выходит из соседнего дома.
– Эй, почтальон! Он оборачивается.
– Месье?..
– Слушайте, я из полиции, это очень серьезное дело... Вы только что доставили посылку мадам Ван Борен?
– Да, но...
– Вам открыла служанка?
– Да, но...
– Как она выглядела? Он смотрит на меня.
– Но...
– Слушайте, старина, перестаньте блеять, как овца при перегоне на летнее пастбище. Я прошу у вас ее описание. Это срочное дело. Напрягите немножко орех, служащий вам мозгами.
– Но, месье... я... я прошу вас...
Чтобы остановить поток возражений, показываю ему мое удостоверение, не давая времени увидеть, что оно французское. Главное – слово ПОЛИЦИЯ, написанное гигантскими буквами. Разумеется, на нем есть трехцветная полоска, но, может, он не только косой, но еще и дальтоник.
– Вот это да... – бормочет он, – я не думал... Ну, это была девушка...
Он прикрывает правый глаз, что на долю секунды придает его физиономии нормальный вид.
– Симпатичная... – продолжает он, – хорошо сложенная... Тут... и тут...
Его короткие руки обрисовывают в воздухе привлекательные формы.
– Короче, старина! Я не прошу вас танцевать мне френч-канкан! Какое у нее было лицо? На кого она похожа, на крысу или на Марлен Дитрих? Он радостно улыбается.
– Для полицейского вы веселый...
Его глаза еще больше сближаются, как будто собрались раздавить переносицу.
– Миленькое лицо... Она брюнетка со светлой прядью посередине и...
Брюнетка со светлой прядью!
Я хватаю почтальона за лацканы пиджака и пытаюсь смотреть ему в глаза, отчего тоже начинаю косить.
– Вы уверены? Брюнетка? И обесцвеченная прядь, почти совершенно белая?
– Да, именно так...
– Мисс Огонь-в-заднице! – бормочу я.
– Чего? – квакает почтальон. Я его отпускаю. Он смотрит на меня.
– Мне надо позвонить, – говорю.
– Тут рядом есть кафе.
– Хорошо... Спасибо...
Охваченный угрызениями совести, я говорю ему:
– Пойдемте со мной... Я угощаю!
Глава 15
В предложении выпить почтальону есть своя соль («Серебос», лучшая марка). Служитель ведомства почт и телеграфа горд. Для него честь, что его угощает полицейский. У каждого свое представление о чести, в зависимости от темперамента.
Я иду к телефону и снова набираю номер комиссара, ведущего дело об убийстве Рибенса. Его на месте нет, поскольку еще довольно рано, но меня соединяют с одним из его заместителей.
– Да, – говорит он, – комиссар Табуа рассказывал о вас, господин комиссар...
– Вы сопровождали его при выезде на осмотр места преступления на авеню Леопольда Первого?
– Да...
– Тогда вы, конечно, помните девушку, обнаружившую труп?
– Мадемуазель ДюбЕк?
– Я не знаю ее фамилию. Это красивая брюнетка с обесцвеченной по моде сорок шестого года прядью. Представляете, да?
– Да, это она... На ней был зеленый жакет и бежевая юбка...
– Верно. Вы можете мне дать адрес этой красотки?
– Но... Она живет в том же доме!
– Вы в этом уверены?
– Конечно, я сам проводил ее к родителям. Отец отставной жандарм, а малышка работает билетершей в кинотеатре.
– О'кей, спасибо...
– У вас ничего нового?
Я в нерешительности. Вам не кажется, что ваш друг Сан-А отстает от событий? Не пора ли ему признать свое поражение? Если бы я рассказал полиции все, что знал, она, возможно, справилась бы с делом лучше. Но я пытался справиться один, время уходит, а я все так же далек от разгадки.
Но, хотя мой моральный дух немного подорван, я держусь хорошо.
– Нет, ничего нового. Благодарю вас...
Вешаю трубку на рычаг и в задумчивости выхожу из кабины.
Я слишком быстро начал строить умозаключения. Из-за упомянутой почтальоном обесцвеченной пряди я сразу решил, что речь идет о малютке Завалите-меня-месье. Вывод был слишком поспешным. Если не считать ее повышенной готовности к любовным играм, она показалась мне совершенно порядочной девушкой, работающей, живущей с папой-мамой, ведущей нормальную жизнь.
Почтальон со смещенными глазами замечает:
– Вы чем-то озабочены?
– Пред ставьте себе, меня беспокоит печень.
– А синяки на вашем лице, – сардонически спрашивает он, – тоже вызваны неполадками с печенью?
– Да, – говорю, – только не моей... Больная печенка делает людей агрессивными. Он осушает свой стакан пива.
– Вы меня извините, но мне надо идти работать.
– Пожалуйста.
Он колеблется и протягивает мне свою честную руку, испачканную чернилами. Я пожимаю его четыре крепких пальца, и мы расстаемся добрыми друзьями...
«И все-таки, Сан-Антонио, – рассуждаю я сам с собой, – эта малышка ДюбЕк знала Рибенса... Не надо забывать об этой детали. В этом деле, как и в любом другом, следует использовать все имеющиеся данные!»
Я теряю время на раздумья, что, может быть, лучше, чем терять штаны, но жутко непродуктивно...
Я иду по полным народу улицам до тех пор, пока не нахожу такси.
– Авеню Леопольда Первого! – бросаю я шоферу.
В который раз. Опыт приходит с возрастом. С каждой минутой он накапливается в вас серией маленьких правд, которые заглатываешь, будто устриц.
Например, я говорю себе, что в такой темной истории не надо было носиться туда-сюда. Вместо того чтобы гонять от Ван Боренов к Рибенсу и от Рибенса к Ван Боренам, мне следовало выбрать одну из двух подозрительных квартир и следить за ней, пока не получу результат... Да, мне следовало действовать именно так. Это привело бы к конкретному результату. Вместо этого я порхал бабочкой, шевелил задницей, и что это дало?
Ни хрена! Только задница вспотела! Пока я был в одном месте, события происходили в другом...
Да, я лопухнулся. Вот что значит действовать по-дилетантски и вести расследование как любитель! Почему? А потому, что где-то в глубине души я относился к этому делу не как к настоящему расследованию, а как к упражнению в стиле. Я занимался им, будто разгадывал кроссворд. Я чувствовал себя одиночкой в чужой стране, не имел возможности опереться на великолепно отлаженную машину французской полиции.
– Вот авеню, – говорит мне шофер. – Какой дом вам нужен?
Не знаю, как он ехал, но добрались мы удивительно быстро. Может, я по ошибке сел не в такси, а в реактивный самолет?
Я называю ему номер дома, в который хочу попасть, и – раз! – вот мы уже на месте, можно вылезать.
Парень честно заслужил свои чаевые.
Захожу в дом. Толпа зевак рассматривает мокрое пятно на кафельном полу. Кровь Рибенса смыли, и эта лужа – единственный след, оставшийся от драмы, но людям на это наплевать. Они подключают свое воображение. К тому же тут есть соседка, видевшая этой ночью труп, и она рассказывает, описывает, живописует, не жалея красок, во всех деталях, с дрожью, с чувством, с «Об этом даже страшно рассказывать» и «Меня до сих пор трясет»...
Если вам нужны междометия, обращайтесь к ней, у нее их полна коробочка!
Я прохожу мимо группы, в которой никто не обращает на мою статную фигуру ни малейшего внимания, и спрашиваю у другой жилицы дома, спешащей на подмогу первой, где живут ДюбЕки.
– На третьем, справа...
– Спасибо.
Мне открывает сам папаша ДюбЕк. Типичный жандарм: квадратная челюсть, подозрительный взгляд, кустистые брови, тонкие поджатые губы.
Его беда, если не считать отсутствия высшего образования, неумение ясно говорить. Он как будто набил рот кашей.
– Что вы хотите? – спрашивает он. Я тоже произношу одно слово, являющееся для него святым:
– Полиция.
Его лицо тут же освещается, будто внутри включили лампу. Он просто светится.
– Проходите, пожалуйста... Какая история, а? Моя девочка! Дочь бывшего полицейского находит труп! Это судьба!
– Наследственность, – говорю я.
– Точно, наследственность...
– Она дома?
– Нет...
– Вы не знаете, где ее можно найти?
– Но... у вас.
Я смотрю на моего тестя на час. Его холодные глаза полны удивления.
– Как это – у меня?
– В полиции.
– А! В по... Мне об этом ничего не сказали... За ней кто-то приехал?
Я удивлен и смутно обеспокоен.
– Нет, – отвечает он, – ей позвонили по телефону... Было семь часов утра. Она спала, и трубку снял я.
– Звонил мужчина?
– Да.
Старик перебивает себя, в его котелке появилась тревога.
– А что, что-то не так?
– Немного...
– Как это?
– Если тут нет никакого недоразумения, полиция не вызывала бы вашу дочь. В семь утра уж во всяком случае. Вам это не показалось странным?
Папаша немного бледнеет.
– Да, теперь, когда вы сказали...
– Что вам сказал тот мужчина?
– Он сказал: «Это из районного комиссариата. Я хочу поговорить с мадемуазель ДюбЕк».
Комиссариат! Магическое слово для этого старого тупицы. С ним он готов маршировать по потолку!
– А потом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Мое сердчишко, хотя и привычное к сильным эмоциям, начинает колотитьс сильнее.
Я спускаюсь на три ступеньки, чтобы мне осталось сделать пару прыжков и выйти на сцену, если в этом возникнет надобность.
Маленький почтальон целится в кнопку дверного звонка, что довольно неудобно, учитывая строение его глаз. Нажимает на нее. Ждет... Я тоже жду. Тихо!
И тут у меня внутри что-то екает. Я говорю себе, что зря беспокоился, потому что парень, нашедший квитанцию, не понял ее значения...
В этот момент дверь Ван Боренов открывается и почтальон бросает приветливое «Доброе утро, мадемуазель!», от которого я обалдеваю.
Я бы отдал говорящие часы за солнечные, лишь бы увидеть мордашку киски, с которой поздоровался почтальон, и его самого. Но это совершенно невозможно, потому что дверь находится как раз под тем местом, где я стою... А показываться сейчас я никак не хочу!
– Мадам Ван Борен дома? – весело спрашивает косоглазый.
– Мадам в ванной, – отвечает женский голос.
Значит, это не Югетт. На этот раз я все просекаю. Девица – сообщница парня в круглой шляпе. Она явилась в квартиру и стала дожидаться почтальона. Вот так, никакого нападения, никакого шума. Все тихо и красиво.
Нужно только иметь наглость...
– У меня для нее посылка. Вы можете дать ей мою книгу, чтобы она в ней расписалась?
– Конечно... Давайте...
Секунда молчания. Девица ушла. Она сейчас сама распишется в книге... Я бы на ее месте поступил именно так.
Красиво работают... Вот и она...
– Это вам, держите.
Должно быть, чаевые королевские... Понятное дело... Засахаренные фрукты в этом году просто бесценны!
Парень рассыпается в благодарностях и пятится, низко кланяясь... Дверь закрывается, я опускаю мой мокрый от пота шпалер в карман и вытираю руки о штаны.
Я навостряю слух, рассчитывая услышать шум разговора, но нет, все тихо. Тогда я смело звоню. Тишина... Новый звонок, новая тишина... Что это значит? Я быстренько прибегаю к помощи отмычки. Она уже знакома с этим замком, что сокращает время переговоров. Открыв дверь, я врываюсь в квартиру со своей карманной артиллерией в руке, как сумасшедший бегу на кухню и вижу, что дверь черного хода приоткрыта. Высовываюсь в нее и слышу топот в самом низу... Тогда я бросаюсь к окну, но – вот непруха! – черный ход выходит на другую сторону дома, потому что дом угловой.
Если бы я мог исправить положение, отвесив себе тысячу пинков по заднице, то взялся бы за дело прямо сейчас. Я не хочу вас растрогать сверх меры, но, честное слово, у меня на глазах выступают слезы... Дать себя провести таким образом, нет, это немыслимо! Я умираю... Агонизирую...
Досада вызывает сильную жажду, и я направляюсь прямиком к бутылке коньяка. Затем выхожу из квартиры и, не обращая внимания на лифт, оставшийся на верхнем этаже, со всех ног бегу вниз по лестнице...
Улица пустынна. Зато мое сердце полно злости и досады.
Я замечаю моего почтальона чуть дальше. Он выходит из соседнего дома.
– Эй, почтальон! Он оборачивается.
– Месье?..
– Слушайте, я из полиции, это очень серьезное дело... Вы только что доставили посылку мадам Ван Борен?
– Да, но...
– Вам открыла служанка?
– Да, но...
– Как она выглядела? Он смотрит на меня.
– Но...
– Слушайте, старина, перестаньте блеять, как овца при перегоне на летнее пастбище. Я прошу у вас ее описание. Это срочное дело. Напрягите немножко орех, служащий вам мозгами.
– Но, месье... я... я прошу вас...
Чтобы остановить поток возражений, показываю ему мое удостоверение, не давая времени увидеть, что оно французское. Главное – слово ПОЛИЦИЯ, написанное гигантскими буквами. Разумеется, на нем есть трехцветная полоска, но, может, он не только косой, но еще и дальтоник.
– Вот это да... – бормочет он, – я не думал... Ну, это была девушка...
Он прикрывает правый глаз, что на долю секунды придает его физиономии нормальный вид.
– Симпатичная... – продолжает он, – хорошо сложенная... Тут... и тут...
Его короткие руки обрисовывают в воздухе привлекательные формы.
– Короче, старина! Я не прошу вас танцевать мне френч-канкан! Какое у нее было лицо? На кого она похожа, на крысу или на Марлен Дитрих? Он радостно улыбается.
– Для полицейского вы веселый...
Его глаза еще больше сближаются, как будто собрались раздавить переносицу.
– Миленькое лицо... Она брюнетка со светлой прядью посередине и...
Брюнетка со светлой прядью!
Я хватаю почтальона за лацканы пиджака и пытаюсь смотреть ему в глаза, отчего тоже начинаю косить.
– Вы уверены? Брюнетка? И обесцвеченная прядь, почти совершенно белая?
– Да, именно так...
– Мисс Огонь-в-заднице! – бормочу я.
– Чего? – квакает почтальон. Я его отпускаю. Он смотрит на меня.
– Мне надо позвонить, – говорю.
– Тут рядом есть кафе.
– Хорошо... Спасибо...
Охваченный угрызениями совести, я говорю ему:
– Пойдемте со мной... Я угощаю!
Глава 15
В предложении выпить почтальону есть своя соль («Серебос», лучшая марка). Служитель ведомства почт и телеграфа горд. Для него честь, что его угощает полицейский. У каждого свое представление о чести, в зависимости от темперамента.
Я иду к телефону и снова набираю номер комиссара, ведущего дело об убийстве Рибенса. Его на месте нет, поскольку еще довольно рано, но меня соединяют с одним из его заместителей.
– Да, – говорит он, – комиссар Табуа рассказывал о вас, господин комиссар...
– Вы сопровождали его при выезде на осмотр места преступления на авеню Леопольда Первого?
– Да...
– Тогда вы, конечно, помните девушку, обнаружившую труп?
– Мадемуазель ДюбЕк?
– Я не знаю ее фамилию. Это красивая брюнетка с обесцвеченной по моде сорок шестого года прядью. Представляете, да?
– Да, это она... На ней был зеленый жакет и бежевая юбка...
– Верно. Вы можете мне дать адрес этой красотки?
– Но... Она живет в том же доме!
– Вы в этом уверены?
– Конечно, я сам проводил ее к родителям. Отец отставной жандарм, а малышка работает билетершей в кинотеатре.
– О'кей, спасибо...
– У вас ничего нового?
Я в нерешительности. Вам не кажется, что ваш друг Сан-А отстает от событий? Не пора ли ему признать свое поражение? Если бы я рассказал полиции все, что знал, она, возможно, справилась бы с делом лучше. Но я пытался справиться один, время уходит, а я все так же далек от разгадки.
Но, хотя мой моральный дух немного подорван, я держусь хорошо.
– Нет, ничего нового. Благодарю вас...
Вешаю трубку на рычаг и в задумчивости выхожу из кабины.
Я слишком быстро начал строить умозаключения. Из-за упомянутой почтальоном обесцвеченной пряди я сразу решил, что речь идет о малютке Завалите-меня-месье. Вывод был слишком поспешным. Если не считать ее повышенной готовности к любовным играм, она показалась мне совершенно порядочной девушкой, работающей, живущей с папой-мамой, ведущей нормальную жизнь.
Почтальон со смещенными глазами замечает:
– Вы чем-то озабочены?
– Пред ставьте себе, меня беспокоит печень.
– А синяки на вашем лице, – сардонически спрашивает он, – тоже вызваны неполадками с печенью?
– Да, – говорю, – только не моей... Больная печенка делает людей агрессивными. Он осушает свой стакан пива.
– Вы меня извините, но мне надо идти работать.
– Пожалуйста.
Он колеблется и протягивает мне свою честную руку, испачканную чернилами. Я пожимаю его четыре крепких пальца, и мы расстаемся добрыми друзьями...
«И все-таки, Сан-Антонио, – рассуждаю я сам с собой, – эта малышка ДюбЕк знала Рибенса... Не надо забывать об этой детали. В этом деле, как и в любом другом, следует использовать все имеющиеся данные!»
Я теряю время на раздумья, что, может быть, лучше, чем терять штаны, но жутко непродуктивно...
Я иду по полным народу улицам до тех пор, пока не нахожу такси.
– Авеню Леопольда Первого! – бросаю я шоферу.
В который раз. Опыт приходит с возрастом. С каждой минутой он накапливается в вас серией маленьких правд, которые заглатываешь, будто устриц.
Например, я говорю себе, что в такой темной истории не надо было носиться туда-сюда. Вместо того чтобы гонять от Ван Боренов к Рибенсу и от Рибенса к Ван Боренам, мне следовало выбрать одну из двух подозрительных квартир и следить за ней, пока не получу результат... Да, мне следовало действовать именно так. Это привело бы к конкретному результату. Вместо этого я порхал бабочкой, шевелил задницей, и что это дало?
Ни хрена! Только задница вспотела! Пока я был в одном месте, события происходили в другом...
Да, я лопухнулся. Вот что значит действовать по-дилетантски и вести расследование как любитель! Почему? А потому, что где-то в глубине души я относился к этому делу не как к настоящему расследованию, а как к упражнению в стиле. Я занимался им, будто разгадывал кроссворд. Я чувствовал себя одиночкой в чужой стране, не имел возможности опереться на великолепно отлаженную машину французской полиции.
– Вот авеню, – говорит мне шофер. – Какой дом вам нужен?
Не знаю, как он ехал, но добрались мы удивительно быстро. Может, я по ошибке сел не в такси, а в реактивный самолет?
Я называю ему номер дома, в который хочу попасть, и – раз! – вот мы уже на месте, можно вылезать.
Парень честно заслужил свои чаевые.
Захожу в дом. Толпа зевак рассматривает мокрое пятно на кафельном полу. Кровь Рибенса смыли, и эта лужа – единственный след, оставшийся от драмы, но людям на это наплевать. Они подключают свое воображение. К тому же тут есть соседка, видевшая этой ночью труп, и она рассказывает, описывает, живописует, не жалея красок, во всех деталях, с дрожью, с чувством, с «Об этом даже страшно рассказывать» и «Меня до сих пор трясет»...
Если вам нужны междометия, обращайтесь к ней, у нее их полна коробочка!
Я прохожу мимо группы, в которой никто не обращает на мою статную фигуру ни малейшего внимания, и спрашиваю у другой жилицы дома, спешащей на подмогу первой, где живут ДюбЕки.
– На третьем, справа...
– Спасибо.
Мне открывает сам папаша ДюбЕк. Типичный жандарм: квадратная челюсть, подозрительный взгляд, кустистые брови, тонкие поджатые губы.
Его беда, если не считать отсутствия высшего образования, неумение ясно говорить. Он как будто набил рот кашей.
– Что вы хотите? – спрашивает он. Я тоже произношу одно слово, являющееся для него святым:
– Полиция.
Его лицо тут же освещается, будто внутри включили лампу. Он просто светится.
– Проходите, пожалуйста... Какая история, а? Моя девочка! Дочь бывшего полицейского находит труп! Это судьба!
– Наследственность, – говорю я.
– Точно, наследственность...
– Она дома?
– Нет...
– Вы не знаете, где ее можно найти?
– Но... у вас.
Я смотрю на моего тестя на час. Его холодные глаза полны удивления.
– Как это – у меня?
– В полиции.
– А! В по... Мне об этом ничего не сказали... За ней кто-то приехал?
Я удивлен и смутно обеспокоен.
– Нет, – отвечает он, – ей позвонили по телефону... Было семь часов утра. Она спала, и трубку снял я.
– Звонил мужчина?
– Да.
Старик перебивает себя, в его котелке появилась тревога.
– А что, что-то не так?
– Немного...
– Как это?
– Если тут нет никакого недоразумения, полиция не вызывала бы вашу дочь. В семь утра уж во всяком случае. Вам это не показалось странным?
Папаша немного бледнеет.
– Да, теперь, когда вы сказали...
– Что вам сказал тот мужчина?
– Он сказал: «Это из районного комиссариата. Я хочу поговорить с мадемуазель ДюбЕк».
Комиссариат! Магическое слово для этого старого тупицы. С ним он готов маршировать по потолку!
– А потом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16