Опохмелиться, что ли? — Решил, что лучше сейчас перетерпеть, чем потом мучиться на утреннем разводе. Чтобы отвлечься, стал думать о дочерях, но в голову тут же полезла всякая мерзость. Он вспомнил о начсвязи, которого в марте утопил водитель. Заснул за рулем во время операции и сковырнулся с бронетранспортером в речку. Сам выплыл, а майора утопил к чертовой матери вместе с орденами. Цинк послали сопровождать взводного-земляка — жену утешить, сыну отцовские награды передать. Взводный для храбрости двести грамм принял, и отправились они с комиссаром по адресу. Так, мол, и так, ваш муж геройски погиб, память о нем навсегда останется в сердцах… а сам видит, у майоровой бабы ни слезинки, и вроде бы даже рада, тихонько улыбается, а тут еще хахаль с сумками явился — в магазин ходил. Не выдержало у взводного сердце, по-афгански припечатал обоих: хахалю нос сломал, бабе зубы выбил, чтоб не скалилась. А награды боевые ребенку отдал, держи, говорит, и никому не давай! Рассказывал потом: пацан сжал их в ручонках, а у самого слезы на глазах. Они на него и жалобы в округ писали, и в суд подавали, да только свои ребята в Ташкенте на тормозах все это дело спустили. Взводный старлея получил, уволился, сейчас в чайхане сидит, чай пьет, лепешки кушает. Побольше бы в полк таких парней… Ну, а может ли баба по году без мужика? Что ж она — не человек? Полковник представил себе жену, заворочался, тяжело вздыхая. Валентина, конечно, вот так, в наглую, изменять не будет: воспитание не то, да и детей постесняется, но тихонечко, на стороне, чтоб ни одна живая душа, нечего тут зарекаться!… Полковник вскочил, поняв, что этак дойдет черт знает до чего, прошлепал босыми ногами в соседнюю комнату, достал из ящика бутылку самогона и сделал пару больших глотков прямо из горлышка. Ну не паскуды ли? А эта Зойка его из банно-прачечного?… У нее ведь в Александрове муж законный имеется, а все туда же — чеки поехала зарабатывать! Полковник стал торопливо одеваться. Со злостью рванул грязный подворотничок с “хэбэ”, напялил сапоги и портупею. Ох, если ему сейчас кто из офицеров попадется пьяным! Полил одеколоном голову, побрызгав на руку, провел по шее, подбородку, чтоб хотя бы на время отбить спиртной дух, решительно открыл дверь…
Ночь была безветренной, под фонарями то и дело мелькали летучие мыши, громко стрекотали цикады. Кабул был погружен в темноту, только на другом конце города вдали светились желтые, белые, голубые огни аэродрома. Полковник глубоко вдохнул теплый воздух и подумал, что розы у корпусов все-таки посадит, пусть их по пять раз на дню поливают дневальные, представил себе кусты на клумбах, легкий аромат больших кремовых бутонов и зашагал по асфальту в сторону модуля, где жили женщины.
Дневальный заметил его издали, вскочил со ступенек, затушил окурок. “Знает, знает, сукин сын! — отметил про себя командир. — Весь полк знает!” Дневальный подтянулся, отдал честь. Полковник приблизился к нему и шепотом приказал:
— А ну-ка, нюхни!
Дневальный испуганно заморгал, не понимая, чего от него хотят.
— Ну, чем пахнет? — рассердился полковник.
— Одеколоном.
— А еще чем?
Дневальный пожал плечами.
— Ничем, вроде.
— Смотри мне! — полковник подумал, что здорово набрался, если уж начал шушукаться с солдатами, погрозил дневальному пальцем и вошел в модуль. Робко постучал в дверь с цифрой “два”.
— Совсем очумели! — раздался за дверью рассерженный женский голос. — Ну, кто?
— Зою мне, — внезапно оробев, сказал полковник.
Послышался шепот: “Зойка, твой приперся!” — и топот ног. Дверь чуть приоткрылась. В проеме он увидел Зою в ночной рубашке. Она сощурилась от света.
— Привет, — улыбнулся он ей и запоздало подумал, что надо было на посту нарвать цветов.
— Ты чего?
— На операции был.
— Там наливали-то? Сколько раз просила: не ходи такой! Девок перебудил!
— Я и не хожу. Зоя, пойдем ко мне. Я винограду привез.
— О-о-й! — она захлопнула дверь.
Он постоял немного, глядя на цифру “два”, вздохнул; по стене промелькнула тень, полковник поднял голову и увидел лампу, о которую бились большие серые мотыльки. Зоя появилась в летнем платье и босоножках. Она сердито двинула плечами и направилась к выходу. Он послушно двинулся за ней. Проходя мимо дневального, произнес строго:
— На посту сидеть, курить и спать запрещается! Еще раз увижу, пойдешь на армейскую гауптвахту маршировать!
Войдя в комнату, он взял ее на руки, потащил к кровати. Зоя вдруг стала вырываться:
— Не хочу я! Мягко там, проваливаюсь вся! Есть хочу!
Он опустил ее, она одернула платье, прошла в соседнюю комнату, взяла с тарелки кисть винограда. Съела ягоду, неожиданно с силой дернула клеенку за край, все что было на столе — стаканы, недоеденные консервы, вилки, фрукты в тарелках, гранатный ящик, — все полетело на пол.
— Подушку неси! — приказала Зоя и легла на стол, подняв стройные ноги к потолку.
Полковник побежал в спальню, на ходу расстегивая брюки, вернулся с подушкой. Зоя лежала на столе, держа над головой виноградную кисть, ощипывала ягоды. Командир бросился к ней.
— Свет, — лениво произнесла Зоя.
Полковник испуганно глянул на незаштореннный оконный проем — напротив темнели окна строевой части штаба, подскочил к выключателю.
— Ох и сука ты, Зойка!
Она рассмеялась и крепко обхватила его ногами…
Через час они лежали в кровати пьяные. Он рассказывал ей о своих дочерях: о том, что у старшей появился парень, ходит в гости делать уроки — жена писала — сидят часами, занимаются неизвестно чем, хихикают; младшая уже сама читает “Буратино”, в последнем письме нацарапала фломастером: “ПАПА Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ ПРИВИЗИ КУКЛУ”, ей к школе нужно покупать второй стол; как он переживал, когда весной младшая тяжело заболела гриппом, а он не мог ни позвонить, ни написать, потому что был в джелалабадском рейде, в котором третья рота попала в засаду. Валентине одной с ними тяжело, работы много, ну ничего, он скоро вернется, а там всего два года до пенсии, уж, наверное, подыщут ветерану теплое местечко… Скоро полковник заснул, а Зоя лежала рядом с ним, гладила по волосам, по шее, по плечу и думала о муже, матери, сыне, которому пять лет, а когда она вернется, будет уже семь.
Было раннее утро, когда скрипнула дверь и по столбу звонко ударила палка. Они быстро спустились с помоста. Ботинки Митя не надел — все равно не налезли бы на ноги. Парень бросил им две большие плетеные корзины с широкими лентами из плотной ткани, привязанными к ручкам, качнул стволом автомата, показывая, что они должны выйти во двор. Они подняли корзины, переступили через порог и чуть не ослепли от света огромного новорожденного солнца, выкатившегося из-за горы напротив. По двору деловито расхаживали белоснежные куры, высматривая что-то в пыли, на веревке, протянутой от сарая к дому, сушилась ослиная шкура. Парень накинул на плечо легкий вещмешок, отворил калитку.
— Бача Абдульчик, ты бы позавтракать дал, а потом и работать можно, — Костя помахал рукой перед открытым ртом.
Парень отрицательно мотнул головой и показал, что шурави должны идти следом за ним. Они стали спускаться по склону. Шел Митя на пальцах, стараясь не касаться ступнями земли, но все равно касался и морщился от боли, шумно втягивая ртом воздух.
— Землю на огород таскать будем. Вон он у них — соток двадцать, наверное! Теперь до полудня жрать не даст, гад! — Костя поддерживал Митю. — Ты на внешней стороне ступни ходи! А ночью ноги повыше задерешь — опухоль спадет.
Спустившись по склону, они направились по вытоптанной овцами тропе к роще. Густой, обычной для таких мест зелени Митя не увидел: причудливо изогнутые, черные стволы деревьев были голы, только вверху, в исцарапанном ветками небе, трепетали крохотные листья. Сразу за рощей тропу пересекли валуны, похожие на панцири гигантских, разом вымерших черепах. Парень стал ловко скакать с валуна на валун, бренча автоматом. Митя не удержался на одном из валунов, скользнул вниз. Под валунами лежала крупная цветная галька, под галькой было мокро — крохотный ручей пробивал себе дорогу к затерявшейся где-то далеко за горами реке. Митя выворотил гальку, всосал в себя прохладную влагу, ощутив во рту сладковатый привкус.
— Эй, Кычанов, козленочком станешь! — Костя присел на валуне, протянул ему руку. — Она у них Мертвой рекой называется. Видишь — камни одни. Потом напьешься. Здесь недалеко.
Парень замер на валуне, передернул затвор автомата и приставил оружие к плечу, нехорошо оскалившись.
— Эй, Абдульчик — дорогой! — Костя замахал руками. — Идем уже, идем! Видишь, товарищ упал — ноги у него больные, — сказал тихо, отвернувшись от парня: — Все он понимает, хрен душманский! Только и делает, что пугает!
Они подбежали к парню. Митя больно получил прикладом по спине.
Дальше Абдул погнал их впереди себя. Сразу за Мертвой рекой пошла густая зелень: молодой орешник перешел в тутовую рощу. Большие деревья были усыпаны коричневыми ягодами. Некоторые кроны, словно фатой, укутались в блестящие нити шелковой паутины. Здесь они остановились. Митя заметил, что земля вокруг изрыта. Парень исчез в орешнике и скоро появился с двумя лопатами. Лопаты он вручил шурави, бросил что-то Косте и уселся под деревом, поставив автомат между ног.
— Не больше чем на полштыка копай, — посоветовал Костя, втыкая лопату в землю. — Хреновая у них землица — песок один. А корзинку порыхлей загружай, а то не донесешь.
Митя стал насыпать землю в корзину, стараясь брать на лопату поменьше. Скоро обе корзины были полны.
— Делай, как я! — приказал Костя, смахивая капли пота со лба.
Он сел на корточки спиной к корзине, перекинул ленту через голову на грудь, оттянул ее от себя руками — корзина высоким плетеным боком прижалась к его спине. Костя медленно поднялся и, слегка нагнувшись вперед, зашагал по тропе.
Митя последовал его примеру. С трудом поднялся, пошел, стараясь смотреть не под ноги, а на гору с прижавшимися к ней домишками кишлака, стараясь забыть о боли в пятках. Гора, освещенная утренним солнцем, сияла золотом. Корзина оказалась тяжелее, чем он ожидал. Он не дошел еще и до Мертвой реки, а ноги уже предательски задрожали, норовя подогнуться. Заставил себя добрести до первого валуна, привалился к нему спиной, тяжело дыша смотрел, как к нему неторопливо идет афганец, сшибая палкой листья с орешника. Он знал, что должен подняться до того, как парень приблизится к нему, иначе снова придется бежать под дулом автомата — куда там бежать, дай бог, хоть к полудню доплестись до горы. Когда Абдул был метрах в двадцати, Митя оттолкнулся от горячего камня и, низко нагнувшись, пошел по гальке, между валунов, чувствуя, как земля сыплется на мокрую от пота спину.
До полудня они еще трижды ходили за землей в тутовую рощу. Чувства и мысли пропали, ощущения притупились. Он даже не мог разговаривать с Костей. Было одно только желание — поскорей куда-нибудь дойти, упасть, полежать, отдохнуть. Теперь дорога от горы до рощи казалась ему счастьем: корзина грубым плетеным боком не впечатывалась в его спину, ноша не клонила к земле. Наконец Абдул и сам устал мотаться за ними взад-вперед и, когда они снова оказались в роще, присел у дерева, подозвал их к себе, развязал вещмешок. Из мешка появилась на свет длинная афганская лепешка. Парень разломил ее пополам и протянул им. Они отошли, опустились на траву под соседним деревом.
— Это что — все? — спросил Митя.
— А ты думал, он тебя кормить будет? — усмехнулся Костя. — Держи карман шире! Тутовника пособирай. Смотри, не нажирайся, а то потом загнешься, — взводный поднял с земли коричневую ягоду, поплевал на нее, отер пальцем и отправил в рот.
Митя насобирал горсть ягод поспелее и стал есть их с лепешкой. Ягоды оказались сладкими, даже приторными, и скоро он с удивлением обнаружил, что наелся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Ночь была безветренной, под фонарями то и дело мелькали летучие мыши, громко стрекотали цикады. Кабул был погружен в темноту, только на другом конце города вдали светились желтые, белые, голубые огни аэродрома. Полковник глубоко вдохнул теплый воздух и подумал, что розы у корпусов все-таки посадит, пусть их по пять раз на дню поливают дневальные, представил себе кусты на клумбах, легкий аромат больших кремовых бутонов и зашагал по асфальту в сторону модуля, где жили женщины.
Дневальный заметил его издали, вскочил со ступенек, затушил окурок. “Знает, знает, сукин сын! — отметил про себя командир. — Весь полк знает!” Дневальный подтянулся, отдал честь. Полковник приблизился к нему и шепотом приказал:
— А ну-ка, нюхни!
Дневальный испуганно заморгал, не понимая, чего от него хотят.
— Ну, чем пахнет? — рассердился полковник.
— Одеколоном.
— А еще чем?
Дневальный пожал плечами.
— Ничем, вроде.
— Смотри мне! — полковник подумал, что здорово набрался, если уж начал шушукаться с солдатами, погрозил дневальному пальцем и вошел в модуль. Робко постучал в дверь с цифрой “два”.
— Совсем очумели! — раздался за дверью рассерженный женский голос. — Ну, кто?
— Зою мне, — внезапно оробев, сказал полковник.
Послышался шепот: “Зойка, твой приперся!” — и топот ног. Дверь чуть приоткрылась. В проеме он увидел Зою в ночной рубашке. Она сощурилась от света.
— Привет, — улыбнулся он ей и запоздало подумал, что надо было на посту нарвать цветов.
— Ты чего?
— На операции был.
— Там наливали-то? Сколько раз просила: не ходи такой! Девок перебудил!
— Я и не хожу. Зоя, пойдем ко мне. Я винограду привез.
— О-о-й! — она захлопнула дверь.
Он постоял немного, глядя на цифру “два”, вздохнул; по стене промелькнула тень, полковник поднял голову и увидел лампу, о которую бились большие серые мотыльки. Зоя появилась в летнем платье и босоножках. Она сердито двинула плечами и направилась к выходу. Он послушно двинулся за ней. Проходя мимо дневального, произнес строго:
— На посту сидеть, курить и спать запрещается! Еще раз увижу, пойдешь на армейскую гауптвахту маршировать!
Войдя в комнату, он взял ее на руки, потащил к кровати. Зоя вдруг стала вырываться:
— Не хочу я! Мягко там, проваливаюсь вся! Есть хочу!
Он опустил ее, она одернула платье, прошла в соседнюю комнату, взяла с тарелки кисть винограда. Съела ягоду, неожиданно с силой дернула клеенку за край, все что было на столе — стаканы, недоеденные консервы, вилки, фрукты в тарелках, гранатный ящик, — все полетело на пол.
— Подушку неси! — приказала Зоя и легла на стол, подняв стройные ноги к потолку.
Полковник побежал в спальню, на ходу расстегивая брюки, вернулся с подушкой. Зоя лежала на столе, держа над головой виноградную кисть, ощипывала ягоды. Командир бросился к ней.
— Свет, — лениво произнесла Зоя.
Полковник испуганно глянул на незаштореннный оконный проем — напротив темнели окна строевой части штаба, подскочил к выключателю.
— Ох и сука ты, Зойка!
Она рассмеялась и крепко обхватила его ногами…
Через час они лежали в кровати пьяные. Он рассказывал ей о своих дочерях: о том, что у старшей появился парень, ходит в гости делать уроки — жена писала — сидят часами, занимаются неизвестно чем, хихикают; младшая уже сама читает “Буратино”, в последнем письме нацарапала фломастером: “ПАПА Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ ПРИВИЗИ КУКЛУ”, ей к школе нужно покупать второй стол; как он переживал, когда весной младшая тяжело заболела гриппом, а он не мог ни позвонить, ни написать, потому что был в джелалабадском рейде, в котором третья рота попала в засаду. Валентине одной с ними тяжело, работы много, ну ничего, он скоро вернется, а там всего два года до пенсии, уж, наверное, подыщут ветерану теплое местечко… Скоро полковник заснул, а Зоя лежала рядом с ним, гладила по волосам, по шее, по плечу и думала о муже, матери, сыне, которому пять лет, а когда она вернется, будет уже семь.
Было раннее утро, когда скрипнула дверь и по столбу звонко ударила палка. Они быстро спустились с помоста. Ботинки Митя не надел — все равно не налезли бы на ноги. Парень бросил им две большие плетеные корзины с широкими лентами из плотной ткани, привязанными к ручкам, качнул стволом автомата, показывая, что они должны выйти во двор. Они подняли корзины, переступили через порог и чуть не ослепли от света огромного новорожденного солнца, выкатившегося из-за горы напротив. По двору деловито расхаживали белоснежные куры, высматривая что-то в пыли, на веревке, протянутой от сарая к дому, сушилась ослиная шкура. Парень накинул на плечо легкий вещмешок, отворил калитку.
— Бача Абдульчик, ты бы позавтракать дал, а потом и работать можно, — Костя помахал рукой перед открытым ртом.
Парень отрицательно мотнул головой и показал, что шурави должны идти следом за ним. Они стали спускаться по склону. Шел Митя на пальцах, стараясь не касаться ступнями земли, но все равно касался и морщился от боли, шумно втягивая ртом воздух.
— Землю на огород таскать будем. Вон он у них — соток двадцать, наверное! Теперь до полудня жрать не даст, гад! — Костя поддерживал Митю. — Ты на внешней стороне ступни ходи! А ночью ноги повыше задерешь — опухоль спадет.
Спустившись по склону, они направились по вытоптанной овцами тропе к роще. Густой, обычной для таких мест зелени Митя не увидел: причудливо изогнутые, черные стволы деревьев были голы, только вверху, в исцарапанном ветками небе, трепетали крохотные листья. Сразу за рощей тропу пересекли валуны, похожие на панцири гигантских, разом вымерших черепах. Парень стал ловко скакать с валуна на валун, бренча автоматом. Митя не удержался на одном из валунов, скользнул вниз. Под валунами лежала крупная цветная галька, под галькой было мокро — крохотный ручей пробивал себе дорогу к затерявшейся где-то далеко за горами реке. Митя выворотил гальку, всосал в себя прохладную влагу, ощутив во рту сладковатый привкус.
— Эй, Кычанов, козленочком станешь! — Костя присел на валуне, протянул ему руку. — Она у них Мертвой рекой называется. Видишь — камни одни. Потом напьешься. Здесь недалеко.
Парень замер на валуне, передернул затвор автомата и приставил оружие к плечу, нехорошо оскалившись.
— Эй, Абдульчик — дорогой! — Костя замахал руками. — Идем уже, идем! Видишь, товарищ упал — ноги у него больные, — сказал тихо, отвернувшись от парня: — Все он понимает, хрен душманский! Только и делает, что пугает!
Они подбежали к парню. Митя больно получил прикладом по спине.
Дальше Абдул погнал их впереди себя. Сразу за Мертвой рекой пошла густая зелень: молодой орешник перешел в тутовую рощу. Большие деревья были усыпаны коричневыми ягодами. Некоторые кроны, словно фатой, укутались в блестящие нити шелковой паутины. Здесь они остановились. Митя заметил, что земля вокруг изрыта. Парень исчез в орешнике и скоро появился с двумя лопатами. Лопаты он вручил шурави, бросил что-то Косте и уселся под деревом, поставив автомат между ног.
— Не больше чем на полштыка копай, — посоветовал Костя, втыкая лопату в землю. — Хреновая у них землица — песок один. А корзинку порыхлей загружай, а то не донесешь.
Митя стал насыпать землю в корзину, стараясь брать на лопату поменьше. Скоро обе корзины были полны.
— Делай, как я! — приказал Костя, смахивая капли пота со лба.
Он сел на корточки спиной к корзине, перекинул ленту через голову на грудь, оттянул ее от себя руками — корзина высоким плетеным боком прижалась к его спине. Костя медленно поднялся и, слегка нагнувшись вперед, зашагал по тропе.
Митя последовал его примеру. С трудом поднялся, пошел, стараясь смотреть не под ноги, а на гору с прижавшимися к ней домишками кишлака, стараясь забыть о боли в пятках. Гора, освещенная утренним солнцем, сияла золотом. Корзина оказалась тяжелее, чем он ожидал. Он не дошел еще и до Мертвой реки, а ноги уже предательски задрожали, норовя подогнуться. Заставил себя добрести до первого валуна, привалился к нему спиной, тяжело дыша смотрел, как к нему неторопливо идет афганец, сшибая палкой листья с орешника. Он знал, что должен подняться до того, как парень приблизится к нему, иначе снова придется бежать под дулом автомата — куда там бежать, дай бог, хоть к полудню доплестись до горы. Когда Абдул был метрах в двадцати, Митя оттолкнулся от горячего камня и, низко нагнувшись, пошел по гальке, между валунов, чувствуя, как земля сыплется на мокрую от пота спину.
До полудня они еще трижды ходили за землей в тутовую рощу. Чувства и мысли пропали, ощущения притупились. Он даже не мог разговаривать с Костей. Было одно только желание — поскорей куда-нибудь дойти, упасть, полежать, отдохнуть. Теперь дорога от горы до рощи казалась ему счастьем: корзина грубым плетеным боком не впечатывалась в его спину, ноша не клонила к земле. Наконец Абдул и сам устал мотаться за ними взад-вперед и, когда они снова оказались в роще, присел у дерева, подозвал их к себе, развязал вещмешок. Из мешка появилась на свет длинная афганская лепешка. Парень разломил ее пополам и протянул им. Они отошли, опустились на траву под соседним деревом.
— Это что — все? — спросил Митя.
— А ты думал, он тебя кормить будет? — усмехнулся Костя. — Держи карман шире! Тутовника пособирай. Смотри, не нажирайся, а то потом загнешься, — взводный поднял с земли коричневую ягоду, поплевал на нее, отер пальцем и отправил в рот.
Митя насобирал горсть ягод поспелее и стал есть их с лепешкой. Ягоды оказались сладкими, даже приторными, и скоро он с удивлением обнаружил, что наелся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15