Я выхожу из агентства лишь ненадолго!
Она отвечает, что подумает и рассмотрит мое предложение. Я спрашиваю, продолжает ли Джимми скандалить, а она уверяет, что если бы телефон стоял в его спальне, то она не смогла бы слышать мужественный тембр моего голоса. Затем мы прощаемся, сохраняя появившуюся надежду, каждый свою.
Во время разговора я вытаскиваю удостоверение полицейского и сую под нос посреднику по найму жилой площади. Он держит его справа от головы, чтобы дать возможность вчитаться в нанесенный на нем текст правому глазу, служащему для обеспечения надежности тыла, в то время как левый остается устремленным на меня.
- Что все это значит? - с достоинством произносит он, после того как я вешаю трубку.
Я отираю проступивший было холодный пот со своего интеллигентного лба. Я точно угадал, рванув в бюро агентства.
- Господин Вамдам-Жилье, прошу прощения, но я работаю по заданию. Вы сдали виллу Фреду Лавми, так ведь? А его, как назло, преследуют американские гангстеры. Вы же знаете, как у них принято! Как только у человека заводятся деньги, так сразу какой-нибудь бандитский клан срочно наезжает на беднягу. Мне поручено следить за его безопасностью, равно как и его семьи. Но чтобы заявиться в дом Лавми, не спугнув персонал, я прибег к невинному трюку. Пришлось схитрить, сказав, что я из вашего агентства.
Ну теперь он в курсе и чувствует себя как бы соучастником, поэтому становится вежливым, мой папаша с глазами хамелеона.
- Весь в вашем распоряжении, господин комиссар, - произносит он торжественно, возвращая мне удостоверение.
В его верных асимметричных глазах полощутся трехцветные знамена.
- Я всегда мечтал о сотрудничестве с полицией, - говорит он еще более торжественно. - Я воевал на железной дороге, еще в ту войну, первую, настоящую.
Мне хочется ответить ему, что он, видимо, хорошо развлекся, устраивая фейерверки, пуская поезда под откос, но он не дает мне сформулировать:
- А мой племянник служит в пожарной команде!
- Это меняет дело, - уверяю я.
- Вот только одна деталь, - улыбается Вамдам-Жилье, вращая одним глазом, - у меня нет сына, в противоположность вашему утверждению, данному мадемуазель. Я холост.
Я возражаю в том духе, что такую беду никогда не поздно поправить и нужно-то всего лишь жениться на молодой женщине, поскольку чем старше мужчина, тем сложнее завести детей.
Затем без перехода перехожу на профессиональную колею.
- Вот два номера телефона, по которым вы всегда можете меня найти, на тот случай, если молодая дама вдруг захочет меня увидеть...
- Понял, можете положиться на меня, господин комиссар.
- Когда вилла была сдана Фреду Лавми?
- Примерно два месяца назад.
- Надолго?
- На три месяца. У него девять недель съемок во Франции. Совместное производство, полагаю...
- Именно так. Вы вели дела с самим Лавми?
- Нет, с его секретарем.
- Припомните, никто о нем... скажем так, не наводил справок у вас?
- У меня? - удивляется вопросу продавец лесного воздуха и кирпичных стен.
- Например, о том, где он живет?
- Клянусь, нет!
- Хорошо, большое спасибо! И не забудьте, если позвонит малышка, тут же дайте мне знать, угу? Просто оставьте сообщение на мое имя. Меня зовут Антуан. Ясно?
- Можете всецело рассчитывать на меня!
Я освобождаю стильный стул от нагрузки, жму холодную пятерню Людовика XIII де Вамдам-Жилье и в который раз возвращаюсь к семейной паре, растекающейся жиром по сиденьям моей машины.
Пока я брал интервью у хозяина агентства недвижимости, Толстяк быстренько смотался в ближайшую мясную лавку, где купил здоровенный кусок паштета в желе и хлеб.
Теперь оба голубка, разделив добычу, за милую душу уписывают ломти хлеба, густо намазанные паштетом, и пропихивают их в закрома с такой жадностью, что даже самый голодный африканский лев не решился бы попросить крошечку.
У маман Берю в усы набилось желе, что придает ей вид застывшего от мороза наполеоновского пехотинца, прыгающего для согревания вместе с другими солдатами через козла, когда убедились, что Москва не огнестойка.
Я смотрю с содроганием, замешанном на омерзении, на жирную женщину с жирными губами. Мадам отвечает мне милой улыбкой набитого до отказа рта.
- Это поможет немножко заглушить голод, - извиняется она.
Не знаю, сможет ли заглушить их голод килограмм вареных и рубленых внутренностей, но могу уверить вас, что мне уже совершенно расхотелось есть.
- А теперь куда? - справляется Толстяк.
- На студию в Булонский лес!
- Зачем?
- Посмотреть, как работает фабрика грез. Можешь радоваться, Толстяк, каждый момент жизни приносит что-то новое и неповторимое!
Глава 7
В булонской киностудии царит шум, как на поле битвы. Об этом фильме трубят все газеты, о нем же галдят завистники. Рабочее название "Последнее люмбаго в Париже". Сюжет до банальности прост. Отпрыск семьи Лафайет подхватывает люмбаго во время путешествия в горах Самтыдуранды. Он при смерти. Один-единственный человек способен его спасти - ученый американец из племени сиу, ненавидящий Лафайетов и отказывающийся прийти на помощь. Жена отпрыска садится в самолет и пускается на поиски ученого. Она соблазняет последнего - волнующая эротическая сцена в его лаборатории среди реторт и газовых горелок. Наставив рога мужу, героиня возвращается и спасает его от неминуемой смерти, привезя в кармане заветное снадобье.
Лавми играет ученого американца, Дрозофила Умхват Радбы-Аннет (Для удобства называемая журналом "Мир кино" Д. У. Р. А.) играет жену. Отпрыска изображает дебютирующий на экране молодой французский актер Жан-Жак Втрусо (его настоящее имя Игор Вострояни), а в роли люмбаго были загублены лучшие бациллы, взятые на факультете медицины университета Сент-Кукуфы на Корсике.
Едва войдя в огромный зал студии, я замечаю стаю журналистов со вспышками наперевес, чтобы ни в коем случае не пропустить малейший чих великолепного Фреда.
Энергичная рука опускается на мое плечо. Поворачиваю голову и вижу перед собой своего друга Альбера Галиматье из "Парижских сумерек". Этот парень умеет держать ручку в руках и исписывает несусветной чепухой целые простыни. У него потрясающий дар описывать еще не произошедшие события. И он не утруждает себя опровержениями, если они вообще не происходят. Он автор знаменитой статьи о встрече Эйзенхауера с Хрущевым в пивной "Вселенная" за партией в домино, а также захватывающих очерков со строительных площадок тоннеля под Атлантикой с ответвлением в Гималаи.
- Сан-Антонио! - взрывается он. - Как это тебя сюда занесло? Я не сомневался, что с твоей фотогеничной физиономией ты в конце концов приземлишься в кино! Ты ведь всегда был лучшим в ринге на вашей легавой псарне!
Неожиданная встреча беспокоит меня и одновременно радует. Беспокоит, поскольку с таким лихим писакой, как Галиматье, можно запросто обнаружить в следующем выпуске "Сумерек", что я снимаюсь в главной роли какого-нибудь порнофильма с названием "Маленькие девочки предпочитают побольше", а радует, поскольку этот дьявольский бумагомаратель запросто введет меня в высшую киношную среду.
- Заткнись, писака, я в отпуске и решил немного оттянуться.
- В таком случае ты явился не по адресу, - утверждает он. - На этой идиотской тусовке вряд ли расслабишься.
Если судить по оживлению, царящему в студии, то, полагаю, парень недалек от истины. Классный малый, этот Альбер... Высокого роста, с широкими залысинами на передней части крыши, рыжеватый блондин с очень бледным лицом и прищуренными насмешливыми глазами, носит страшно дорогие костюмы в дико мятом виде и сумасшедшей цены галстуки, висящие как тряпки поверх рубашек, на которых вечно не хватает пуговиц. Впрочем, на манжетах, навернутых поверх рукавов пиджака, пуговиц также нет. Поскольку он все время в беготне, то смог найти себе лишь пару обуви, которая не трет ноги, но выглядит, будто с помойки.
Он прижимает меня к кулисе, где изображена улица Риволи. Задницей я упираюсь в табачный магазин, а локтем - во второй этаж дома, где находится парикмахерский салон для лысых. Типично парижский антураж!
Инквизиторский взгляд моего друга упирается в мои глаза, как две вязальные спицы.
- Послушай, легавый красавчик, - шепчет он, - не надо только заливать и морочить голову такому прожженному волку, как я. Если хочешь усыпить мою бдительность своими историями об отпуске, то не стоит. Что ты тут задумал, малыш? Если решил меня обойти, то я помещу серию твоих портретов на первой странице "Сумерек" во все периоды жизни - начиная с момента, когда ты сосал палец, и до тех пор, когда ты совал этот палец в глаза клиенту, чтобы пригласить к разговору...
Ах мой милый Галиматье! Он еще больший болтун, чем я.
- Занятно, - отвечаю я, нежно направляя свое колено ему в пах и тем самым намекая, что пора ослабить хватку, - занятно, Бебер, только потому что я имею некоторое отношение к легавым и пришел сюда поразвлечься, сразу находятся люди, воображающие, что где-то рядом лежит труп в холодильнике! Можешь поверить на слово: я пришел из чистого любопытства. Начитался твоих нечистот в "Сумерках" и решил сам посмотреть, что тут происходит. Узнал, на какой студии снимается Фред Лавми, и пришел. Все, в том числе и ты, только и трубят об этом малом... Вот и все!
Галиматье продолжает внимательно изучать мои глаза, затем соображает, что в плане конфиденциальной информации все равно не вытянет из меня ровным счетом ничего.
- Хочешь, проведу на площадку? Посмотришь на съемки голливудского идола. Парень стоит того!
- Я как раз хотел просить тебя об этом...
- Ладно, сделаем! Пошли со мной, я в списках допущенных на съемки. Главный режиссер парень что надо, его зовут Жив О'Глотт. Он мне устроил местечко среди аккредитованных, после того как я ему приволок целый выводок девиц, чтобы скрашивать вечера.
Галиматье знает киностудии Франции лучше, чем свою собственную квартиру, куда он вообще редко заходит. Он ведет меня через широкие, заставленные декорациями и аппаратурой коридоры. Под ногами валяются километры смотанных в рулоны кабелей. Мы проходим мимо ряда стульев в стиле ампир, заворачиваем за голландскую печь с фальшивыми изразцами, затем перешагиваем через деревянный манекен, который удивленно таращится невидящими глазами на снующий во все стороны народ, и, наконец, останавливаемся перед широкой и настолько толстой дверью, что внутри легко могла бы квартировать целая семья из дюжины человек.
Над дверью горит красный фонарь.
- Красный свет! - произносит Альбер, подмигивая самому себе.
Он снова смотрит на меня изучающе. Взгляд настолько липкий, что его, кажется, можно использовать в качестве липучки для мух.
Чтобы немного разрядить обстановку, я спрашиваю:
- Классный фильм?
- Как сказать, - строит гримасу мастер восклицательных знаков. Меняются нравы, появляются новые спецэффекты, но нет достойных сюжетов.
Разбираясь в тонкостях кинематографической кухни, он решает выплеснуть на меня свои знания и шепчет с жаром:
- Понимаешь, комиссар, сюжет в кино заключается в том, что один господин хочет прыгнуть на даму, но по разным причинам может это сделать только в конце фильма или книги. Ситуации разные, а сюжет один и тот же. Типичный в новом кино. В наше извращенное время если господин хочет даму, то он ее возьмет в натуральном виде, быстро, не спрашивая мнения семейного совета. Понял? А как следствие - кризис жанра.
Красный фонарь гаснет. Механик сцены открывает тяжелую дверь.
- Пошли! - бросает Альбер. Он широким шагом входит в студию площадью с общественный туалет. Этот Галиматье везде как дома. В его присутствии хозяева начинают чувствовать себя гостями.
В студии царит страшный гвалт. Включенные прожекторы ослепляют меня. По студии мечутся люди с очень озабоченным видом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21