Осталась позади Испания, теплоход повернул к французским берегам. Соседки его по столу жили ожиданием встречи с Францией. Доволен был круизом и Атаулин: удобная каюта, приятное общество, прекрасная, а главное привычная кухня, родная речь вокруг, она-то более всего и радовала Мансура Алиевича. Днем в жару он пропадал со своими соседками в бассейне на верхней палубе, а когда те, разомлев от солнца, уходили к себе отдохнуть, спускался в библиотеку теплохода. Взяв старую годовую подшивку газет, внимательно читал статью за статьей. Нельзя сказать, что там, в Африке, он не читал газет, просто читал их нерегулярно,-- в его суматошной работе, когда суток не хватало, не всегда было до газет. А тут вот они: одна за другой следом --жизнь страны, которая шла без него. Газеты возвращали его к событиям того прошедшего десятилетия. Никогда он особенно не задумывался, не слишком ли много времени отдал он Африке, да и само уходящее время не очень ощущал, может, оттого, что постоянно был до предела занят? И только сейчас, листая старые подшивки разных газет, он понял, как долго, очень долго жил вдали от дома. И впервые в читалке пришла мысль: "Наверное, эти десять лет были для меня годами обретения, роста, но что-то я потерял невозвратно. Какая жизнь прошла от меня стороной!"
Газеты то радовали, то огорчали, то вызывали улыбку,-- ни одна статья не оставляла его равнодушным. Он хотел во все вникнуть сам: понять, например, что такое -- агропромышленный комплекс? Это началось уже без него. Взволнованно искал материалы по Нечерноземью: когда он уезжал, там все начиналось по большому счету, а теперь хотелось знать о результатах; десять лет -- все-таки срок. О БАМе ему было известно больше -- стройка эта не была обделена вниманием прессы, и газеты вскоре обещали укладку последнего, золотого звена. А вот множество статей о качестве товаров настораживало, да и не только товаров, а и о качестве работы целых отраслей народного хозяйства. И это было не совсем понятно, ведь он уезжал, когда провозгласили пятилетку качества, и был убежден, что вопрос этот уже снят с повестки дня.
Поймал себя на мысли, что с интересом читает статьи о Прибалтике. А ведь когда-то, до отъезда, эти республики казались ему такими далекими. Не понимал он их поэзию, литературу, страсть к хоровому пению, а их живопись и скульптура казались ему лишенными изящества. Замкнутость, сосредоточенность прибалтийцев принимал за высокомерие. Но теперь вся страна, от края до края, воспринималась целостнее, роднее, и все, что происходило в ней, волновало, трогало; пожалуй, это щемящее чувство Родины он в полной мере ощутил там, за рубежом, и, возможно, это обретение -- немалая плата за то, что потерял.
Атаулин порадовался, что Узбекистан уже собирает более пяти миллионов тонн хлопка в год,-- а что такое хлопок, он знал, видел, как выращивают его в Египте, Судане, Марокко. Уезжая, он видел первые модели "Жигулей", а теперь промелькнуло сообщение, что готова к серийному выпуску спортивная, двухдверная модель, а марка "Нива" в ежегодных ралли по Сахаре оставляет позади машины многих признанных в мире автомобильных концернов.
Конечно, встречаясь с девушками у бассейна или вечером в баре, он не говорил им о часах, проведенных в читальном зале. Не выказывал радости и удивления по поводу взволновавшего его сообщения, как и не просил прокомментировать вычитанное из тех же газет событие, потому что кратчайший путь познания не считал самым верным. И разве он, умудренный жизнью мужчина, мог положиться на мировосприятие этих милых, не лишенных воображения девушек. К тому же они с гуманитарным образованием, работают в каких-то далеких от реальной жизни учреждениях, и сами-то видят жизнь из окна комнаты с кондиционером. А он -- прагматик, хозяйственник, человек аналитического инженерного ума -- даже в статьях без подтекста чувствовал второй план, видел картину порой яснее, чем сам автор, потому что автор тоже гуманитарий и опирается больше на то, что увидел, что ему показали, чем на реальное знание предмета. Зачастую неубедительность журналистики Атаулин видел в слабой компетентности ее представителей и как технократ верил, что не за горами то время, когда в газете каждая статья будет писаться специалистами и только специалистами. Он не понимал, почему между газетой и темой нужен посредник-журналист: излишество, анахронизм в век поголовной грамотности.
"А все-таки как прекрасно, что так вышло -- домой теплоходом!"--подумал Атаулин, нежась в шезлонге на палубе. Закрыв глаза, подставив лицо ласковому солнцу и ветру, Мансур Алиевич невольно прислушивался, о чем говорили рядом. И чаще всего эти разговоры, невольным свидетелем которых он становился, потому что тайны из этого говорящие не делали, были не о круизе, не о романтических портах, в которые они заходили или зайдут, не о странах с внешним изобилием -- разговоры были о земле, откуда люди родом и куда вскоре вернутся, о насущных делах, что ждут их, когда закончится отпуск. И этим неумением, нежеланием отстраниться от повседневных проблем, наверное, тоже отличается наш человек. То, о чем говорили случайно оказавшиеся рядом, волновало Мансура Алиевича, ибо все это завтра станет и его заботами.
Прошли Сет, теплоход приближался к Марселю,-- у всех с уст не сходило: Франция, Франция...
Атаулин как-то задумался, отчего это при слове "Франция" человека охватывает особое волнение. Конечно, известно, что наша культура, история связаны с этой страной как ни с какой другой. Но главное, наверное, в том, что вся русская классическая литература, на которой мы все воспитаны, пронизана любовью к этой стране.
Из Марселя "Лев Толстой" отбыл с задержкой на полтора часа. Дело в том, что когда туристы вернулись с экскурсии по городу, на теплоход пришли гости: активисты местного общества "СССР -- Франция". И такая встреча, конечно, не могла уложиться в запланированное время. Встреча вылилась в шумный праздник с импровизированным концертом, где и Мансуру Алиевичу пришлось быть переводчиком. Теплоход отплывал из Марселя поздно вечером, когда на причалах уже горели огни. И каждодневная вечерняя жизнь теплохода на этот раз была еще более шумной, бурной -- Франция словно оставила на борту часть своего веселья, неиссякаемого юмора и жизнелюбия.
Наутро, после завтрака, кишиневские девушки пришли к бассейну с кипой французских журналов и газет. Мансур Алиевич и не помнил, когда они их накупили, потому что в Марселе они, кажется, ни на шаг не отходили от него. Красочные иллюстрированные журналы были большей частью о модах, светской жизни, спорте. Наугад отыскав ту пли иную статью с любопытной фотографией, девушки просили Мансура Алиевича перевести ее. После журналов пришел черед газет, но газеты, на взгляд девушек, оказались скучными, без светской и скандальной хроники. Не волновали эти газеты и Атаулина, его мысли были о тех газетных подшивках, что ждали его в библиотеке на нижней палубе. После обеда он направился в читальный зал, к которому уже привык, и куда его больше всего тянуло на корабле.
В читальном зале стояла приятная прохлада, бесшумно работали кондиционеры, в зале тишина. Мансур Алиевич прошел вдоль стеллажей, где аккуратно лежали подшивки газет. Он не выбирал специально газету, не смотрел на год, брал что под руку попадется,-- для него все представляло интерес.
Он прошел мимо стеллажа с "Правдой", "Известиями", "Комсомолкой"-- эти газеты, хоть и нерегулярно, с большими перерывами, Атаулин читал. И вдруг на глаза ему попалась подшивка "Литературной газеты". Вот эту газету Мансур Алиевич действительно видел редко. Может, в посольство она приходила и регулярно, но к ним, в глубинку, на объект, не попадала -- это точно. Случалось читать Атаулину ее три-четыре раза в год, не больше, когда кто-нибудь приезжал с Родины,-- а все приезжающие знают тягу к родным газетам и везут их кипами, да в редкие наезды в Москву. Но среди коллег-строителей Атаулина эта газета была хорошо известна и пользовалась популярностью, пожалуй, больше, чем их профессиональная. Конечно, большинство привлекала вторая ее часть, где широко ставились и квалифицированно обсуждались хозяйственные проблемы, эксперименты, поиски. Хотя кое-кого не оставляла равнодушным и другая половина газеты, где обсуждались чисто литературные, творческие проблемы. И среди коллег Атаулина, безусловно, были люди, которые, несмотря на те же условия, читали "Литературку" гораздо чаще, чем он. Но тут уж каждому свое. Зато у Атаулина можно было получить практически любую техническую консультацию, его так и звали шутя: "ходячая энциклопедия", а африканские коллеги, за глаза, между собой, окрестили его "Мистер ГОСТ", потому что он помнил наизусть практически все ГОСТы на изделия, материалы и строительные конструкции.
И споры у них по поводу статей в "Литературной газете" бывали горячие. Издалека, из Африки, они острее ощущали проблемы страны. Может, дома на что-то они бы и внимания не обратили, а здесь, на чужбине, все воспринималось глубже, острее. Сейчас, держа в руках подшивку "Литгазеты", Атаулин вдруг припомнил давнюю горячую дискуссию в культурном центре Найроби.
Тогда в Найроби он только прибыл, мало кого знал, поэтому по существу в споре не участвовал. В культурном центре по субботам устраивались вечера, а главное, люди приходили обменять книги. Здесь прекрасная библиотека: книжные новинки, журналы, газеты -- все в первую очередь доставляется сюда. В небольшом холле при библиотеке спор тогда и разгорелся о книгах, об авторах...
Из дискуссии, заинтересовавшей Атаулина, он понял, что разговор шел об ответственности перед читателем не только автора, но издателей и рецензентов, чтобы выходило меньше книг слабых, серых. Поскольку народ в холле собрался деловой, хваткий, тут же были выданы и кое-какие рецепты, показавшиеся Атаулину вполне логичными.
Кто-то, например, советовал указывать в книге не только фамилию редактора, но и фамилии рецензентов, с чьего одобрения пошла к читателю слабая книга, а если у иного рецензента таких книг наберется многовато, то такого и за версту не подпускать к книжному делу.
Кто-то сетовал, что иную повесть, а то и роман бездарный автор умудряется и в журнале напечатать, и в роман-газете тиснуть, не говоря уж об отдельных книгах то в одном, то в другом издательстве, а через год-два, глядишь, уже выходит переиздание. У неискушенного читателя, повсюду встречающего одну и ту же книгу и фамилию, складывается мнение, что это значительная книга, а писатель большой. Хотя все объясняется просто --служебным положением автора. Тогда же в запальчивости решили, что не мешало бы в каждой книге, каждой журнальной публикации в обязательном порядке давать небольшую справку об авторе, с непременным указанием должности -- в справке такой ничего оскорбительного для автора нет, даже наоборот: если он профессиональный писатель -- укажи, если он директор издательства или заведующий отделом в журнале -- укажи. Читатель наш самый подготовленный в мире, он поймет, лучше и быстрее любой ЭВМ подсчитает, кто кого и за что печатает. Итог дискуссии был такой, что решили об этом написать в "Литературку".
Дальнейшей судьбы многочисленных предложений Атаулин не знал, но недавно в какой-то книжке он увидел фамилию рецензента и порадовался. Значит, не зря тогда шумели. Вот какая история припомнилась сейчас Мансуру Алиевичу, связанная с "Литературной газетой".
Атаулин устроился поудобнее, разложил подшивку и стал подряд просматривать газету за газетой. Часа через два он вышел на палубу покурить и, вновь вернувшись в читалку, взял следующую квартальную подшивку газеты. На палубе, куда он выходил покурить, от обилия проблемных статей в "Литературке" пришла ему вдруг такая мысль:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15